Где-то на небе пролетела комета, озарив собой на миг тьму. До их ушей доносился задорный женский смех.

— Фриде тяжело будет покидать эти земли навсегда, — отозвался Иорик.

— Знаю, — вздохнул собеседник. — Я ничего не смогу поделать с их нерушимыми традициями. Не верну ей семью. Но этот весь пейзаж… Этот край… В общем, у меня есть один план.

— И? Какой?

— Утром об этом поговорим, Иорик, когда оба протрезвеем. Кстати, просыпайся сразу с пением птиц. Я запрягу сам нам коней.

— Мы что, куда-то отправляемся? Что ты задумал?

— Всë утром… Всë утром.

Наступило молчание. Из трубки Конрада повалил дым. Были слышны всплески воды, но ветра не было. Ночные рыбы охотились.

— Как ты думаешь, у Тары и Карлин получилось убить бога? — нарушил тишину Бэбкок.

— Звучит смешно, не правда ли? Убить бога.

— Я бы сказал, что звучит больно. Это самые чокнутые ведьмы, которых я встречал. И я чертовски по ним скучаю, — глаза поэта намокли.

— Жаль, что их нет на моей свадьбе. Сейчас бы пьяная Тара звонко распевала своим грубым голосом похабные смешные песни. А Карлин бы без остановки сплетничала с Амелией о своих любовных похождениях.

— Да… Мне не хватает смеха Тары. После того, как мы расстались, всë стало унылым, словно мир потерял свои краски. Мне даже не достает угрюмого выражения Карлин. Помнишь, как она корчила лицо, уставая в дороге? При одном взгляде на нее можно было портки обмочить.

У Конрада вырвался смех при этом упоминании, и Иорик его подхватил.

— Знаешь, все-таки, брат, если кто бы и смог разделаться с богом, так это они. Когда я своими глазами увидел, как труп Карлин ожил, то решил, что Уиллгармских черт остановишь. Тара отправилась в мир мертвых и вернулась. Она вернулась с ней… С ума сойти. Если бы я не оставил все свои надежды на теневой стороне, то продолжал бы надеяться встретить их вновь.

— Но УЗРЕВШИЕ УРАГАН не питают иллюзий, — наёмник снова затянулся.

— Да… И, может быть, это к лучшему? Так, во всяком случае, легче. Я уже начинаю привыкать к проклятиям этого мира.

— Кто знает. Время покажет, верный ли мы избрали путь. Но в чем-то ты прав. Порой куда легче идти без чувств…

— Главное, чтобы оставался хоть кто-то, ради кого придется идти.

*Утром*

Едва забрезжил рассвет, Иорик с трудом выбрался из постели. Руки его тряслись. Он наспех оделся. Конрад с двумя конями уже ожидал того снаружи.

— Хреново выглядишь! — заметил наёмник.

— А ты себя видел? У тебя лицо отекло, словно пушечное ядро, — парировал друг и припал к воде из фляжки.

Конрад начал было смеяться, но давящая головная боль быстро прервала его.

— Так куда мы едем? Бригиду разве с собой брать не будем?

— Бригиде лучше остаться в Саркене и подтянуть свои навыки, занимаясь с женщинами-воительницами. Я оставил записку Фриде. Так что нам лучше поскорее выезжать, пока она не проснулась.

— Ты не успел жениться, как у тебя уже появились от неё секреты?

— Иорик, не успел я наречь тебя своим братом, как ты уже начал меня раздражать. Забирайся в седло! Поехали!

— Боюсь, что в тряске меня тошнить начнет, — простонал Бэбкок.

— А тебе никто в глотку не заливал насильно вчера. Учись у меня!

— Ты серьезно? Судя по твоему поту на лбу и бледной коже, я бы сказал, что тебе куда хуже, чем мне.

— Вот я и говорю — учись! Коли нахрюкался, как свинья, так не жалуйся потом.

Поэт затянул на ногах кожаные коричневые альпаргаты. И они тронулись в путь. Жеребцы пускали пыль из-под своих копыт. Солнце поднималось все выше. Выехав за поселение, мужчины заметили под раскидистыми ветвями папоротника уставшего после охоты, но сытого ягуара с красными пятнами вокруг пасти. Не успели они проехать ещё несколько метров, как наёмника вырвало.

— Мда, Конрад, ты все-таки победил. Вчера ты куда больше меня выпил. Как у вас брачная ночь вообще прошла? Или ты уснул? — Бэбкок усмехнулся.

