— А чё возражать? — ухмыльнулся парень. Отказываться от приглашения он не собирался. Ему очень хотелось выяснить, где же все-таки судьба сталкивала его с этим весельчаком. — Спасибочко за приглашение!
И, набросив на Тоньку попону, Мишка по скользким каменным ступенькам спустился в чайную.
Чайная та находилась в запотевшем подвальчике с низким сводчатым потолком. Рядом с буфетом, около кассы и самовара с медалями на тусклом латунном боку, сидел сам хозяин Анфиногенов, беззубый улыбающийся старичок. Посетителей было мало.
Распахнув тулуп, седок прошел вглубь зала и, выбрав столик с не очень грязной по сравнению с другими скатертью, кивнул Мишке:
— Располагайся.
Хлюпая стоптанными обрезанными валенками, к ним подскочил шустрый половой, о чем-то пошушукался с Мишкиным седоком и через несколько минут возвратился с кипящим жестяным чайником, двумя чашками, ржаными бубликами и кружкой, в которой булькала темноватая жидкость.
— Свекольную самогоночку принимаешь? — подмигнул Мишке седок, а когда тот вздрогнул от такого неожиданного вопроса, лукаво погрозил ему пальцем и, осушив одним махом кружку, произнес, облизывая губы: — Хороша, собака!.. Ты, извозчик, не стесняйся, наливай чаек...
И пока Мишка, обжигаясь, глотал горячий чай, седок расспрашивал его обо всем: давно ли, например, знаком с Александром Гавриловичем Побирским, почему простился с пожарной частью, как служится в извозном деле. Узнав Мишкину родословную, он от изумления даже закачался на табуретке и изрек.
— Тесен мир-то божий... Вот так!.. Да я Евлампия Босякова до могилы не позабуду. Мне Евлампий Босяков, да останься земля ему пухом, три передних зуба выбил.
Решив, что сейчас с ним начнут рассчитываться за давнишние грехи отца, Мишка, неловко опрокинув на скатерть свою чашку, испуганно вскочил. Но седок, раскатисто захохотав, дружески хлопнул его по плечу.
— Да не трусь, извозчик, — сказал он, доливая Мишке из жестяного чайника кипяток. — Жми-ка обратно на место. Ты-то при чем?.. Правда, бил меня, сироту, Евлампий, ох, сильно... Смертным боем бил...
— За что же это он вас, господин почтенный, учил? — пробормотал Мишка, все еще опасаясь мести.
— Ямщик, не гони лошадей... Не торопись, значит... Все скоро узнаешь... Так не припоминаешь меня?
— Нет.
— Ай-ай-ай!.. А кто к тебе непрошеным гостем влез, когда пожарная команда осенью этапникам бежать подсобила?
— Вы? — Мишка даже вытаращил глаза.
— Я… Стыдно знакомых-то не признавать, — и Аким Серяпин огорченно покрутил головой.— Ты же небеспамятный старикан...
Однако Мишка по-прежнему ничего не мог понять. Если сидевший сейчас в чайной человек шел тогда под конвоем, как и Васильев, то почему он не скрылся вместе со всеми? Парень по простоте душевной до сих пор считал, что на его бочку вскакивал кто-то из своих, а потому никогда и не рассказывал о той истории ни Геннадию Сидоровичу, ни дяде Коле, ни Леве Похлебаеву. А теперь получалась невероятная путаница. И опять виноват он, Мишка, что скрыл от старших друзей встречу с этим подозрительным типом.
— Ну, признал? — полюбопытствовал Серяпин. — Сказывай.
— Признать трудно... Бородищу вы шибко шикарную вырастили, — внимательно взглядываясь в бывшего арестанта наконец, сказал Мишка. — К чему бы это?
— Для маскировки...
— Чё смеяться-то! Зачем вам маскериться?
Чтобы не обнаружили... То, что я драпанул с этапа, наверняка по всем канцеляриям писано-переписано. Это тебе и твоим кумовьям-пожарным можно свободно по бульварам-тротуарам разгуливать. Ведь один лишь я про тайные ваши дела маракую. За стойкое молчание меня и отблагодарить не мешало бы.
— Как отблагодарить? — не понял Мишка. — Чем? Деньгами?
— Деньгами? —гримасничая, пролопотал Серяпин. — Какими это еще деньгами?.. Нет, денег ненадобно... Ты отплати за добро по-честному: пособи пару, другую лошадок у хозяина своего угнать.
