От дерева он — на дорогу, а по дороге — бежать к своим. Бежит и врага на спине тащит.

Фашистский «Дед Мороз» завопил истошным голосом. Тут его приятели не выдержали и давай из автоматов палить. Да только вместо Афанасия всё попадают своему в спину. Стрельбой-то и выдали себя.

Наши как ударили по деревьям из пулемётов — из ручных и станковых, так и полетели «ёлочники» вверх тормашками.

А когда бой кончился, командир подозвал к себе Жнивина и спросил:

— Ну, что скажешь, разведчик? «Следов нет — и врагов нет»… Плохая твоя пословица!

Смутился старый охотник:

— Да, эта пословица на войне не годится. Придётся её заменить другой: «Бываешь в разведке — посмотри и на ветки!»

Командир улыбнулся и сказал:

— Вот эта пословица хорошая!

Вдвоём с братишкой

Наши войска шли в наступление. Связисты тянули следом за ними телефонные провода. По этим проводам артиллеристам сообщают, куда стрелять; штабам — как идёт атака, куда посылать подкрепления. Без телефона воевать трудно.

И вдруг в разгар боя оборвались провода, и связь прекратилась.

Немедленно на линию выслали связистов. Вдоль одного провода побежали на лыжах боец Афанасий Жнивин и его товарищ Кременский.

Провод был протянут по уцелевшим телеграфным столбам.

Смотрят солдаты: один конец провода валяется на снегу, а другой торчит на столбе.

«Наверно, шальная пуля отстрелила либо от мороза лопнул, — решили бойцы. — Вокруг тишина. Кто же его мог оборвать?»

Кременский полез на столб. И только потянулся к проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской винтовки, и солдат упал. Снег окрасился кровью. Вражеская пуля попала бойцу прямо в сердце.

Жнивин нырнул в снег и спрятался под большим старым пнём.

Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрогнула ни одна ветка. Где же сидит фашистский снайпер? Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела. А после второго поздно будет: меткая пуля глаза закроет. Опытный фашистский снайпер затаился где-то на дереве и бьёт без промаха.

Долго выжидал Жнивин — не пошевелится ли снайпер, не слезет ли с дерева, чтобы взять оружие с убитого. Но так и не дождался. Только поздно вечером, под покровом темноты, он выполз из опасного места и принёс винтовку и документы Кременского.

И сказал, нахмурившись:

— Дайте срок, за моего друга я им крепко отомщу.

Той же ночью сел у горящего костра, достал чистую белую портянку, иголку, нитки и, выкроив мешочек с отростком посередине, стал шить.

Когда сшил, набил мешочек соломой — и получилась голова с длинным носом, величиной с человеческую. Вместо глаз пришил чёрные пуговицы.

Молодые солдаты подивились:

— Вот так чудеса! Что это, Жнивин на войне в куклы играть собрался?

Хотели над ним посмеяться, а командир посмотрел на его искусство и сказал старшине:

— Выдайте Жнивину старую шинель и негодную каску для его куклы.

Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голове прикрепил каску, шинель набил соломой, потуже подпоясал — и получилось чучело солдата.

Даже разбитую винтовку ему на спину приделал и посадил рядом с собой у костра.

Когда принесли ужин, он пододвинул поближе котелок и говорит соломенному солдату:

— Подкрепись, Ванюша! Кто мало каши ел, у того силёнок мало, тот на войне не годится.

А чучело глаза пучило и, когда толкали, кланялось и смешило солдат.

Не все тогда поняли, что такую большую куклу завёл себе Жнивин не для игрушек.

На рассвете, когда снова загрохотали пушки, Жнивин со своим Ванюшей исчез в лесу.

Сам он, в белом халате, крался ползком, а соломенного солдата толкал впереди себя на лыжах, без всякой маскировки. Бой был сильный. От ударов пушек земля дрожала; от разрывов снарядов снег осыпался с елей и порошил, как во время метели. Фашистский снайпер, убивший Кременского, сидел на том же дереве не слезая, чтобы не выдать себя следами. Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии идёт русский солдат в серой шинели. Идёт-идёт и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дёрнулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.

«Трусит, видно», — усмехнулся фашист. Он взял русского «Ивана» на прицел, выждал и, когда связист ещё раз приподнялся, выстрелил.

Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на столб полез.

«Как это я промахнулся?» — подосадовал фашист. Прицелился получше — и снова промазал: солдат не упал.

От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в третий раз.

И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и повалился вниз, убитый наповал.

Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невидимый в белом халате, и сказал:

— Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни за понюшку!

Посмотрел, а у его «приятеля» в шинели в разных местах три дырки от пуль.

Меткий был фашистский стрелок, да на солому попался.

Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел да и выцелил на дереве, как глухаря на току.

Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так же и второго. И много раз охотился на вражеских снайперов, приманивая их на соломенную куклу. И получалось всегда успешно.

Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его Ванюше — только фашистские пули. Но соломенному солдату не приходилось ложиться в госпиталь — Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал:

— У нашей соломки не велики поломки!

И когда бойцы его спрашивали: «Как это ты так ловко фашистов бьёшь?» — он отвечал: «Это я не один, а вдвоём с братишкой».

Лайка — не пустолайка

Когда фашисты отступали под натиском нашей армии, они взрывали мосты, портили дороги, сжигали дома и посёлки. И жителей всех угоняли. Всё живое уничтожали: и скот, и птицу…

Много мы прошли деревень и ни разу петушиного крика не слыхали.

Лишь иногда попадались нам одичавшие собаки. Вокруг бегают, а к нам подойти боятся.

Разведчик Степан Сибиряков заприметил одну такую.

Стоит на опушке леса светло-серая пушистая собачка, как игрушка. Уши торчком, хвост бутоном, и глаза умные, живые.

— Да ведь это лайка, — говорит Степан. — Ценная собака!

Манит её куском хлеба:

— Собачка, собачка, поди сюда. Не бойся, глупая, я не кусаюсь.

Лайка хвостом виляет, а подойти не решается. Он к ней, а она от него.

— Вот до чего фашисты собаку довели — человека боится! — сокрушается Степан. — Главное, как её звать, не угадаешь, а то бы сразу подошла.

И начинает выкликать все собачьи имена. И Шарика, и Жучку, и Тузика… — все прозвища перебрал, а толку никакого.

Наконец свистнул, ударил себя ладонью по голенищу и скомандовал:

— А ну, к ноге!

И тут собака вдруг подскочила и стала рядом.

— Эге, — обрадовался Степан, — да ты учёная, охотничья! Ну молодец, вот и хозяина себе нашла!

Подвёл он собаку к походной кухне и говорит повару:

— Угости-ка моего дружка кашей с мясом. А повар сидит с перевязанной щекой у остывшей кухни и жалуется:

— Ну что за напасть такая — с этими проклятыми снайперами даже каши не сваришь! Только выеду на открытое место — бац! Либо в лошадь, либо в котел, а то вот мне в щёку. Наверно, им задание дано — оставить наших солдат без горячей пищи. Когда простые бойцы идут, они сидят тихо, а как только выедет грузовик, штабная машина или моя кухня, так сразу и закукуют!

Поворчав вдоволь на свою судьбу, повар дал собаке кусок недоваренного мяса и хорошую большую кость.

Степан угощает своего четвероногого друга и говорит:

— Извиняюсь, собачка, не знаю, как вас звать-величать. Придётся вам привыкнуть к новому имени… Какое бы ей имя дать?

— Назови её Пустолайкой, — пошутил повар.