Я кинулся к ближайшему мужлану, мечтая превратить одиночную потасовку в планомерное побивание всех недружелюбных сил, издавая при этом оглушительные вопли и надеясь таким образом отвлечь их внимание от девушки. Это мне полностью удалось – ах, как Карсон Нейпир истосковался по живой работе, как измолчался тут!
Все они резво развернулись ко мне с отвалившимися челюстями. Не ожидали столько шума от одного человека, не понимали вообще, как один человек может столько нашуметь! Какие-то мгновения они выглядели как полные кретины. Застав ближайшего противника врасплох, я живописно выхватил у него меч из ножен, пока тот не успел опомниться.
Как выхватил – так чуть и не упал с ним тут же! Ну что сказать, мать честная…
Слушайте, это холодное произведение местного оружейного искусства по весу тянуло на горячее. А вы никогда не держали в руках колеса от чугунной пушки? Меня повело к дверям, где я ударился о косяк и рикошетом отскочил обратно на этих гадов, которые дожидались моего возвращения уже не разбросанно, а в системе – по кругу. По тому самому кругу, который здесь, на Амторе, если помните, состоял из тысячи градусов…
Ну я на них и поплыл, обнимая свой меч за такую рукоять, на которую десяти моих пальцев не хватало…
Нет, я поднимал прежде мечи, но они были какие-то все правильные, поднимались. Пра-правильными, говорю, были. Когда он, зачинщик, выхватил свой – боюсь сказать что, тоже тяжелое, меч по виду, а не больше кинжала – и, взявши воздуху в грудь, размахнулся, я как раз только до него долетел. И, как вы помните, летел не один. А с мечом наперевес, который держал обеими руками перед собой.
Тяжеленное граненое острие практически без моего участия вошло ему в грудь, как нож в масло. А что вы хотите; если в здешнем круге тысяча градусов, то получалось, куда ни отвались от косяка, везде тебе будет вражеская грудь!
Так я поразил первого. Поразил по закону здешней науки!
Ну он и крякнул, ну захрустел! И тут на меня набросилась вся четверка. На их лицах были отчаяние и гнев, они пыхтели, ругались, как черти, но как-то несподручно им было ругаться: друг на друга натыкались. Я сразу понял, что мне пощады не будет. Крутил мечом по полу, рисовал вокруг себя окружность, а меч еще как-то странно пощелкивал. Щелк, щелк да щелк… Я подманил их парой нарочно неудачных пассов – ну будто споткнулся, – и мы под звуки этих щелчков вывалились из комнаты на пленэр (слава богу, подальше от девушки). Причем, не поверите, перебираясь туда, я больше всего боялся выпустить из рук этот меч, руки оттягивающий до полу…
Воспользоваться своим численным превосходством, из-за того что дорожки между кустами были узкими, они не могли. Набрасывались по одному. Но в такой расфасовке я и собою, и общей ситуацией владел. Отбивал плечом, изворачивался. Но надо ж было и меч одновременно держать, пусть и волоком… Главное, чтобы это щекотание нервов не затянулось до обеда, я ведь после семи-девяти отжиманий с этой бандурой уже так устал, что даже поднимать его мог с большим трудом. Плохой был уже такелажник. А меч, повторяю, был хороший. Здоровенный, у меня все мышцы натянулись и поскрипывали! И щелканье суставов, а это было именно оно, очень бесило. Я щелкал, хрипел и, снова щелкая, спасал эту красавицу от неизвестных кретинов с большим удовольствием. Только скажу правду: моя задача заключалась не столько в том, чтобы увести этих людей от нее подальше, а в том, чтобы она увидела, как я прекрасен на фоне дорожек диковинного сада. Как самоотверженно, совершенно не имея опыта работы с таким оборудованием, рублюсь до голого мяса. И все – в ее честь! Все ради мечты!
Я выманивал их на людное место, отступая к своей веранде. Все четверо с удивительным куражом преследовали меня, просто тащились от запаха крови.
