Зря она сказала это. Смеяться с бритвой в боку не самое лучшее занятие, но остановиться оказалось слишком сложно. На смертном одре многие превращаются в шутов. Небытьё пугает настолько, что становится невозможно ожидать его в гробовом молчании. Я закрыла глаза, прислушиваясь к разговору супругов. Неинтересные, пустые речи, но всё лучше, чем эта мёртвая тишина. Жан зажёг повсюду свет, затем сел за огромный рояль.

– О нет, ты же не собираешься добить меня своей отвратительной игрой? Лучше всади лезвие поглубже и я помру, – взмолилась я.

– Прости Ленка, но засыпать тебе нельзя.

– Меня зовут Магдалена неотёсанный ты мужлан. Убери руки от рояля, не порти мой чудесный слух.

Жан посмотрел на Риту и они оба рассмеялись.

– Черт с вами, – сказала я переворачиваясь на бок, – играй. Быть может, Господь услышит это, и врата преисподней откроются для тебя ещё живого.

Жан словно, что-то знал. Он выбрал мелодию до боли знакомую, пропитанную металлическим, удушливым запахом смерти.

– На Огинского замахнулся? Как символично. Беглая польская преступница слушает “прощание с родиной”.

– Скучаешь по Саноку? – внезапно спросила Марго.

Я не ответила. Лишь крепче зажмурила веки, чтобы предательские слёзы не выдали горькую тоску внутри. Вырезать бы её, да бросить в открытое пламя.

– Камин Жан, она ледяная.

Мужчина встал и подошел ко мне. Он прикоснулся к безвольной руке и, кивнув жене, покинул комнату. Через несколько минут он вернулся. Поленья во мгновение обняло общительное пламя. Огонь так тщетно желает подружиться хоть с кем-нибудь, но либо убивает он, либо его. Я видела в этих алых, горячих языках себя. Одиночку, что так опасна для других, но если найдётся достойный противник, она потерпит поражение. Вот и Олеандр оказался губительной водой для безжалостного пламени. Как часто этот стойкий мужчина оказывался так близок к Моране и всё же поразил меня сам. В комнате стало гораздо теплее и теперь невероятно захотелось спать. Жан продолжил играть фальшиво, намеренно провоцируя меня на ругань, дабы Морфей не поцеловал мои синие губы. Все тщетно. Упоительные грёзы уносили меня всё дальше от бездарного игрока и его властной супруги. Вот и Эдем открылся, но дороги больше туда нет.

– Таких, как ты, сюда не пускают, – раздался громогласный голос, – святой была когда-то Магдалена, а ты – заблудшая овца. Пошла вон!

Теплый свет, что грел меня и успокаивал исчез. На смену ему всё та же комната, запах тлеющих углей и знакомые голоса.

– Ленка! Ты слышишь? Антуан приехал! Держись дикая брави, – сказал Жан, горько усмехнувшись.

"… Я в грёзах видела тебя.

Поодаль дом, чуть дальше океан,

а где-то позади леса, что частью плоти моей стали.

Ах, если бы могла я раствориться среди мха,

сокрыться от безмолвия печали.

Тебя искать не стану я,

не брошусь в сотканые дали…"

Светлые покои доктора Антуана Дюваля обычно были заперты от всех. Теперь же я, Магдалена Кот, беглая преступница и знатная душегубица заняла их. Небольшая, полупустая комната. По левую руку от меня стояло массивное зеркало, комод и пара стульев. По правую – ничего, кроме трёх небольших окон, выходящих на улицу Добродетелей. Одно из них было приоткрыто. Тусклый луч, уставшего, опечаленного, а потому спрятавшегося за облаками солнца, упал на чистый пол. После длительных дождей небо, словно заболело. Затенутое жёлто-серыми тучами, оно тихонько плакало. Слёзы холодной изморосью напоминали людям о том, что природа тоже порой горюет. Беспризорные мальчишки орали под окнами, отвлекая внимание. Один за другим они обчищали карманы прохожих. Вот-вот, какой-нибудь подозрительный господин заприметит воришку и, схватив за шкирку, потащит его к сержанту. Ничего, ночлежнику полезно, сама через это проходила. Я с трудом встала с кровати. Левый бок, туго затянутый бинтами, противно, болезненно ныл. И всё же я подошла к окну. Да, так и случилось. Неравнодушный прохожий дал мальчонке под дых и повёл его в узкий переулок. Чертёнок вырывался и плакал, умолял отпустить, но мужчина молча тянул его во тьму. Дама средних лет в светло-розовом пальто смотрела на происходящее с ужасом, затем не выдержав подбежала к таинственному незнакомцу и попыталась оттащить от него сорванца. Человек грубо оттолкнул её так, что та чуть не упала наземь.

