Я бреду в комнату для рисования, погруженная в свои мысли. Дейзи сидит за столом, разминая своими кулачками розовую блестящую массу, напоминающую пластилин. Когда она замечает меня, то буквально засыпает меня вопросами:

– Значит, это плохо, что Патрик возвращается домой? А пингвины справятся без него? Он снова будет чинить велосипеды в магазине моего папы?

– Я не знаю, что ответить на эти вопросы, Дейзи.

Если разобраться во всех оттенках эмоций, которые я сейчас испытываю, то следует признать, что помимо злости на неблагородное поведение моего внука и тревоги из-за последствий такого неожиданного поворота, я испытываю некий подъем духа при мысли о том, что скоро снова его увижу.

– А Терри тоже возвращается? – спрашивает Дейзи.

Я грустной качаю головой.

– Они поженятся? – она все никак не оставит попытки женить Патрика. В каком-то смысле Дейзи неизлечимый романтик. Она твердо уверена в том, что брак гарантирует долгую счастливую совместную жизнь. (Я же, напротив, смотрю на жизнь намного циничнее, плоды моих любовных приключений чаще оказывались ядовитыми, чем сладкими).

Когда прошлым летом Патрик и Терри приехали домой c возмутительно коротким визитом, Дейзи увидела, как они воркуют. Дейзи боготворит Терри и постоянно читает ее блог про пингвинов; из него она узнает все о распорядке дня в колонии, о сезоне линьки, зимовке на паковом льду и последующем их возвращении на сушу в октябре для размножения. Она следит за историями об Угольке, полностью черном пингвине, и больше всех обожает Пипа. Также она интересуется историями об ученых. Она запоминает все, что узнает о моем внуке, и всякий раз, когда я упоминаю Патрика и Терри вместе, она начинает петь поп-песни про любовь – или «любофь», что, насколько я понимаю, является более слащавой разновидностью любви. Более того, она уже напридумывала себе, что станет подружкой невесты на их свадьбе.

В ответ на бесконечные расспросы Дейзи я делаю вид, что ничего не слышу. Но когда она бросает свою розовую массу на стол и орет мне в слуховой аппарат: «ТЕРРИ И ПАТРИК ПОЖЕНЯТСЯ?», – мне приходится ответить.

– Боюсь, что нет, – отвечаю я.

– Не поженятся сейчас или не поженятся никогда? – уточняет она.

Все, что я могу сказать, это:

– Дейзи, я же не господь Бог, я не знаю.

– Если я буду подружкой невесты, то мне поскорее нужно отрастить волосы, потому что подружка невесты не может быть лысой, – говорит она мне с такой решимостью, будто может сделать это одним усилием воли.

– Не думаю, что тебе стоит беспокоиться об этом сейчас, дорогая, – отвечаю я.

Дейзи замирает на целых тридцать секунд, а затем возвращается к своей лепке.

От Южного океана до Ушуайи, от Ушуайи до Буэнос-Айреса, от Буэнос-Айреса до Мадрида, затем до Хитроу, и вот, наконец, после нескольких дней в разных уголках планеты, я здесь – в Болтоне.

Дом ли это? Возможно, не дом. Болтон был моим домом, но то было четырнадцать месяцев и несколько тысяч пингвинов назад. Убогую квартиру, в которой я жил когда-то, теперь арендует кто-то другой, а мои скромные пожитки хранятся на складе. Я остановлюсь у Гэва. Я написал ему сообщение, как только появилась связь, и он сказал что да, я могу какое-то время пожить у него. Гэв просто лучший. Он был моим начальником в магазине велосипедов, но всегда был для меня скорее другом. Сейчас они с семьей могут немного выдохнуть. Их Дейзи чувствует себя намного лучше после ужасного курса химиотерапии в прошлом году. Доктора пока еще не говорят, что это «ремиссия», но надежда есть. Сейчас Дейзи живет у бабули Ви. Похоже, они прониклись друг к другу.

Гэв, его жена Бет и даже их младшенький, Ноа, очень добры ко мне, но сам я чувствую себя потерянным. Те несколько клеток мозга, что еще оставались у меня, похоже, покинули мою черепную коробку.