Мои вопли, которые я издавал с периодом один вопль в три секунды, и одиночный крик девушки не остались не замечены – вскоре послышались голоса и массовый топот. Было слышно, как красавица направила подмогу в сад. Я надеялся, что они успеют прибежать прежде, чем меня пригвоздят к стене вместе с мечом, от которого я уже рук не мог оторвать, хотя намерение было, – третий дубль кончился. Я выдохся…
Дело в том, что даже Карсону Нейпиру, хорошо натренированному в Голливуде только на три полновесных дубля, четвертый и пятый было не потянуть. Я знал свои возможности. И потом – этот меч… уж не знаю, из чего его делали, как ковали. Поначалу ведь я и не понял… Он, знаете, весил, наверное, столько, сколько промышленный молот на заводе листопроката. И всякую секунду становился тяжелее. Непра-правильный был какой-то. Тут, видимо, на Амторе, кроме теории неравномерности расстояний существовала еще какая-нибудь теория неравновесности масс: масса в твоих руках произвольно то уменьшалась, то увеличивалась. Сейчас почему-то росла.
Ну, разумеется, я благодарил судьбу за то, что она предоставила мне возможность всерьез заниматься фехтованием в Германии и танцами – в Австрии. Я рубил – и отскакивал. Я был просто какой-то рубило, который работает мимо, и мастер скачка, вот тут – всегда в цель. Отскакивать в сторону, помня о тысяче градусов в круге – милое дело: куда ни скакни, всюду попал. Только щелкал да щелкал, так на треск изводился, как щелкун какой-то, что, очевидно, массу полезной энергии зря потерял…
Я добрался наконец до изгороди и сражался теперь, повернувшись к девушке своей могучей спиной. Она, очевидно, не сводила с меня глаз. Приварилась, думаю. Женщины частенько не сводили восторженных глаз с Карсона Нейпира, и не всегда такое бывало, когда он ходил в черном кожаном комбинезоне на заклепках с хвостом лисы вокруг горла. Даже когда был прилично одет и не кидал вызов косному обществу голливудских снобов. Трудно сказать, почему женщины награждали меня этими взорами, ведь всегда находились мужчины и глупее меня, и пестрее одетые. Очевидно, харизма. У меня очень сильная харизма. Очень страшная воля, которая иногда перебарывает здравый смысл. И болезнь справедливости.
Вот прямо заболеваю я, когда пять человек идут на одного. Ну четыре уже… А-ах!
Нет, теперь их уже оставалось трое, потому что четвертый противник сделал серьезный тактический промах в виде страшного выпада мечом мне в голову.
Я же, щелкунчик, вместо того чтобы отбить его, щелкнул в сторону – представил, что танцую в одноименном балете русского композитора Чайковского, и просто отпрыгнул. Он со своим инструментом и впилился в ограду. Я ринулся на него, как на главную мышь в генеральской треуголке, и сам нанес скользящий, от плеч, удар. Будто взял и заштриховал полтыщи градусов в их окружности.
Еще одного не стало. Покусителя. На честь. На мою мечту. Меч глубоко вошел в шею, перерезав какую-то вену, и как оттуда хлынет! Ну море разливанное.
Мало этого моря, окатившего чистую, гладкую древесину настила, так еще из-за его спины ко мне устремился следующий противник, а я еще из этого меч не вынул. В этом еще застрял…
Следующий-с. На выход, молодой человек, с вещами-с. Последний из трех. Нет, будет пра-правильнее сказать, предпредпоследний противник. Хотя я уже мог в принципе не драться – помощь приближалась.
Девушка была цела и, как я успел увидеть, совершенно невредима. Смотрела на меня, не шевелясь. Неужели никогда не видала героев? Как гипнотизировала.
Противник остановился как вкопанный.
Миг наблюдал за нами, переводя глаза с нее на меня, не понимал. А потом опять подобрался ближе, но поскользнулся на этой липкости…
Надо было только поднять чертов меч. Отжать эти бешеные сталепрокаты. Художественное литье. Я заорал и на крике из живота оторвал-таки эту тяжесть, не очень высоко поднял, как сумел, и под углом уронил прямо в лужу. На третьего. Прошу вас, третий.
Но для меня уж последний, я больше не мог.
Даже меч из него не вынул. Так перемахнул через ограду к себе на веранду. И только там упал.
Оглянувшись со скрипом, увидел, как отряд вепайянских воинов набросился на оставшихся двоих и ну рубить… На капусту. И что интересно: во время этой отчаянной, но тщетной попытки незнакомцев избежать смерти – орал только я. Тут, видимо, так честь не защищали. Делали это молча, с трагизмом. Они молчали, ни криков, ни воплей – ничего, кроме лязга оружия. Вепайяне тоже действовали молча. Казалось, что они были потрясены и испуганы, но их страх явно не был вызван сражением. В их движениях, в их молчании, в их последующих действиях было что-то странное. Они все время косились туда, на дверь, где было ее зеркало, где моя барышня, облик мечты…
