– А я уже заждалась, думаю, когда же вы наконец доберетесь до меня.

Айрин Синклер отступила от двери и, подойдя к кровати, села, устало ссутулившись. Час был поздний, и она успела переодеться в ночную одежду, очень уж, как и она сама, строгую. Шлепанцы без каблука, темно-синий фланелевый халат, в вырезе которого вздымался и опадал от ее размеренного дыхания высокий ворот белой ночной рубашки. Однако было в ее одежде нечто до странности безликое. Да, она была добротной, но до крайности уныло-приличной. Словно бы для того, чтобы саму жизнь держать в загоне. Линли попытался представить, как она разгуливает по дому в старых джинсах и драной трикотажной футболке.

Нет, такое почти невероятно.

Ее сходство с сестрой было поразительным. Несмотря на то что Линли видел Джой только на посмертных фотографиях, он сразу узнал в Айрин те же черты, черты, на которые не влияла разница в пять или шесть лет: чуть выступающие скулы, широкий лоб, слегка упрямый подбородок. Он предположил, что ей немного за сорок, великолепная фигура, предел мечтаний любой женщины и объект вожделения большинства мужчин. Лицо Медеи[27], черные волосы, в которых начала пробиваться седина, красиво струились, откинутые назад на левую сторону. Любая другая женщина, хоть немного не уверенная в себе, давным-давно покрасила бы их. Интересно, она никогда об этом не подумывала? Линли молча ее рассматривал, решительно не понимая, зачем Роберту Гэбриэлу понадобилось ходить на сторону…

– Вероятно, вам уже доложили, инспектор, что у моей сестры и моего мужа в прошлом году был роман, – начала она очень спокойным, ровным тоном. – В этом нет особого секрета. Поэтому я не оплакиваю ее смерть, как следовало бы и как, в конце концов, видимо, будет. Видите ли… когда вашу жизнь разбили два родных и любимых человека, трудно простить и забыть. Понимаете, Роберт был не нужен Джой. А мне нужен. Но она все равно забрала его. Мне до сих пор больно об этом думать, даже сейчас.

– Их роман закончился? – спросил Линли.

Айрин отвела глаза от карандаша Хейверс и вперилась в пол.

– Да. – Единственное ее слово отдавало фальшью, и она, почувствовав это, сразу же продолжила, словно пытаясь загладить произведенное ею впечатление: – Я даже знаю, когда он начался. На одном из этих званых обедов, где люди слишком много пьют и говорят вещи, которые при других обстоятельствах не сказали бы. В тот вечер Джой объявила мне, что у нее никогда не было мужчины, способного удовлетворить ее за один раз. Разумеется, Роберт воспринимал подобные вещи как личный вызов, на который следует ответить без промедления. Иногда меня больше всего ранит то, что Джой не любила Роберта. Она вообще никого никогда не любила после смерти Алека Ринтула.

– Ринтула упоминали этим вечером. Они были помолвлены?

– Неофициально. Смерть Алека изменила Джой.

– Каким образом?

– Как я могу это объяснить? – ответила она. – Это похоже на пожар, на неистовство. Словно она решила мстить всему миру, когда Алек погиб. Но не для собственного удовольствия. Скорее, чтобы уничтожить себя. И забрать с собой стольких из нас, скольких сможет. Она была больна. Она меняла мужчин, одного за другим, инспектор. Она мучила их. Ненасытно. С ненавистью. Словно никто из них не заставить ее забыть Алека, и она бросала всем и каждому этот вызов.

Линли подошел к кровати и выложил на покрывало содержимое сумочки Джой.

– Это ее? – спросила Айрин, равнодушно разглядывая разложенные предметы.

Сначала он подал ей ежедневник Джой. Айрин, казалось, не хотела брать его – словно боялась, что наткнется в нем на факты, которых ей лучше не знать. Однако она, как смогла, идентифицировала записи: договоренности о встречах с издателем на Аппер-Гровенор-стрит, день рождения дочери Айрин Салли, предельный срок написания трех глав книги, установленный для себя самой Джой.

Линли обратил ее внимание на имя, нацарапанное поперек целой недели. «П. Грин».

– Новый знакомый?

