Возвращаясь к жителям Ганна, дабы успокоить их по поводу судьбы сыновей Богора, Ламбег и Леонс Паэрнский полагали, что Фарьена отпустят на волю; Фарьен и сам в это верил и уже вознамерился передать королю Буржскому трех взятых у него заложников. Но горожане не желали выдавать этих заложников, боясь, что Клодас скоро нападет на город; и чтобы не бросать их, Фарьен вынужден был покориться и остаться с ними взаперти.

Клодас и вправду не мог забыть, что смерть его сына взывает к отмщению. Вскоре он подошел к стенам Ганна с огромным войском. Тогда горожане пришли на поклон к Фарьену и умоляли его употребить свое влияние на короля Буржского, дабы унять его гнев.

– Я готов к нему пойти, – сказал Фарьен, – и от души надеюсь его смягчить. Но поскольку предвидеть нужно всякое, и поскольку в людях никогда не бывает ровно столько добра или зла, сколько ожидаешь, поклянитесь мне, что если я не вернусь, вы отомстите за мою смерть смертью трех заложников.

Бароны поклялись на святых, Фарьен облачился в доспехи и сел на коня. Завидев его издали, Клодас кинулся к нему с распростертыми объятиями и хотел расцеловать в уста.

– Сир, – сказал Фарьен, отстраняясь, – прежде всего я хочу знать, что вы намерены делать. Вы пришли осаждать город, где находятся мои близкие и друзья; я поручился перед ними, что вы их пощадите. Если вы не оправдаете моих слов, позор падет на меня.

– Как! – ответил Клодас, – разве Ганн не мой город, а вы все не мои подданные? По какому праву вы закрываете передо мною ворота?

– Сир, когда люди видят, что надвигается войско, благоразумнее будет готовиться к обороне. Успокойте горожан; скажите, что намерения у вас добрые, что вы не помышляете о мести, и наши ворота для вас откроются.

– Не надейтесь на это! – возразил Клодас, – я намерен совершить правый суд, и притом немедленно, как только войду.

– Повторяю вам, сир, люди Ганна сейчас под моим поручительством; я вас прошу как ваш вассал, не посягайте на мою честь. Если они поступили с вами дурно, выслушайте их; они готовы возместить урон.

– Я ничего не желаю слушать. Убийство моего драгоценного сына Дорена взывает к мести; если я не исполню ее, то буду посрамлен в глазах баронов Пустынной земли.

Тогда Фарьен промолвил:

– Сир Клодас, пока вы нуждались в моих услугах, я вам в них не отказывал; ныне, когда вы уже не внемлете моим советам, я объявляю, что возвращаю вам ваш надел; в ином положении я, пожалуй, буду лучше услышан. А вы, господа бароны Пустынной земли, готовые возомнить, что король ваш осрамится, если удостоит прощения своих подданных из Ганна, посмотрим, велика ли ему от вас будет помощь. Не так вы разговаривали, когда у самых ворот его дворца я остановил меч, едва не сразивший его насмерть. Слава Богу, у нас в городе довольно рыцарей, чтобы принять вас как подобает. А пока, если кто-то здесь утверждает, что бароны Ганна недостойны прощения, я его вызываю и готов заставить его сознаться в обратном.

Никто не ответил на вызов.

– Король Буржский, – продолжил он, – я вам больше не вассал, я свободен от любого долга перед вами. Да услышат меня ваши бароны: отныне у вас не будет злейшего врага, чем я. Но прежде чем вернуться к моим друзьям, я должен вас кое о чем уведомить: вы дали мне королевское слово, что станете моим пленником, как только я этого потребую; я этого требую сегодня; вы пойдете за мной, дабы не оказаться клятвопреступником.

О! – ответил Клодас, – я это понимал не так. Я давал слово одному из моих верноподданных, а не тому, кто из подданства вышел.

– Если вы не держите свою клятву, пусть этот позор падет на вас! Вы не достойны более носить корону. Я вправе забыть, что вы некогда были моим сеньором; если представится случай, я сражусь с вами, я убью вас, не боясь никакого приговора суда. А если я умру раньше вас, то пропади моя душа, если я не приду с того света, чтобы погубить вас[47]. А пока молитесь за души троих ваших заложников, но не за тела их; ибо, прежде чем я вернусь, наши катапульты метнут их головы прямо ко входу в ваш шатер.

