Париж, 1902 год.

– И средь тоскливых мин узрел твой светлый лик.

Хотел украсть и тьме скормить без сожаленья.

Такой беспечной мне казалась ты,

такой ты вовсе не была, увы.

Разбив моё творенье совершенной красоты,

Убогим сделала прекрасное видение…

– Это вы написали? – спросила юная Вите тихонько.

– Преступник не мог написать нечто столь душевное.

– Какой же вы преступник? Вы жертва обстоятельств!

– Ха-ха-ха, наивное дитя, – сказал он так, словно это приговор.

Вите обиженно надула губки. В её нежном взгляде читалась такая чистая любовь к мужчине, что казалось девчонка очень скоро погибнет в этом омуте. Она обернулась ко мне и улыбнувшись ласково спросила:

– Поэзия великолепна, правда Магди?

– Вы хотели сказать бездарные стишки из грязных уст беглого преступника льются чистейшей родниковой водой?

– Магдалена! – вскрикнула она, – как вы смеете?

Олеандр решил вмешаться и едко произнёс:

– Уж если госпожа Вишневская не умеет держать язык за зубами, не стоит вам, дорогая Вите, уподобляться ей.

Теперь пора. Я встала и подошла к мужчине вплотную. В его изумрудных глазах плясали черти. Мои руки скользнули за спину и в следующую секунду дуло револьвера прижалось ко лбу засранца. Он не двинулся, лишь продолжал сидеть в потрепанном, кожаном кресле. Стакан, наполненный бренди, треснул под давлением и янтарная жидкость неестественно медленно, подобно рижскому бальзаму, полилась на пол. Преступник лишь усмехнулся.

– Зачем я здесь по вашему? – злобно спросила я.

– Дабы узреть истинное уродство душ человеческих, – ответил Олеандр.

Он схватил меня за запястье и ударил руку, в которой я держала оружие о дубовый стол. Пальцы невольно разжались. Ещё удар и я лежала на полу в позе эмбриона. И теперь последний, в идеале смертельный. Бритва с причудливыми узорами и инициалами О. Л. на рукоятке познала моё нутро быстрее любого мужчины.

– Прекратите, молю! Олеандр, вы не убийца, – взмолилась эта глупая соплячка.

– Беги, – прорычала я, – убирайся прочь Вите!

Корчась от боли, я продолжала выкрикивать грязные ругательства до тех пор, пока напуганное создание не скрылось за дверью дома грешников.

– Какое благородство, прекрасная Магдалена. Неужели в вас осталось, что-то человеческое? Поэзия ли пробудила это в вас иль мотивы кроются в другом?

Я рассмеялась. Кровь брызнула изо рта на белоснежную шкуру, что некогда мне подарил богатый месье, не ведавший любовь до первой нашей встречи. Багровое пятно останется теперь надолго, как клеймо. Так иронично, сначала люди убили полярного медведя, теперь убьют на нём меня. От этой мысли стало ещё веселее.

– У вас чудный смех, – сказал Олеандр.

Он присел на корточки и ласково приподнял мой подбородок.

– Сколько же несчастных дев сгубили вы? – прохрипела я.

– Достаточно для того, чтобы в аду мне уготовили отдельное ложе подле самого Сатаны.

– Надеюсь, мы хотя бы там не встретимся с вами, – прошептала я, закрывая глаза.

Какой быстрый да нелепый конец. У меня был револьвер, а у него всего лишь затупившаяся бритва неизвестной мне марки.

– Магдалена! Вите, где они? Отвечай идиотка, чёрт тебя дери!

Спустя несколько секунд в комнату ворвалась знакомая мне рыжеволосая бестия.

– Маргарита, ну зачем поднимать такой шум, люди же спят, – сказала я, переворачиваясь на спину.

– Опять шутишь тупоголовая? – рявкнула девушка.

Олеандр мгновенно отскочил к окну и распахнул его настежь.

– Еще увидимся, дамы.

Мужчина выскользнул в окно и тенью пролетел по грязной парижской улочке. Пара бродяг, словно голодные псы, ринулись следом. Богато одетый Олеандр мог бы стать их аппетитной добычей, но погибнут в тёмную ночь, лишь эти двое несчастных.

– Ты как? – спросила Маргарита, подбежав ко мне, – хвала Богам неглубоко вошла. Нужно ехать к Дювалю, он подлатает тебя и возьмет за это сущие гроши.

