– О чем это вы?

– Лорды Ашертон и Стинхерст, присевшие поразмышлять и поболтать о том о сем. Мне не терпится увидеть, как вы управляете Стюартом Ринтулом с той же железной хваткой, что и Хелен Клайд. Пэр – пэром, приятель – приятелем, итонец – итонцем. Но это ведь не важно? Ведь лорда Стинхерста тоже, к несчастью, угораздило не вовремя тут оказаться. – Она знала его достаточно хорошо, чтобы почувствовать, как в нем закипает гнев.

– И что же вы от меня хотите, сержант? Чтобы я проигнорировал факты? – Линли начал методично их перечислять: – Дверь из комнаты Джой Синклер в коридор заперта. Запасные ключи фактически недоступны. Отпечатки пальцев Дэвис-Джонса на ключе от единственного помещения, дающего доступ в комнату. Плюс его отсутствие – неизвестно сколько времени, когда Хелен спала. Вот уже сколько всего… а мы еще не выясняли, где Дэвис-Джонс был до часу ночи, прежде чем прийти к Хелен, и почему именно Хелен поместили в эту комнату. Очень кстати, не правда ли? Принимая во внимание, что у нас есть человек, якобы случайно заявившийся посреди ночи соблазнять Хелен, и как раз в тот момент, когда в соседней комнате убивали его кузину…

– Вот в чем крамола, не так ли? – заметила Барбара. – Не столько в убийстве, сколько в соблазнении.

Линли убрал в карман портсигар и зажигалку и, ничего не сказав, поднялся. Барбара и не ждала от него ответа. Да он ей и не требовался, так как она очень хорошо знала, что все его изысканное воспитание, призывавшее никогда не падать духом, летит к черту, когда затронуто его личное… Все было ясно как день. Как только Барбара увидела сегодня лицо своего шефа – когда леди Хелен через всю библиотечную комнату шла к нему в этом нелепом пальто, так жалко свисавшем до пят, – ей сразу стало понятно, что для Линли эта ситуация чревата тяжкими переживаниями и даже душевным кризисом…

На пороге появился инспектор Макаскин. Его лицо пылало от гнева, глаза метали молнии.

– Ни единого экземпляра сценария во всем доме, инспектор, – объявил он. – Получается, что наш добрый лорд Стинхерст сжег их все до единого.

– Вот вам и высшее общество, – пробормотала в потолок Барбара.

В нижнем северном коридоре, который составлял одну из сторон прямоугольника, окружавшего внутренний двор (нетронутый снег там доходил почти до середины окон), была дверь, выходящая на угодья за домом. В уголочке рядом с этой дверью Франческа Джеррард складывала ненужные в данный момент вещи, вроде резиновых сапог, рыболовных снастей, ржавого садового инструмента, плащей, шляп, пальто и шарфов. Леди Хелен, стоя на коленях перед этой кучей, отшвыривала один сапог за другим, в лихорадочных поисках пары тому, который она уже натянула. Заслышав звук неуклюжих шагов Сент-Джеймса, спускавшегося по ступенькам, она еще яростней стала копаться в мешанине сапог и рыболовных корзин: ей хотелось успеть улизнуть от него.

Но небывалая проницательность, которая всегда позволяла ему предугадать ее действия еще до того, она сама только-только успевала о них подумать, привела его теперь прямо к ней. Она услышала его тяжеловатое дыхание – из-за быстрого спуска по лестнице, и, даже не видя еще его лица, знала, что оно искажено досадой. Сент-Джеймса очень раздражала его немощность. Она отпрянула, почувствовав осторожное прикосновение к своему плечу.

– Хочу пройтись, – сказала она.

– Не стоит. Слишком уж холодно. И потом, мне было бы слишком тяжело угнаться за тобой, а я очень хочу поговорить с тобой, Хелен.

– Думаю, нам не о чем говорить. Сеанс подглядывания в замочную скважину ты уже получил. Или ты хочешь на закуску совсем пикантных подробностей?

Тут она подняла взгляд и увидела, что его серо-голубые глаза потемнели от боли. Но вместо того, чтобы порадоваться, что ее слова крепко его задели, она сразу же почувствовала себя побежденной и покорно встала, держа в руке ненужный сапог. Сент-Джеймс протянул к ней руку, и леди Хелен почувствовала, как его прохладные сухие пальцы сжали ее запястье.