Я брожу по улицам Болтона и глазею на все подряд. В этом городе я провел большую часть жизни, но даже до боли знакомые достопримечательности кажутся инородными и нелепыми. Думаю, сам город здесь не при чем. Я бы чувствовал себя так где угодно. Антарктида будто бы забралась мне под кожу и полностью меня поменяла. Теперь, когда я вдыхаю здешний воздух, я отчетливо чувствую запах дизеля, жареной картошки, мочи и одеколона. Бедная земля целиком застроена бетонными конструкциями, квадрат за квадратом, прямоугольник за прямоугольником, квартал за кварталом. И асфальт! Кто вообще решил, что нужно покрыть весь город этой серой разветвленной сетью – пристанищем бесконечных пробок. Мимо с ревом проносятся автомобили – нескончаемый поток железных коробок, передвигающихся с помощью сложных механизмов, порождающих шум и выбрасывающих выхлопные газы. Шум никогда не прекращается. Даже под землю они поместили гигантскую сеть тоннелей, проводов, труб и канализационных коллекторов, которые проводят по всему городу воду, отходы, газ и электричество – все то, что людям нужно постоянно куда-то передавать. Это просто уму не постижимо. Пингвины просто испражняются в снег, добывают пищу из воды, довольствуются солнечным светом и развлекают друг друга – и все. Почему людям надо до невозможности усложнять вообще все? Я прожил большую часть своей жизни в этом хаосе. Как, черт возьми, я это терпел?

Куда бы я не направился, меня подхватывает людской поток и несет за собой. Все вокруг одеты по последней моде, орут в телефоны, болтают о последних новинках и о том, что показывают по телевизору. Люди просто повсюду. И среди них нет Терри. Не то чтобы это имело значение. Теперь с Терри покончено. Мне наплевать на нее с высокой колокольни. И правильно, что ее драгоценное исследование скоро закроется.

Гэв ставит передо мной пинту пива. Мы забрались в самый дальний угол «Фляги дракона». В прошлом мы пропустили здесь немало кружек пива, но теперь бар кажется мне каким-то другим. Тут тесно, плохо пахнет, а от шума кажется, что барабанные перепонки вот-вот лопнут.

Я пытаюсь не обращать на это внимания, и беспомощно смотрю на Гэва.

– Мужик, я в полном раздрае.

– Что стряслось? – с ухмылкой спрашивает Гэв.

Не могу выдавить ответную улыбку.

– Я не могу просто взять и вернуться к прежней жизни.

– Дружище, я вижу, – отвечает он. – Похоже, у тебя культурный шок. Думаю, тебе какое-то время нужно побыть в более спокойной атмосфере.

– Ага. В точку, приятель. Хорошо, что дальше я отправлюсь к бабуле Ви.

Гэв утвердительно кивает и отпивает из кружки.

– Проверь, как там Дейзи, ладно? Готов поспорить, что она доставляет им немало хлопот.

Я обещаю все ему доложить. Но у меня нет абсолютно никаких сомнений, что бабуля держит все под контролем. А еще я уверен, что она будет ужасно зла на меня. Наверное, заставит меня искупать вину до конца моей жизни.

Гэв ничего не сказал о том, что я покинул остров Медальон, и это, если подумать, весьма неожиданно.

– Что, даже не станешь подшучивать надо мной? – спрашиваю я.

– Ради чего? – Гэв слишком хорошо меня знаю.

На мгновение я задаюсь вопросом, а не предложит ли он мне вернуться на работу – проводить понедельники в компании велосипедных камер и втулок и нуждающихся покупателей. Он не предлагает.

– Я совсем не горжусь собой, – признаюсь я.

Безответственный. Вот слово, которое лучше всего меня характеризует. Гэв думает так про меня, и бабуля Ви, и вся чертова команда ученых с острова Медальон наверняка так думает. Это слово должно красоваться большими жирными буквами в самом начале моего резюме, потому что, черт возьми, совсем скоро мне придется снова заняться своим резюме.

Я заливаю в себя пол кружки пива.

– Безответственность заложена в мои чертовы гены, – говорю я Гэву. – Взять только моего отца. Испарился, когда мне была всего неделя от роду.

Там, где у обычных людей хранятся воспоминания об отцах, у меня черная дыра. Зато у меня сохранилось несколько воспоминаний о моей матери. Я помню, как она сидела на корточках и дула на угли в камине, освещенная тусклым светом. Я помню, как она кричала на меня, когда я забрался на каменную стену, которая ей казалась небезопасной. Я помню, как она оставила запутанные колготки на полу фургона. Когда я вспоминаю маму, я чувствую запах розового мыла и дешевого шампуня вперемешку с горьким запахом кислого пива. Я слышу, как она снова и снова ставит записи Джони Митчела. Я вижу грязь у нее под ногтями. А еще я помню горечь в ее голосе. И как она говорит «У тебя нет отца» каждый раз, когда я спрашиваю о нем. Мне было всего шесть лет, когда она покинула меня, но я все это помню.