– Питер, Пол? Не знаю, инспектор. Может быть, она собиралась с кем-нибудь на выходные, не могу сказать. Мы не очень часто общались. А когда разговаривали, то в основном о делах. Вероятно, она рассказала бы мне о своем новом мужчине. Но меня нисколько не удивило бы, что она снова кого-то нашла. Это было в ее характере. Правда. – Айрин с несчастным видом перебирала вещицы, потрогала бумажние спички, жевательную резинку, ключи. Больше он ничего не говорила.

Наблюдая за ней, Линли нажал кнопку на маленьком магнитофоне.

Айрин едва заметно съежилась, услышав голос сестры. Он оставил аппарат включенным. Бодрые комментарии, пульсирующее жизнелюбие, планы на будущее. Нет, судя по голосу, она отнюдь не была похожа на женщину, которая настроена кого-нибудь уничтожить. На середине прослушивания Айрин поднесла ладонь к глазам. Наклонила голову.

– Что-нибудь из этого вам о чем-нибудь говорит? – спросил Линли.

Айрин покачала головой, но чересчур уж энергичным движением: вторая явная ложь.

Линли ждал. Казалось, она пытается отгородиться от него, уйти в себя, неимоверным усилием воли зажать все эмоции.

– Таким образом вам все равно не удастся похоронить память о ней, Айрин, – тихо произнес он. – Я знаю, что вы хотите этого. И понимаю почему. Но вы знаете, что, если вы попытаетесь, она будет вечно вас преследовать. – Он увидел, как напряглись прижатые к голове пальцы. Ногти вонзились в кожу. – Вы не обязаны прощать ее за то, что она вам сделала. Но вы рискуете сделать что-то такое, чего не сможете простить самой себе.

– Я не могу вам помочь. – В голосе Айрин слышалось смятение. – Мне не жаль, что моя сестра умерла, как же я могу вам помочь? Я себе-то не в состоянии помочь.

– Вы можете помочь, рассказав мне что-нибудь об этой записи.

И Линли безжалостно прокрутил ее снова, ненавидя себя за то, что было частью его работы… Снова не последовало никакого отклика. Он перемотал пленку, включил ее еще раз. И еще.

Джой словно была здесь, рядом. Она уговаривала. Она смеялась. Она дразнила. И во время пятого прослушивания сестра ее не выдержала на словах: «Ради бога не позволить маме снова забыть о Салли в этом году…»

Айрин схватила магнитофон и, нажимая на все кнопки, заставила его замолчать, потом бросила назад на кровать, словно прикасаться к нему было опасно.

– Моя мать вообще не вспоминала бы о дне рождения моей дочери, если бы Джой не напоминала ей! – воскликнула она. На ее лице отразилась мука, но глаза были сухие. – И все равно я ее ненавидела! Я ненавидела свою сестру каждую минуту и хотела, чтобы она умерла! Но не так! О боже, не так! Вы можете себе представить, каково это, хотеть смерти какого-то человека больше всего на свете, а потом получить это? Словно какой-то божок, выслушав твои желания, решил поглумиться и исполнил самые отвратительные…

Великий боже, как велика власть слов! Он мог представить. Еще как мог. Благодаря такой своевременной смерти в Корнуолле любовника собственной матери, благодаря множеству случайностей, какие Айрин Синклер никогда и не снились…

– Часть из того, что она говорила, похоже, имеет отношение к ее новой работе. Вы знаете место, которое она описывает? Гниющие овощи, кваканье лягушек и звук насосов, плоская местность?

– Нет.

– А о какой метели идет речь?

– Не знаю!

– Мужчину, которого она упоминает. Джона Дэрроу?

Волосы Айрин взметнулись, описав дугу, – это она резко отвернулась. При этом внезапном движении Линли сказал:

– Джон Дэрроу. Вы узнали это имя.

– Вчера вечером за ужином Джой о нем говорила. О том, что пленила какого-то жуткого типа по имени Джон Дэрроу, и об ужине с ним.

– Это тот новый избранник, которым она увлеклась?

– Нет. Нет, не думаю. Кто-то… по-моему, это была леди Стинхерст… спросил ее о ее новой книге. И всплыл Джон Дэрроу. Джой смеялась – она всегда смеется, подтрунивая над проблемами, с которыми ей приходится сталкиваться, когда пишет, ей вроде бы требовались какие-то сведения, и она пыталась их раздобыть. И это имело отношение к Джону Дэрроу. Поэтому мне кажется, что он как-то связан с книгой.