– Я чувствовала себя настоящей проституткой, – прошептала она. Глаза ее были сухи и горели. Плакать она не могла. – Я никогда его не прощу.

– Я и не попрошу тебя об этом. Я пришел не извиняться за Томми, а только сказать, что сегодня он получил – прямо наотмашь – сразу несколько ударов. К сожалению, он был не готов справиться ни с одним из них. Правда иногда жестока. Но это он сам тебе объяснит. Когда сможет.

Леди Хелен с жалким видом теребила верх сапога, который держала в руках. Он был черный и испачкан вдоль верхнего края чем-то липким, отчего казался еще чернее.

– Ты бы ответил на его вопрос? – резко спросила она.

Сент-Джеймс улыбнулся, и его непривлекательное худое лицо преобразилось, потеплев.

– Знаешь, я всегда завидовал твоей способности проспать все что угодно, Хелен: будь то пожар, потоп или буря. Я часами лежал рядом с тобой, не сомкнув глаз, и проклинал твою настолько чистую совесть, что ничто не может нарушить твой сон. Я-то знаю, что, даже если прогнать через спальню Королевскую конную гвардию, ты и этого не заметила бы. Но я бы ему ни за что этого не сказал. Есть вещи, которые, несмотря на все, что случилось, касаются только нас с тобой. И честно говоря, эта – тоже.

И тут леди Хелен почувствовала, как подступают слезы, под веками стало горячо-горячо. Она, сморгнув, загнала их назад и отвела взгляд, не в силах ничего сказать. Сент-Джеймс и не ждал никаких слов. Он мягко увлек ее к узкой скамье на плетеных ножках, стоявшей у одной из стен. Над ней на крючках висело несколько пальто, он снял два, одно накинул на плечи ей, а вторым укрылся от холода, проникавшего сюда, сам.

– Помимо изменений, которые Джой внесла в сценарий, что-нибудь еще могло, по-твоему, привести к вчерашней ссоре? – спросил он.

Леди Хелен задумалась, напрягая память.

– Трудно сказать. Но нервы у всех были напряжены.

– У кого в особенности?

– У Джоанны Эллакорт, например. Судя по тому, я услышала прошлым вечером за коктейлями, она уже была несколько возбуждена той мыслью, что Джой, возможно, пишет пьесу, которая позволит ее сестре обрести былую популярность.

– И это, конечно же, беспокоило ее, да?

Леди Хелен кивнула.

– Кроме открытия нового театра «Азенкур», этой постановкой должны были отметить юбилей Джоанны – двадцать лет на сцене. Поэтому предполагалось, что главным персонажем в ней станет она, а не Айрин Синклер. Но у меня сложилось впечатление, что она вдруг сильно в этом засомневалась.

Леди Хелен рассказала об одной любопытной сценке в салоне, где вся компания собралась перед ужином. Лорд Стинхерст вместе с Рисом Дэвис-Джонсом стоял у рояля, просматривая эскизы костюмов, когда к ним скользящей походкой приблизилась Джоанна Эллакорт, продефилировав по комнате в блестящем платье с сильно открытым лифом – это теперь очень модно. Она взяла рисунки, и буквально через мгновение ее лицо сделалось неузнаваемым.

– Джоанне не понравились костюмы Айрин Синклер, – догадался Сент-Джеймс.

– Она заявила, что они все до единого изображают героиню Айрин… женщиной-вамп, кажется, так она сказала. Она скомкала рисунки и сказала лорду Стинхерсту, что его художникам по костюмам придется все переделать, если он рассчитывает на ее участие, после чего бросила все рисунки в камин. Она страшно разозлилась, а потом, когда стали читать пьесу в гостиной, по изменениям, внесенным Джой, поняла, что ее худшие опасения совсем не напрасны. Поэтому-то она и швырнула свой экземпляр пьесы на пол и – ушла. А Джой… что ж, у меня такое ощущение, что она наслаждалась произведенным эффектом и срывом читки.

– А какой она была, Хелен?

На этот вопрос нелегко было ответить. Потому что у Джой Синклер была поразительная внешность. Не красавица, объяснила леди Хелен, очень походила на цыганку, оливковая кожа, черные глаза, такие лица на римских монетах, четко очерченные, с печатью ума и силы. Она была женщиной, излучающей чувственность и жизнь. Даже нетерпеливый жест, которым она выдергивала из мочки уха надоевшую сережку, казался призывом к любви.