– Зови меня Гуся. Так отец называл. Я же тебе сказала, что не пойду к ним. Там я никому не нужна. Я теперь обуза. Да и мне не нужна их жалость. Мне нужна любовь. Папина любовь. Отец очень любил меня. Так больше никто любить не будет,– и Гуся опять горестно всхлипнула.

– А мама? Где твоя мама? – участливо спросил послушник.

– Считай, что мамы нет. Я не хочу о ней говорить! Не спрашивай,– с грустью почти прошептала девочка.

Ник, поняв, что своими неуместными вопросами и советами только бередит израненную душу Гуси, умолк, не зная, что делать. Девочка уже не всхлипывала. Но слёзы тихо катились по её щеками и, казалось, не будет им конца. Желая хоть сколько-нибудь быть сопричастным её судьбе, Ник негромко произнёс:

– А я вот тоже сбежал… из монастыря… навсегда, как и ты. И я тоже ещё не знаю, где жить.

– Ты, как Ммцыри у Лермонтова, – улыбнулась Гуся, вытирая слёзы рукавом кофточки.

– Кто-кто? – не понял Ник.

– Был такой юный послушник грузинского монастыря, который тяготился своей участью и одиночеством в чужой земле и среди чужих. Он жаждал увидеть свою семью, свою родину. Лермонтов описал его страдания, неудачный побег и кончину. Ты, что, не читал? – удивлённо спросила Маргарита.

– Нет, я ведь почти и не учился, ну, в том смысле, в каком ребята учатся. Я не изучал светских книг, только духовные, да ещё математику. Некоторые, правда, мне известны. Брат Аврил мне читал «Вия» Гоголя втихую. Нельзя нам светское читать. Запрещено. Находят – бьют, книги сжигают. За малейшее отступление от монастырских правил тяжёлое наказание следует. Невыносимо там. Жутко. Измучился я там. Хочу найти своих. Хочу домой, – горько вздохнул мальчик.

– Ты знаешь, где твой дом? – участливо спросила Гуся.

– Знаю, да, кажется, знаю. Это Семья Света. Там, – и Ник поднял руку, пальцем указывая вверх.

– Ты,что, шутишь? – улыбнулась девочка, которой вдруг стало забавно общаться со странным красивым мальчиком, настоящим Мцыри.

Ник резко и уверенно качнул головой. Он был серьёзен. Тёмные глаза его, казалось, светились в полумраке ночи: то ли отражая свет луны, то ли в них горел природный изначальный таинственный пламень.

Гуся поймала себя на ощущении, что слегка дрожит, исполненная суеверного страха перед тем, что не понимает в нём разумом, но точно знает сердцем: перед тайной, которой овеян весь облик этого юного послушника. Вместо очередного вопроса Гуся просто приоткрыла рот и не нашла подходящих слов, как об этом спросить. Ник поймал её вопросительный растерянный взгляд, и сам вдруг заговорил о том, о чём хотела говорить в эту минуту она.

– Я ищу Мерцающую башню. Это врата Домой. Там я найду свою истинную силу. Моя земная часть соединится с Небесной. Там я вольюсь в Целое и почувствую себя по-настоящему единым со своей настоящей Семьёй. Семья Света поможет мне исправить все мои ошибки, совершённые в прошлых жизнях. Я пришёл сюда теперь, чтобы обезопасить будущее и спасти миры от разрушения, – уверенно, без тени ложного пафоса произносил Ник столь странные слова.

Окажись Ник теперь среди мальчишек-сверстников, они мигом бы подняли его на смех и замучили обидными издёвками; но Гуся была девочка, а перед ней стоял красивый доброжелательный мальчик, да ещё настоящий Мцыри, как она окрестила его про себя, – и ни тени усмешки не возникло в её содрогавшейся от одиночества душе.

Царила ночь, сияла полная луна. Слова Ника звучали таинственно-романтично и казались красивой волшебной сказкой. Гуся была очарована. Отчаянье растворялось в волнующеё мечте, которую дарил ей в эту минуту безысходности словно специально для неё сошедший со страниц любимой отцом книжки стихов Лермонтова юный беглец Мцыри.

– Возьмёшь меня с собой? Вдруг там и мой дом, и моя сила? – поддавшись обаянию сказки, прошептала девочка.

Ник вздрогнул, словно его разбудили.

– Что? – переспросил он как-то отрешённо, будто обращаясь в пустоту.

