– Теперь я калека.

– Временный.

– Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь! Поставят шайбу, перевязку сделают и все. Месяц дома поваляешься и как новенький.

– Ты где свои медицинские познания почерпнул? В «Записках юного врача»?

– Там же где ты учился выламывать двери.

Оба раздосадовано уставились в телефоны. Миша, очевидно, кому-то писал, а Джуд с преувеличенной серьезностью разглядывал свои мешки под глазами в черное зеркало. К выводам пришел неутешительным.

– Я мало сплю…

– Ты видел? Только что Арпи написала, – Миша протянул Джуду свой телефон.

– Ты его вообще протираешь?

– Читай!

Джуд углубился в чтение и впечатлился прочитанным не сильно, судя по расфокусированному выражению его лица. Он скучающим тоном пробубнил:

– Ну и что? На черта ей нужна это ручка?

– Да не ручка! Рука!

– Ты шутишь?

– Арпи написала. Не будет же она врать?

– Теперь не я один калека, получается?

– Это все что тебя волнует? – Миша эмоционально всплеснул руками и неодобрительно уставился на собеседника. Такое равнодушие ему было не впервой, но привыкнуть к нему он никак не мог.

– Ну а что например?

– Зачем он это вообще это сделал? Рехнулся совсем?

– Так давай у него спросим. Вон он сидит, кажется вполне безобидный. Да и мне терять нечего, а ты как раз сможешь вступить в наш клуб с Ритой.

И действительно, развалившись на стуле прямо напротив, спал Глеб. Его подбородок упирался в грудь, а руки были спрятаны в карманы широкой серой толстовки.

– Что это с ним? Зеленый весь.

– Переживает наверно, – не отрядив себе времени для сомнений, Джуд во весь голос крикнул, чуть приподнявшись на стуле, – Глеб! Мы здесь!

– Ты что с ума сошел? Забыл, что он сделал с Ритой?

– Меня больше волнует, что он испортил дорогущий типографский карандаш, а царапинка заживет. Глеб!

Но Кулусевски то ли не слышал призыва, то ли сознательно на него не реагировал.

– Притворяется.

– Может оно и к лучшему.

– Не хочешь узнать, что случилось?

– Хочу иметь безопасную дистанцию…

Миша оборвал свой спич на полуслове. Дверь женского туалета слегка приоткрылась и из прохода показалось хорошенькое личико, подернутое дерматозными бляшками.

– Он все еще там?

– Ты что здесь делаешь?

Рита раздраженно закатила голубые глаза и настойчиво повторила вопрос.

– Он еще там?

– Он спит. Или умер. Кажется, все-таки умер. Руку покажи!

Рита протянула Джуду перевязанное запястье, которое он с любопытством пощупал и тут же с гордостью указал на свое ранение.

– Теперь мы можем быть парой.

– Рита, это ужасно, ты должна на него заявить!

– За что? Он же не пальцы ей отрубил, всего лишь…

–…воткнул в руку карандаш! Это по-твоему «всего лишь»?

Рита отрицательно покачала головой и присела на корточки возле Миши.

– Я не буду…Нет, я не буду.

– Почему?

– Чего только в мире не бывает! Дочь мясника стала жертвой мясника!

– Тебя самого от себя не тошнит? – Рита с отвращением поморщилась и отвернулась.

– Немного.

– Держи себя в руках, Джуд.

Беллингем уже собирался отпустить очередную язвительную колкость, когда толпу взбудоражил женский крик. Люди по очереди стали вскакивать со своих мест, Джуд неразборчиво цеплялся за происходящее глазами, он словно оцепенел, при этом хаотично вращая белками.

– Что за голос…кто это?

– Девушка что-то кричала…

– Какая девушка? Кто кричал? – Джуд беспокойно заерзал на своем месте и схватился за плечо Миши, больно его сжимая.

– Кто это?

– Я не знаю! Отстань!

– Посмотри! Кто из нас тут инвалид, блядь!?

Бозман поднялся со стула и внимательно всмотрелся в кучку сбившихся возле входа в отделение людей. Два медбрата кого-то перекладывали на носилки, врач, вероятно хирург, что-то объяснял молодой девушке, она плакала и, кажется, едва слышала его.