– Или опять твою натуру, – сказала я, ехидно подмигивая.

Маргарита покраснела и, схватив рукоятку бритвы, слегка провернула её.

– Дрянь! – заорала я.

– Еще хоть одна вульгарная шутка Магдалена Кот и твоя польская задница познает всю ярость французской женщины, – прошипела она сквозь зубы.

Я молча протянула ей руку и девушка без лишних слов пожала её, затем встала и вышла, бросив напоследок:

– Позову Жана. Надеюсь, ты не уползёшь далеко. Неохота за кровавым ручьем плестись в поиске твоего трупа.

– Катись в пекло, женщина, – простонала я.

Стук её каблуков становился всё тише, пока не растворился в ночной тишине. За окном прогремело. Одна за другой огромные капли дождя отделились от величественных небес и рухнули на брусчатку. Они не хотели падать на холодную, мёртвую землю и уж тем более туда, где живут столь никчёмные создания.

“Интересно, – подумала я, – как там Санок? Погода нынче так себе. Матушка жаловалась на дождливую осень, болеющий скот и разбежавшихся от грома детишек. Или наоборот, это отпрыски лежат с температурой, а убежала испуганная животина? Проклятье! Кто теперь их разберёт?”

Я взглянула на дверь, затем на часы. Быть может никто и не придёт. Вряд ли Рита горит огромным желанием меня спасать. Жан, её любящий супруг, что бегает по шлюхам в свободное время ненавидит меня с тех пор, как я отказалась раздвинуть ноги за сотню франков. Одна форточка была распахнута нараспашку и запах дождя заполнил помещение. Я вдохнула влажные воспоминания и увидела маленькую, белокурую девочку. Босая, она сбегает с крыльца родного дома и мчится за единственным другом, ласковой гончей. Восьмилетняя Магда поскальзывается и падает прямо в грязь. Платье теперь всё испачкано, а значит, мама отругает её. Пред лицом несмышленой девчонки тут же появляется забавная морда. Преданная Раула вылизывает мокрую щеку ребёнка. Пара мгновений и жестокий отец оттаскивает животное, после хватает непослушную Магдалену и отправляет в сарай к свиньям. В тот раз я просидела там три с половиной дня без еды. Ублюдок приносил только дождевую воду.

– Вот она. Еще не окочурилась?

Звонкий голос Маргариты вывел меня из мира тошнотворных воспоминаний. Детскими травмами называют их врачи, а я же простой глупостью. Это можно забыть, стереть, как мел со школьной доски, но есть те, кто считают, что забвение не может поглотить боль прошлого. Боль порождает месть, а месть толкает глупцов на безрассудные поступки. Мудрые же отвергают её, как бы та ни старалась завязать с ними любовные узы. Мною она помыкает только тогда, когда риски быть поверженной собственноручно снижаются до нуля, а значит, я не отношусь ни к отчаянным идиотам, ни к величайшим мыслителям.

– А вы не могли шевелиться быстрее?

– Мы тебя спасаем вообще-то. Твоя прогнившая душонка никому, кроме нас, не сдалась, так что пару слов благодарности не помешают, – ответила Рита.

– Мне бы хватило её молчания, – сказал Жан устало обращаясь к жене.

– Не сегодня, – рыкнула я, не скрывая презрительной усмешки, – как дела в новом борделе, милый? Открылся всего пару дней назад, а ты уже оседлал молоденьких нимфеток?

– Заткни пасть, дорогуша, – вступилась за мужа Маргарита, – уж сколько крови на твоих беленьких ручках не счесть. Всех блядей Парижа не хватит, чтобы прикрыть бездыханные тела, что ты оставила за собой. Совесть не мучает?

– А должна? – спросила я, – я не трогаю тех, кто этого не заслуживает.

– Твоя правда, – внезапно смягчившись, произнёс Жан.

Жена недоуменно посмотрела на него, но, прочитав что-то в глазах мужчины, выдохнула и отвернулась. Она знала, что так и есть. Жертвами польки, чьи руки уже многие годы по локоть в крови, становятся лишь те, кто искупался в ней полностью.

– Я звонила Дювалю, поэтому нас не было так долго. Он приедет с минуты на минуту, доживи до этого, умоляю. Обидно будет, если пол города на уши поднимем из-за дохлой иностранной курвы.