— Угнать? — Мишка даже поперхнулся чаем, — Какой я вам конокрад? Чё смеяться-то! Отец мой говаривал, что конокрады — самые последние люди на земле, лупить их следует.
— И в жизнь покойник свои слова проводил, — вздохнул Серяпин.— Имал меня как-то на одном деле... Да я тебе про зубы уже объяснял... Только болтать нам, Мишка-Михаил, знаешь, хватит! Отвечай, как на исповеди: достоин я благодарности или нет?
Однако Мишка наотрез отказался участвовать в краже коней у Александра Гавриловича, как ни уговаривал его Серяпин. Ни сладкая лесть, ни обещания, ни угрозы не действовали на парня.
— Не буду, — упрямо и зло твердил он.
Наконец Серяпин, убедившись, что Мишку ничем не пронять, решил пустить в ход последний козырь:
— Неужели ты, дурень, считаешь, что если правительство местное сгинуло, то Колчак и тебя, и пожарный отряд помилует?.. Да его палачата из вас все жилы вытянут, но до истины доберутся.
Сообразив, что конокрад шутить не собирается, Мишка притих. При колчаковщине порядки в городе стали строже.
— Молчишь-то зря, — прервал Мишкины размышления Серяпин — Говорить надобно... Ну, отблагодарить меня намерен или обидеть? Выбирай одно из двух: третьего пути быть не может.
Парень начал доказывать конокраду, что воровать коней в городе, где на каждом шагу встречаются патрули, рискованно. Но Серяпин, ударив по столу, заявил:
— А это, извозчик, не твоего ума забота... Ты пособи нам ночью в конюшню проникнуть... Но знай, своим трем молодчикам-помощничкам я про все раскрою. Коли выболтаешь наш сговор, берегись! Один из тех молодчиков на дело не пойдет. Случись что со мной ныне, завтра, послезавтра, скажем, по твоей милости, ну, к примеру, какая-нибудь отчаянная голова из пожарных или из иных твоих друзей меня подкараулит и хлопнет... Разумей, где вы тогда будете?
И с этого часа бедный Мишка потерял и покои, и сон. Теперь он ежедневно виделся с Серяпиным в чайной и подробно докладывал ему о том, что происходит в доме Александра Гавриловича. Ни к Люсе, ни к Юрию, ни во вторую пожарную часть Мишка не заезжал, а когда Лева на очередной встрече спросил: «Мишук, чего ты такой хмурый?», — парень объяснил, что голова болит.
Конечно, где-то в душе Мишка понимал, что нужно рассказать Леве о Серяпине, но конокрад все время пугал его третьим молодчиком, который донесет в контрразведку, если что... С двумя другими Мишка уже познакомился.
План, разработанный Серяпиным, особой сложностью не отличался. После смерти сторожа, старика Незнамского, угоревшего осенью в бане, Александр Гаврилович по очереди назначал своих извозчиков дежурить на конюшне. Мишка не был исключением. Вот на это-то и рассчитывал Серяпин.
— Впустишь нас тихохонько, мы тебя веревками свяжем, в пасть тряпицу сунем, на соломку свежую уложим, рассуждал конокрад, — отдыхай спокойно... Утром оправдаешься, дескать, моя хата с краю, я ничего не знаю, напали на меня разбойничьи, оглушили...
— А опосля угонять коней у кого прикажете? — огрызнулся Мишка. — Не соглашусь, вновь доносом начнете пугать?
— Да ты, сопляк, рехнулся! — вскипел Серяпин. — Столько дней я хранил тайну вашу... Не знаешь ты меня, не знаешь! Я в жизни предателем не был... Уважения от тебя лишь прошу, уважения и благодарности! Сварганим дело, и... Попрощаемся, значит, навсегда...
Приближалась очередь Мишкиного дежурства на конюшне, и парень старался не смотреть в глаза изозчикам. Еще бы, сын уважаемого мастера извозного дела помогает конокрадам. Да где это видано! «Хоть бы мне сквозь землю провалиться...» — думал Мишка.
Серяпина он переносил с трудом и стремился как можно быстрее выскользнуть из чайной, но конокраду было наплевать. Богатые кержаки одного из пригородных сел давно уже просили его раздобыть для дальних северных скитов хороших лошадей. И ради обещанной мзды Серяпин решил тряхнуть стариной.
— Как на каланче три часа пробьет, — инструктировал он Мишку, — ты нам калитку во двор распахнешь, а дальше с богом... Спозаранку дело-то вершить удобнее, сон у всех крепок, даже дозорным надоедает по улицам шататься, в тепло норовят... Ну, как Мишка-Михаил, понял?..