— Ты, прав, — мужчина вытер рукой губы. — Ничего у нас вчера не было. У Фриды краски пришли.

— О, боги! Конрад о таком же нельзя говорить при людях!

— Почему же это? Что тут такого? У всех женщин каждый месяц кровь хлещет.

— Это запретная тема. Из приличного общества тебя бы за такое погнали палками. Там, где я жил, женщин в такие дни выгоняли из деревни. И им предстояло неустанно молиться, чтобы очиститься и затем вернуться обратно.

— Очиститься от чего?

— Ну как… Считается же, что в такие периоды боги их проклинают за то, что те служат сосудами зла. Якобы порождают на свет не только хороших людей, но и плохих.

— И ты веришь в эту ересь?

— Не знаю, Конрад…

— Иорик, ты ведь поэт. Тебе ли держать язык за зубами в приличном обществе!

— Это ты о чем?

— О свободе истины и слов. Коли уж ты выбрал путь писателя и к тому же путь вольного воина, то тебе не подобает страшиться говорить о подобных вещах. Ты ведь давно не трус. Я вот считаю, что проклятие богов на этой планете кроется в тех людях, которые изгоняют женщин из деревень. Надо же… Все эти святые отцы и прочие не смогли придумать ничего лучше, чем обвинить во всем бедных женщин. Ты сам-то подумай о смысле их слов… Не смешно ли? Как считаешь?

— Я понимаю это, но зачем лишние проблемы при обсуждении подобного?

— Затем, что ты писатель. А проблемы — это твой хлеб. Если прогнешься под глупые заветы общества, то сам себе не простишь. Можно убежать от других, но не от себя. Так что сам выбирай: уважать тебе самого себя или нет.

— Куда мы едем, Конрад?

— На границу между Саркеном и Морским Полвилем. В город Олдиар.

— Стоп. А почему мы не взяли Амелию? Ты вообще в своём уме? Ты же ещё не до конца научился сопротивляться безмолвным. Что, если они проникнут в твой разум? И только она сможет это предотвратить.

— Иорик, если что-то пойдет не так, то ты меня убьешь! Вот и все, — наёмник улыбнулся.

— Да пошел ты! Собираешься подвергать себя опасности, несмотря на то, через что мы все прошли… И тебе еще кажется это забавным?

— Послушай….Я уже устал прятаться. Опасность никуда со временем не денется. И если что, то в Олдиаре меня никто в лицо не знает. Мы назовемся узревшими ураган. Теперь это наше общее имя.

— Я возвращаюсь обратно. И расскажу все Амелии, — Бэбкок покачал головой.

— Знаешь, если бы здесь сейчас был Грегори, то он бы меня понял.

— Грегори… — поэт раскрыл рот от досады. — Он, конечно, был хорошим человеком, но дураком. Он жил одним днем.

— Да! Но зато какой это был день… Он не упускал возможностей, несмотря ни на что.

— Возможностей? Может, ты хотел сказать, не пропускал ни одной юбки.

— И это тоже. Но пойми, я делаю то, что я хочу. Потому что я живой, Иорик. И я не хочу больше убегать или скрываться. Надо мной постоянно будет угроза, где бы я не был. Так лучше попытать счастья. Лучше прожить жизнь так, как считаешь верным. Даже если она и окажется короткой. Вот почему Грегори бы меня понял. Он не боялся испытывать судьбу, как и я.

— Хорошо… Но почему нельзя было взять с собой Амелию? Ответь мне.

— Потому что это моя судьба. И я сам хочу ей руководить. Ясно?

— Знаешь, Конрад, я ведь считал тебя умным. Но, видимо, ошибался.

— Ещё как ошибался, брат, — рассмеялся наёмник. — Так что, если хочешь, можешь возвращаться и жаловаться Амелии на меня. Мне все равно. Но я сделаю то, что задумал.

— И в чем задумка? Что ждет в Олдиаре?

— Так ты со мной или нет? — Конрад взглянул на него.

— Что б тебя черти побрали! — Иорик пришпорил жеребца и нагнал друга. — Если мы благополучно вернемся, Амелия с нас живьём шкуру спустит.

— Ты её боишься? — усмехнулся наёмник.

— А ты разве нет?

— Эх, Иорик, женщин надо не бояться. Их надо любить.

— Ты не ответил.

— Я боюсь не её, а её языка. Она потом всю плешь проест своими нравоучениями.

— И верно сделает! — заметил поэт.