– Я не вижу. Девушка что-то кричит…

– Как она выглядит? Опиши ее!

– Высокая, темные волосы, стройная…С ней маленькая девочка вроде. Похоже, у нее акцент…

В этот момент внутренняя истерика Джуда достигла эмоционального предела. Он узнал этот густой отчаянный голос и мгновенно сопоставил его с обрывочными описаниями от Миши. Сомнений быть не могло. Меньше чем в десяти метрах от него, стояла Нара.

Ночной Мюнхен всегда доставлял Наре удовольствие. Улочки, запрятанные в полумраке, загадочные прохожие и необычные попутчики. Она не любила одиночество, но редкие минуты наедине с собой, предпочитала проводить свободно скитаясь по городу, не о чем не думая, но сладко предвкушая минуту, когда о ней начнут думать другие. А они начнут, в этом Нара была совершенно уверена и почти никогда не ошибалась.

Вот уже за полночь и ее не было дома. Марко уже успел сходить на стадион, отметил хет-трик Грегорича в пабе с друзьями и обреченно вздыхал, сидя на кровати, ожидая прихода любимой. Спустя несколько часов томления Марко не выдержал и набрал Микеле, которого вполне открыто ненавидел. В ценностные рамки Марко не укладывалось, то, что Нара могла общаться с таким человеком, с человеком без убеждений, с человеком для которого существовал только один закон – закон рынка.

– Когда ты ее видел в последний раз?

– Мы сидели в «Даснаре», а потом она куда-то ушла…

– Куда?

– Это у тебя надо спросить.

– Ночью? Одна? И ты ее отпустил?

– Ты как будто ее не знаешь?! Это же Нара, утром придет.

Марко злобно бросил телефон на тумбочку. Нет, он не станет вновь этого терпеть! Безответственная девчонка! Как можно так наплевательски относиться к чувствам других людей? Пустая надменная выскочка! Если бы он знал тогда, если бы его предупредили, что она станет причиной стольких ненастий, стольких терзаний, он бы…ничего не изменил. Даже не попытался! Но уверенность в обратном все же воодушевляла его.

Это был теплый августовский вечер. Марко прогуливался по набережной Шпрее, все лето он бездельничал в Берлине, законно отлынивая от любой работы, потому что на отлично сдал все экзамены. Занятия в Академии водного транспорта несильно утруждали его, Марко почти никогда не готовился к зачетам, но его общая успеваемость редко опускалась ниже средних значений. Преподаватели его любили и гордились тем, что курд может изучать непростую программу наравне с этническими немцами, в чем видели и свою собственную заслугу. Марко, по природе конформист, беззубому расизму не препятствовал, чем заслужил всеобщее одобрение.

Марко рассеянно всматривался в затянутое облаками небо над рекой и недоумевал зачем в такой чудесный вечер Бог застлал горизонт пеленой. Близился закат, стало прохладнее и ветер принес с берега сырость. Марко печально поглядел вслед удаляющемуся течению и увидел девушку, которая неотрывно смотрела на него и даже сквозь него. Позже, спустя много месяцев, он опишет это мгновение: «…как будто солнце встало в сумерках». Палящее солнце своими жгучими руками воспламенило его словно хворост в осеннем лесу и горизонта гаснущий градиент вспыхнул новыми красками.

– Как тебя зовут?

– Нара.

– Это полное имя?

– Для тебя, да.

– А для других?

Она не ответила и улыбаясь, взяла его за руку. Ее черные глаза оттенял матовый блеск, губы едва смыкались и слова было не вымолвить, но не было во всем ее существе тишины и шум мыслей, не облаченный в звуки, герметичным футляром сковывал ее. Нара слишком многое должна была сказать, но ее никто не слушал, особенно Марко. Запертый в своей фантазии как в темнице, ослепленный обожанием словно спицей, он не слышал ее и океан мыслей остался ему неведом, как и сердце той, кому он без лишних условностей вручил свое. Вручил тем августовским вечером, тогда казалось, что навсегда.