Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмёрку по тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром, устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая истребительная эскадра. Самолёты все свеженькие, как с чеканки. Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут над густым лесом — вот тебе и стол и дом… Для пилотов — тёплые землянки, горячий завтрак, а для самолётов — бензин и смазка и дежурные мотористы наготове.

Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио всё это сообщили.

Восьмёрка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый момент возвращения домой. Бензин у них на исходе — драться они не смогут.

Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют зенитные пушки. Его прикрывает «шапка» дежурных истребителей.

Всё это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.

Фашистские лётчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару наших самолётов, затем ещё два — повыше. А потом разглядели и ещё. И смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке, эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван лётчиками «этажерка». Неуязвимый строй: нападёшь на нижнюю пару — тебя на выходе из атаки верхняя собьёт, нападёшь на верхнюю — тебя во время скольжения вниз нижняя подхватит… А уж в центр такого строя соваться и совсем не стоит, если дорожишь головой. И фашистские лётчики, прикрывавшие аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.

Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь, глядишь — заставят «этажерку» рассыпаться, растреплют строй. И тогда…

Но не тут-то было. Наш полковник свой манёвр знал. Лишь только ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей восьмёрке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше, ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым парам.

Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам: вот сейчас, через какие-то минуты, должны вернуться немецкие самолёты, и тогда хочешь не хочешь, а убирай огонь, не то своих подобьёшь.

Наш командир, усмехнувшись, посмотрел на часы: «Скоро явятся фашистские истребители, и начнётся славная охота!»

Вся «этажерка», совершая круг, работает точно, как вот эти часы с секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.

— Немного терпения, мальчики, — сказал он по радио.

И вдруг чёрная тень пробежала по его лицу, когда один самолёт вышел из боевого порядка и скользнул в сторону, за высокие ели. Туда, где не было разрывов зенитных снарядов.

«Николенко!» — так и ударило в сердце.

И командир не ошибся. Это был Николенко. Не желая находиться под зенитным огнём и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из зоны огня и «прогуляться» в сторонке, пока не появятся немецкие истребители. Вот тогда он и включится в бой… И набьёт больше всех!

Вслед за Николенко, по обязанности защищать командира, пошёл и его ведомый.

Увидел этот манёвр не только наш командир — тут же заметили его и фашисты.

— Струсили наконец, — обрадовались они. — Лёгкая добыча!

И не успел до Николенко дойти по радио предупреждающий окрик командира, как два залпа, словно две огненные дубины, обрушились на его самолёт.

Наблюдая за огнём снизу, Николенко прозевал атаку сверху.

Один, затем второй краснозвёздные самолёты, охваченные пламенем и дымом, посыпались на вершины елей…

А в это время возвратились восвояси фашистские истребители. Они явились всей эскадрой и густо пошли на посадку. Зенитки сразу замолкли. Всё небо покрылось машинами. Одни планировали на аэродром, другие, дожидаясь очереди, летали по кругу. А наши гонялись за ними, сбивая один за другим.

Подбитые валились и в лес, и на лётное поле. Тут костёр, там обломки. На них натыкались идущие на посадку. Капотировали. Разбивались. Два фашиста в панике столкнулись в воздухе. Иные бросились наутёк, но без горючего далеко не улетели.

— Попались, которые кусались! — шутили потом участники замечательного побоища.

Набили бы наши больше, если бы не Николенко. Двоим нашим истребителям пришлось связать боем фашистских дежурных, которые его сбили. Только четыре истребителя из восьми действовали в полную силу.

И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно…

А наутро его ведомого, молодого лётчика Иванова, выбросившегося с парашютом, опалённого, поцарапанного, вывезли из тыла партизаны. И сообщили, что второй лётчик сгорел вместе с самолётом.

Сняли шлемы лётчики, обнажили головы.

— Сообщить родителям Николенко, что сын их погиб смертью героя… — приказал командир. И добавил: — Тяжко будет отцу с матерью, а ведь сами виноваты: смелым воспитали его, да только недружным.

Война продолжалась. Много было ещё горячих схваток, тяжёлых утрат и славных подвигов. А командир никак не мог забыть, что случилось с Николенко. Принимая в полк молодых орлят, полковник всегда рассказывал эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и неразговорчив. Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана, которую нанёс ему молодой лётчик своей бессмысленной гибелью.

Победный бой Тимура Фрунзе

Когда в полк вместе с новым пополнением прибыл лейтенант Фрунзе, комиссар, представляя его командиру полка, многозначительно произнёс:

— Тимур Михайлович — сын Фрунзе!

Подполковник крепко пожал лейтенанту руку.

Тимур быстро взглянул в тёмное рябоватое лицо. Подполковник Московец — старый истребитель — по виду годился ему в отцы, был медлителен, покладист.

— Я хочу стать настоящим истребителем, — поторопился предупредить Тимур.

— Ну что ж, — сказал Московец. — Поможем вам не уронить честь отца.

Старый лётчик внимательно посмотрел на Фрунзе. Открытый взгляд ясных серых глаз, строгие черты лица, золотоволосая, крепко посаженная голова.

«Орлик, настоящий орлик», — подумалось ему, и на душе стало хорошо при мысли, что его полку выпала честь принять в свои ряды сына прославленного полководца. Подполковник любил молодёжь, и ведомым, от которого зависела его жизнь в бою, летал у него самый юный лётчик полка — комсомолец Усенко.

Московец был человек по-своему замечательный. Сибиряк, пришедший в авиацию из тайги уже не мальчиком, он казался староватым для истребителя. Но, обладая громадной силой, Пимен Корнеевич, излетав два-три истребительных века, отлично выдерживал все перегрузки при крутых виражах и выводах из пике скоростных машин.

Восемь сбитых вражеских самолётов подкрепляли его командирскую репутацию. Высокий рост, широкие плечи и загорелое лицо невольно внушали уважение. Прибавьте к этому спокойные проницательные глаза — и портрет его будет закончен. Пимен Корнеевич отличался таёжной скупостью на слова и на патроны. Стрелял только наверняка, а говорил предельно коротко и чётко.

Даже при объяснении боевых заданий он был немногословен, хотя умел с полной ясностью показать каждому лётчику его место и роль в предстоящей операции. Для наглядности возьмёт прутик, нарисует на снегу строй, порядок, направление и скажет:

— Понятно?

Потом наступит унтом на этот чертёжик и, стерев его подошвой, пойдёт в свой самолёт, чтобы возглавить боевой вылет.

Шла первая военная зима. Частенько нашим истребителям приходилось драться с численно превосходящим противником. И всё же лётчики Московца всегда выходили победителями. Полк нёс мало потерь.

Когда Московца спрашивали о причине этого, он отвечал: