– А что, собственно, тебя смущает в этом предложении?

– Возраст смущает. Тойбе моя ровесница.

– Вот что я тебе скажу, – ответил ребе Михл и снова отхлебнул из стакана. – Пусть это тебя не смущает. Твоей покойной маме пришла в голову хорошая мысль. Я обеими руками ее поддерживаю и могу только благословить такой брак. Конечно, при условии, что реб Хаим и Тойбе сами его захотят. А нищий, как сказали наши мудрецы, все равно что мертвый.

Гитель слегка подивилась последней фразе, но не стала переспрашивать, решив, что плохо поняла цитату из святых книг.

Свадебную церемонию раввин провел через три недели. Тойбе и без того была своей в доме у реб Хаима, поэтому переезд и обживание прошли незаметно. Фрума и Шайке быстро привыкли к тому, что у каждого есть теперь своя комната, мясо едят не только по субботам и праздникам, а одежду и обувь покупают не один в раз в год на Рош а-Шоне, а по мере износа.

Спустя месяц, в одну из суббот, когда габай вместе с зятем Бенционом и Шайкой еще не вернулись из синагоги, а Фрума сидела у себя в комнате, Тойбе оторвала Гитель от подготовки стола и подозвала к окну.

– Посмотри на меня внимательно, – попросила она. – Ты ничего не замечаешь?

– Нет, – ответила подруга, быстро окинув ее взглядом. – Все как обычно.

– Я должна тебе кое-что рассказать, Гителе, – она взяла ее узкую ладонь и сжала своими холодными пальчиками. – Тебе первой. Ведь ты моя самая лучшая подруга, а теперь еще, – Тойбе улыбнулась, – а теперь и приемная дочь.

– Да, мамочка, – хихикнула Гитель. Это слово – «мамочка» – само собой выскользнуло из ее уст. Оно далось столь легко и просто, что Гитель от изумления застыла на несколько мгновений. До сих пор она не могла вспомнить покойную мать без мгновенно проступавших слез.

– Знаешь, – добавила Гитель, – мне тоже есть о чем рассказать. И тоже тебе первой.

– Ну, – улыбнулась Тойбе, – то, о чем я хочу поведать, относится к совсем, совсем другому. Поверишь ли, но я… – она проглотила мнимый комок в горле, набрала побольше воздуху и выпалила: – Гителе, я беременна.

Гитель обняла подругу за плечи и прижала к себе.

– Ох, как это здорово! – прошептала она. – Как замечательно, как удачно у нас это произошло.

– У нас? – удивленно воскликнула Тойбе. – Ты хочешь сказать, что и ты?

– Да-да, – с сияющими глазами воскликнула Гитель. – Я тоже беременна. И теперь понимаю, о чем говорила мама!

Спустя девять месяцев Гитель родила девочек-близнецов, а Тойбе – мальчика. Роды дались Гитель тяжело, она два дня не могла подняться с кровати. А встав, ходила, переваливаясь точно утка, еле держась на ногах.

Перед субботой, когда Бенцион должен был в синагоге дать имена девочкам, Гителе приснилась мать.

– Я ухожу, доченька, – сказала Блума. – Больше мы не увидимся.

– Почему, мама, почему? – вскричала Гитель.

– Не могу объяснить. Когда ты попадешь сюда, мы встретимся и поговорим. Еще не скоро, доченька, еще не скоро. А пока я прошу – дай одной из девочек мое имя, а вторую назови Ентой.

Так и поступили. Когда Бенцион после завершения молитвы подошел к ребе Михлу, тот поздравил его и негромко, так, чтобы слышали только они, произнес:

– Бедная Ента. Я надеюсь, ее новая жизнь будет счастливее и спокойней, чем предыдущая.

Тойбе родила, словно не заметив, и следующим утром уже хлопотала по дому. Мальчик был здоровым и крепким, поэтому обрезание назначили, как и положено, на восьмой день. Делать его должен был, разумеется, Бенцион, муж Гитель, и праздник получился семейным, отмечали не только брис-милу, но и рождение девочек-близнецов. Назвали гостей, наготовили еды, и вот тут появился Лейзер.

Он пробрался через заднюю дверь и вошел в гостиную, где в окружении женщин сидела за накрытым столом его бывшая жена. В отличие от всех остальных, она сразу поняла, кто стоит перед ней.

– Зачем ты вышел из могилы, Лейзер? – завопила она, трясясь от страха. – Чем тебе не угодил мой мальчик?!

– Какое мне дело до твоего мамзера, – рявкнул Лейзер, подходя к Тойбе. – А вот ты, зачем ты вышла замуж при живом муже?!

– Каком еще живом! – вскричала Тойбе. – Ты умер, ты мертвый!

– Сейчас я тебе покажу, какой я мертвый! – возопил Лейзер, привычным движением срывая платок с головы Тойбе. Он вытянул руку, чтобы вцепиться ей в волосы, но бедняжка ойкнула, побледнела и, закатив глаза, упала лицом в кугл. Женщины завыли от ужаса, как собаки ночью перед домом покойника.

Умерла Тойбе. Да, умерла от страха. Кто не умрет, когда из могилы выходит покойник с зеленым лицом и красными глазами и тянет к тебе скрюченные пальцы?

– Вы что, с ума все посходили? – орал Лейзер, нимало не смущаясь покойницы. – Ошибка вышла, я письмо ребе Михла другому нищему передал, вот он-то и умер, а я жив.

Женщины, содрогаясь от страха, подняли Тойбе, осторожно, словно боясь разбудить, перенесли в спальню и уложили на постель.

Лейзер загородил дверь, не давая никому выйти из дома, и потребовал вызвать ребе Михла.

– Пусть он прямо здесь и немедленно проведет опознание! Я это, я, что вы скулите, дуры?!

Пришел ребе Михл. Оглядел комнату и велел:

– Ну-ка, все в гостиную, оставьте нас наедине в спальне.

– Ребе Михл, неужели вы меня не узнаете? – вскричал Лейзер, когда женщины вышли из комнаты.

– Узнаю, как не узнать. Расскажи-ка, что с тобой произошло.

Лейзер сбивчиво пустился в повествование. Ему очень не нравились ни грозно сведенные брови ребе Михла, ни жесткая складка у рта. Никогда прежде раввин не разговаривал с Лейзером таким ледяным тоном.

– Я тебя предупреждал быть осторожнее с рекомендацией? – сказал ребе Михл, когда Лейзер завершил свой рассказ.

– Предупреждали, ваша правда. Но кто ж мог предположить, что такое случится?

Ребе Михл пожевал губами, холодно глядя на Лейзера.

– По нашим законам ты мертв. Как сказали мудрецы, нищий все равно что мертвый. И по законам справедливости тебе полагается лежать в могиле. Тебе, а не Тойбе.

Лейзер развел руками, мол, что я могу поделать, как получилось, так получилось.

– И быть по сему, – сурово произнес ребе Михл. – Я меняю твою душу на душу Тойбе.

Завертелось, закрутилось, понеслось огненное колесо, распахнулся черный полог – и оттуда выступил ангел с тысячью глаз, и каждый источал такой ужас, что Лейзер от испуга брякнулся на пол и отдал Богу свою душу, а Тойбе чихнула и открыла глаза.

Когда ребе Михл вместе с Тойбе вышли из спальни, женщины, остававшиеся в гостиной, заскулили и затряслись при виде ожившей покойницы.

– Вы что, – мягко спросил раввин, – обморока никогда не видели?

Его голос был столь безмятежен, что женщины сразу успокоились.

– Так это был всего лишь обморок? – спросила одна из них раввина. – А мы думали… а мы решили…

– Обморок, обморок, – заверил ребе Михл. – Оживлять мертвых я пока не научился. Правда, я пытаюсь – и, вполне вероятно, на следующей неделе уже смогу.

Все облегченно расхохотались, и раввин велел срочно приступать к церемонии, ведь до заката оставалось совсем немного, а после захода солнца обрезание не делают. Про странного нищего, называвшего себя покойным Лейзером, все почему-то забыли, словно невидимая рука стерла его из памяти.

На обрезание пригласили полгорода. Приглашенные разместиться в доме не могли, поэтому во дворе загодя установили столы и поставили лавки. Стояла ранняя осень, было уже свежо, на Курув опускались нежные сумерки. Лишь тот, кому довелось жить в Галиции, может оценить томительную сладость этих предвечерних часов.

Посреди двора, в самом центре, поставили большой стол для проведения церемонии, и возле него собралась вся семья. Отец, габай Хаим, принес младенца и передал его моэлю Бенциону. Одеяло и подстилку дали подержать Шайке. Гитель не смогла взять двух девочек, и Тойбе помогла ей. Но даже с одной Гитель с трудом спустилась с крыльца и едва не упала. Хаим подхватил дочь, усадил на стул, а сам стал рядом, беспокоясь и за дочь, и за внучку.