– Наконец-то ты пришла в себя, моя дорогая!

Я вздрогнула. В комнату вошёл обаятельный мужчина пятидесяти лет. Его седые волосы были собраны в тугой пучок, а лучезарная улыбка, подобно сладкому мёду, липла ко всему, на что падали глаза доктора. Молча кивнув, я обернулась к окну. Ни мальца, ни бестактного господина не было. Только пострадавшая женщина красочно описывала произошедшее скучающим зевакам.

– Простите месье Дюваль, я немного озадачена.

– Чем же, Магда? – удивлённо спросил он.

– О, не беспокойтесь, ох уж эти мысли вслух, – ответила с деланным безразличием, – долго я была без сознания?

– Почти сорок часов. Ты потеряла слишком много крови, особенно по пути. Жан хоть и силён, но тащить тебя ему было сложно, в основном из-за платья, оно значительно утяжеляло.

Я было открыла рот, чтобы сообщить неприятный факт об этом платье, но Антуан быстро понял и, подняв руку, как бы останавливая меня, сказал:

– Да, уже дома мы обнаружили это.

Он указал на комод, где кто-то аккуратно выложил всё оружие, которое я тщательно прятала в потайные карманы подъюбника. Я перевела взгляд на доктора и виновато улыбнулась. Немного помедлив, я сказала:

– Хотелось бы немного размять ноги, уж очень не люблю лежать без толку.

– Понимаю, – сочувственно произнес он, – ты такая же неугомонная, как и моя родная Вите. Пока приляг. Я найду подходящую одежду и ты сможешь выйти.

Я послушно подошла к большой кровати и упала на мягкие перины. Он смотрел на меня так нежно, почти по-отечески. Для Антуана Дюваля я лишь несмышленое дитя, брошенное на произвол судьбы в раннем детстве.

– Бьянка готовит завтрак, чего бы ты хотела?

Живот неприятно заурчал, напоминая о том, что я простая, хоть и чертовски везучая, смертная.

– Что угодно на ваше усмотрение, месье.

– Я распоряжусь.

Мужчина вышел, а я осталась лежать безучастно, уставившись на сверкающую люстру. Раньше это была комната матери Вите, Дезири. Роспись на потолке, выполненная по заказу женщины талантливым художником, уносила в дальние миры, построенные чистейшими детскими грёзами. Над головой, прямо в комнате, простиралось искусственное небо. Облака-овечки гуляли по нему без страха. Они не оглядывались, не боялись пастушьей герлыги или серого, голодного волка. Тут пушистые создания в безопасности. Я прислушалась к их шагам и шёпоту. Ярки бекали о чём-то прекрасном, совершенно неземном. Ах, разобрать бы их болтовню, добавить что-то своё. Но они не ответят мне, гордые дурочки.

Я вновь встала. Подойдя к большому зеркалу в золотой раме я посмотрела на бледную, немного истощённую, но всё ещё дьявольски привлекательную девушку. Аккуратные, припухлые губы, слегка вздёрнутый носик и огромные, голубые “глаза-аквамарины”. Светло-русые, длинные волосы струились по худым плечам. Фигура отточенная, песочные часы, что вызывают восхищение мужчин. Для нас же, женщин, это стремление к идеалу может стать роковым. И эти ноги… Красивые и выносливые. Они пробежали за короткую, пока жизнь, сотни и сотни километров. Сначала спасая меня от фанатика отца, затем от разбойников, убийц и насильников, сталкиваться с которыми регулярно считается “издержками” моей профессии. Нельзя сказать, что я трусиха, но порой убежать самое разумное решение. В дверь постучали и знакомый девичий голосок пропел:

– Магди, к вам можно?

– Да Вите, крошка, проходи, – ответила я.

– Папочка сказал, что вам лучше, – радостно воскликнула она, влетая в комнату, – ваша одежда безнадежно испорчена. Я принесла вам платье мамы. Она носила его задолго до того, как… как…