– Нет, ничего, – смутилась Гуся, – я просто хотела, чтобы мы держались вместе. Мне нужен помощник. У меня есть цель, которую я поклялась здесь, на могиле отца, достичь во что бы то ни стало! Это касается исследований лаборатории профессора Грымова. Я должна разыскать одного человека, повинного в смерти отца, и разоблачить его перед людьми! Вот, смотри, – и Маргарита подняла с могильной плиты и протянула Нику синюю общую тетрадь, на обложке которой стояла аккуратная надпись: «Дневник Светослава Грымова», и ниже почти неразборчиво – вопрос: «Кто он?» Буква «Н» была не дописана, и длинный росчерк, тянувшийся от неё, пересекал страницу сверху вниз. «Грымов, видимо, силился дописать фразу, но рука уже не могла подчиняться воле умирающего», – пронеслась догадка в голове Ника.

Исполненный жгучего любопытства, мальчик спросил:

– Ты читала дневник? Кто этот «он»?

– Самаэль Мортон, – процедила сквозь зубы Маргарита.

– Мортон?! – почти прокричал Ник. – Ха! Мортон! Уж не тот ли самый?!

– Ты, что, так орёшь, здесь кладбище! Ты знаешь его? – последовал громкий взволнованный вопрос Маргариты, и глаза её гневно сверкнули в лунном свете.

– Не знаю, но видел сегодня ночью в монастырском саду. Два часа тому назад. Это не человек, это исчадие ада! Он не землянин. Он нибутумиец. Так, кажется, он назвал себя нашему владыке Плеону, – и Ник посмотрел на встревоженную Гусю широко раскрытыми глазами, в которых отражались сочувствие и грусть, переполнявшие чуткую душу мальчика.

– Нибутумиец? Что за нелепость? Инопланетянин? Как такое возможно? Постой, разве существует планета Нибутум? – недоверчиво вопросительно посмотрела на Ника Гуся. – Ты ничего не напутал? Может, там речь шла о национальности?

– Нет, Мортон говорил о планете в далёком Космосе, хозяином которой он намерен стать. Там он, если получит признание соплеменников за какие-то великие благодеяния планете, то станет повелителем Нибутума. Его настоящее имя Хем Игитон. Это здесь он прячется под другим, земным, именем, – рассказал мальчик, всё, что ему стало известно из подслушанного разговора на поляне, и с жаром добавил: – Гуся, мы во всём разберёмся вместе! Кажется, у нас с тобой общая цель! Отныне ничему не удивляйся: мы пойдём дорогой воинов Света, а это путь борьбы с тьмой. Нам придётся нелегко. Я с тобой, если ты готова! – и послушник взял девочку за руку, которую она не отдёрнула.

– Да, я – с тобой, а ты – со мной, что бы ни случилось! Мы поможем друг другу, – вторила Нику Гуся Грымова, – у нас, действительно, теперь одна дорога!

Исполненная жадного любопытства луна взирала с ночных небес на две маленькие фигурки, стоящие рядом, взявшись за руки, и не переставала удивляться любви и ненависти человеческой, уже в который раз поочерёдно возникающими перед её всевидящим оком.

Раскалённое солнце разливало свои рассветные лучи, казалось, по всей линии горизонта. Кладбищенское пространство уже не пугало столь зловещими очертаниями надгробий, какими они чудились в полумраке освещённого полной луной леса. Свернувшаяся калачиком на траве Гуся продрогла от утренней росы и открыла глаза. Перед её взором поднимался розовый солнечный диск, который будто перечёркивало стоящее поодаль кряжестое дерево. «Перечёркнутое солнце», – родилось в её голове поэтическое название открывавшейся картины. Она выглядела одновременно красиво и устрашающе. Что-то было не так. Любование рассветом заслоняла усиливающаяся тревога: Мцыри исчез! Горькое разочарование прокралось в душу Маргариты: вот и верь первому встречному!

Она всё-таки решила позвать, но спохватилась, что вчера не спросила имени послушника.

– Мцыри! Мцыри! – огласил Северное кладбище звонкий девичий вопль.

Вдруг Гуся резко обернулась от холодного прикосновения чьей-то руки.

– Не кричи так! Это же кладбище. Я рядом,– послышался утешающий голос Ника. – Я еду принёс. Вот.

И послушник протянул девочке начатую бутылочку лимонада и вывалил прямо на подол её юбки хлеб, печенье, крашеные яйца, конфеты.