Так говорил и думал Клодас в кругу своих вооруженных рыцарей, стоя у дворцовых ворот. Уже спустилась ночь, а соседние улицы были так озарены факелами и фонарями, что впору было принять ее за ясный полдень. В первом ряду Фарьен, прежде чем подать знак, во весь голос произносил поминальную речь о детях, и тут король Клодас обратился к нему:

– Фарьен, скажите мне, чего хотят все эти люди? Собрались ли они на благо мне или на погибель?

– Сир, – ответил Фарьен, – вы должны были вернуть нам двух сыновей короля Богора, а вместо них подкинули двух собак. Вы будете это отрицать? Вот они перед вами.

Клодас посмотрел с видом удивленным и озадаченным. Поразмыслив немного, он сказал:

– А ведь это те борзые, которых нынче утром привела девица. Это она, должно быть, подменила детей. Но, милейший мой Фарьен, не вините меня: я готов поклясться перед всеми вашими друзьями, что свое слово сдержал, а за то, что случилось, бранить надо не меня. Я согласен даже стать вашим пленником до тех пор, пока не разузнают, что стало с детьми.

Фарьен поверил словам короля; ибо он видел, как девица вела борзых на поводках и надевала детям венки. Но намерение короля побыть у него в плену вызвало у него другое опасение. Он знал лютую ненависть своего племянника Ламбега и предвидел, что жизнь Клодаса окажется в немалой опасности, если тот возьмет его под стражу. Ламбег бросит королю вызов или убьет без вызова; ему же самому придется дважды мстить: Клодасу – за оскорбление, которое тот нанес ему, похитив любовь его жены; Ламбегу – за убийство того, кто вверился его попечению. И потому он ответил королю, что, при всем доверии к его словам, он не может обещать, что так же легко будет убедить людей Ганна.

– Позвольте мне переговорить с ними, прежде чем решиться на что-либо.

Он вернулся к баронам и горожанам Ганна, которые ждали его с нетерпением, в подвязанных шлемах и со щитами, перевешенными на шею[39].

– Король Клодас, – сказал он, – не признает за собой измены; он верил, что отдал королевских детей, и готов пребывать у вас в плену, пока не раскроется тайна сего злоключения. Он хочет довериться мне; но я не согласен взять его под стражу, если вы мне не обещаете не посягать на него никоим образом, пока не узнаете, что стало с детьми.

– Как! Дядюшка, – заговорил тут Ламбег, – вы взаправду можете предлагать себя в охранители убийцы наших законных сеньоров? О! если бы люди знали, сколько сраму вы от него натерпелись, вас бы уже не слушали и не принимали ни в одном придворном суде[40].

– Милый племянник, твои речи не удивляют меня; нельзя требовать большого ума от того, кто сердцем дитя. Ты не раз доказывал свою храбрость, но тебе нельзя еще не сверяться с зерцалом безупречной честности. Позволь мне передать тебе толику разума, которого тебе недостает. Пока ты значишься среди юнцов, будь скромнее в советах; не говори, пока не выскажутся старшие. В битве тебе не должно дожидаться ни молодых, ни старых: бросайся вперед среди первых, руби лучше всех, коль умеешь. Но на совете отрокам пристало подождать зрелых мужей; и если прекрасно умереть на поле боя, то постыдно заговорить не в свой черед, чтобы изречь неразумное слово. Все, кто мне внимает, лучше тебя умеют отличить, где ум, а где глупость. Кое-кто, быть может, все же потребует голову Клодаса; но как мы тогда избежим поношения за то, что убили без суда своего законного сеньора? По доброй ли воле или против, но разве мы ему не присягали и не клялись в верности, смыкая руки? А единожды приняв обязательство, разве не должны мы охранять его особу от всех и вся? Величайшая измена – поднять руку на своего сеньора, и мы знаем это. Если он дурно обошелся со своим вассалом, тот должен представить жалобу в суд, который вызовет его по истечении двух недель, дабы он доказал свое право. Если же сеньор откажется возместить причиненное зло или признать таковое, пусть вассал отзовет свою присягу, но не втайне, а при всем собрании баронов.