С этими словами он пришпорил коня и ускакал во весь опор; более двадцати рыцарей бросились за ним в погоню с глефами наперевес. Его едва не нагнали, когда он был у самых городских ворот; но тут он услышал голос Ламбега:

– Дядюшка, неужели вы вернетесь, не проучив этих наглецов?

Тогда Фарьен обернулся к ближайшему преследователю; нацелив глефу, он вонзил ему в тело железо по самое древко и низверг его замертво под ноги своему коню. Затем он взялся за рукоять меча и ринулся на тех, кто догонял его. Ворота города отворились; сотня рыцарей во главе с Ламбе-гом пришла ему на помощь, тогда как на противной стороне Клодас, вооружась жезлом, взывал к своим людям:

– Негодники! Вы что, поклялись меня опозорить? Кто вам позволил нападать на посланника?

При нем был только меч у пояса да легкий кольчужный наголовник. Ламбег узнал его и ринулся, наставив глефу, но тот внезапно повернул назад, уводя своих людей.

– Клодас! Клодас! – кричал ему Ламбег, – вы бежите: вы не хотите отведать, какова закалка моего меча.

Заслышав эти угрозы от врага в полных доспехах, когда сам он без кольчуги, глефы и шлема, Клодас ощутил, как его пронзает дрожь; он до крови вонзил шпоры в конские бока.

– Предатель! Клятвопреступник! Подлец! – вопил Лам-бег без устали, – наберись-ка духу меня дождаться! Не сбегай, как последний трус!

Таких оскорблений король стерпеть не мог; и, предпочтя смерть позору бегства, он поднял правую руку, перекрестил себе лицо и тело, а потом с мечом в руке развернул коня.

– Ламбег, не спеши, – ответил он, – все знают, что я не предатель; а теперь ты увидишь, можно ли меня назвать трусом.

Никогда еще так не радовался Ламбег. Он первый поразил Клодаса своею длинной пикой в самый верх груди. Чуть бы пониже, и тот бы погиб. От тяжкой раны король покачнулся в седле, потом распрямился, и когда Ламбег поравнялся с ним, не успев еще вынуть меч взамен поломанной глефы, Клодас угодил ему мечом прямо в лицо; острие проникло сквозь петли забрала и откинуло его на заднюю луку. В глазах его все померкло; но и Клодас, изведя в этом выпаде последние силы, замер и поник на передке седла. Ламбег очнулся первым; и когда он увидел, что Клодас недвижим и впился обеими руками в конскую гриву, то нанес удар мечом, норовя отсечь ему голову; но в ту самую минуту конь его вздыбился так, что удар пришелся на маковку наголовника. Король грузно упал на землю; его едва не настиг последний удар, но тут подоспели его люди и, заслонив своего сеньора, вынудили Ламбега снова заградить щитом грудь. Однако он и не помышлял о бегстве; в слепой ярости он чуть было не ринулся в самую их гущу; как вдруг появился Фарьен, взял его коня за поводья и развернул обратно к городу. Они вошли, заперли ворота, опустили решетки и спешно поднялись в башню, где совлекли с себя разбитые щиты, порванные кольчуги, помятые шлемы. По тому, как струилась и запекалась кровь на их ранах, видно было, что пришли они не с увеселительной прогулки.

Три заложника Клодаса, запертые в камере, ключ от которой хранился у Фарьена, слышали, как они вернулись, и их приход не возвещал им ничего доброго.

– Сир дядя, – сказал Ламбег, немного отдышавшись, – ради Бога! позвольте мне наказать их за вероломство Клодаса.

– Нет, милый племянник, злодеяние их сеньора – не их злодеяние; король Клодас в жизни своей лишь однажды навлек на меня позор, о коем мне следует умалчивать; а эти добрые люди за него не в ответе.

Пока он в который раз усмирял гнев Ламбега, внезапно явился оруженосец с известием, что Клодас желает говорить с ним под стенами города. Он сел на коня, подъехал к воротам и увидел перед собою короля, простертого на носилках. Один из рыцарей сделал ему знак подойти.

– Фарьен, – сказал ему Клодас, – дайте мне знать о моих заложниках: они еще живы?