Но и отвергнув присягу, вассал еще не возымеет права убить своего прежнего сеньора, по меньшей мере, если тот не нападет первым. Вот теперь, сеньоры и горожане, если вы заверите меня в том, что королю Клодасу нет причины вас опасаться, пока он под моей охраной, я согласен держать его у себя в плену; если же вы откажетесь, пусть тогда каждый поступает, как ему угодно! Но я хотя бы не погублю свою душу, а на этом свете свою честь, потворствуя казни без суда того, кто был моим законным сеньором.

Фарьен удалился, чтобы дать им вволю посовещаться. Верх взяли юнцы с первым пушком на щеках, подстрекаемые Ламбегом, настояв на том, что не станут разоружаться, если Клодас не сдастся без условий и без ходатайства к другим судьям. Они изъявили это Фарьену, и он немедленно пошел к королю Клодасу.

– Сир, защищайтесь, как только можете: они не желают внимать рассудку, они требуют, чтобы вы сдались им без всяких условий.

– А вы, Фарьен, что вы мне посоветуете?

– Стоять насмерть; правда от них отвернулась и обратилась к вам, и каждый из ваших людей, поверьте, будет стоить двоих с их стороны. Как ваш вассал, я отмежевался от тех, кто желает вашей погибели; но, сир, поклянитесь мне на святых, что вы ничего более не замышляете против сыновей короля, моего прежнего сеньора, что они оба живы и что вы не намерены их казнить. Не то чтобы я сомневался в вашей честности; но лишь ради того, чтобы ваша клятва облегчила мне душу и позволила мне утверждать перед любым судом, что я вернулся к вам единственно из чувства долга.

Клодас подал ему левую руку и, вытянув правую к монастырю, видному невдалеке, произнес:

– Клянусь святыми сего монастыря, что дети короля Богора Ганнского не убиты и не ранены моею рукой; я не ведаю, что с ними стало, и будь они в Бурже, у них бы не было причин опасаться меня, хоть они и доставили мне величайшее горе.

Осада дворца началась повторно. Клодас защищался, как лев; Фарьен не желал наставлять свою глефу ни на одного рыцаря земли Ганнской; но довольствовался тем, что защищал особу короля, разоружая тех, кто подступался слишком близко. Ночь вынудила осаждавших отойти, не успев проделать в стенах ни малейшей бреши. Один малопочтенный рыцарь, шателен Отмюра, предложил обратиться к совету Фарьена и дать слово не посягать на жизнь Клодаса, пока тот пребывает у Фарьена под стражей.

– Мы с Ламбегом, – сказал он, – не дадим от себя такого слова: нас не будет среди тех, с кого возьмет клятву Клодас. Тем самым мы останемся вольны отомстить злодею-королю за все.

Если рыцари и горожане Ганна и не желали преступить клятву, им вовсе не претило увидеть, как от нее уклоняются другие. Они послали к Фарьену сказать, что сговорились дать слово не посягать на жизнь Клодаса, если Клодас согласится остаться в плену. Фарьен передал сказанное королю, предвидя все же, что Ламбег и шателен Отмюра едва ли смогут обуздать свою злую волю.

– Сир, – сказал он ему, – я довожу до вас то, что предлагают жители города; но в любом случае надобно оградиться от измены; коль скоро вы под моей охраной, то на меня и падет вечный позор, если вас постигнет несчастье. Я вовсе не люблю вас, вы это знаете; напротив, я вас ненавижу и только жду законного случая, чтобы отомстить за мое личное оскорбление; но я никому не дам права усомниться в моей честности. Мой вам совет: облачите в ваши доспехи одного из двух рыцарей, готовых разделить с вами плен.

– Фарьен, – ответил Клодас, – я вам доверяю, я сделаю все, что вам угодно будет мне посоветовать.

Вместе с королем Фарьен вышел к жителям города:

– Господа, я переговорил с нашим сеньором королем. Он согласен пребывать у меня в плену, полагаясь на слово, даваемое мне вами, не пытаться вырвать его из-под моей охраны. Подойдите, сир король Клодас: обещайте стать моим пленником с того часа, какой я укажу.

Король поднял руку и дал требуемую клятву.

– Я хочу также, чтобы при вас были два самых высокородных барона из ваших земель, к примеру, владетели Ша-тодона и Сен-Сира. Венценосному королю не пристало быть в неволе в обществе бродяг или нищей челяди.