Тут Ольга осторожно подошла ко мне и что – то тихо спросила, но я не расслышал, понял только одно слово – «ящик».

Да, я все еще продолжал держать в руках этот старухин ящик и вдруг, сам не понимая почему, бросил его на стол, будто там лежала взрывчатка какая. Ну его к черту!

– Может, посмотрим… это? – вкрадчиво спросил Арнольд.

– Как хотите, – ответил я, вытирая платком пот со лба. – Елки – моталки!

– А ключ?

– Какой ключ? – не понял я.

– От ящика ключ у тебя?

– Нету… нету ключа, – махнул я рукой. – Так можно…

Арнольд хмыкнул, вытащил из кармана блестящий перочинный ножик и ловко вскрыл замок. На скатерть высыпались из ящика разные блестящие золотые штучки: кольца, серьги, браслеты, монеты царской чеканки… Последних было много, штук эдак двадцать с лишним.

– Имперские! – загорелись глаза Арнольда. – Высшая проба!

– Ой, сколько зо… золота тут! – шепотом выдохнула Ольга. – Господи, да она… Боже мой!

Но я всегда был равнодушен к подобным блестящим вещам, и золото для меня было не лучше любого другого металла – меди или мельхиора. А может я, по дурости своей, не разбирался в них? Ну, допустим, золото, золото это, а дальше – то что? Мишура да и только!

– И откуда столько добра у нее? – спросил я у Ольги.

– Предки мои, Крыловы, были богатые люди, – произнесла она не без гордости. – Может быть…

– Но ведь добро купцов Крыловых не нашли, – вставил Арнольд. – Считалось, что Иннокентий Крылов, тесть Агриппины Тарасовны, спрятал свои драгоценности от красных где – то в тайге, около Мачи, возможно. К тому ж его расстреляли. И золото исчезло.

– Тут на кольце, я вижу, какие – то буквы… – обратила внимание Ольга, роясь в драгоценностях. – Смотрите! Буквы «И» и «К»! И чаша какая – то выбита… Интересно.

– Дай – ка сюда, – взял кольцо Арнольд. – Это монограмма! Его, старика, монограмма… инициалы владельца – Иннокентий Крылов! А чаша – это фирменный знак купцов Крыловых! Да, да… Я знаю!

– Да, я тоже вспомнила сейчас про чашу… – радостно засмеялась Ольга. – Мне мама рассказывала… Да!

– Ну, вот и разгадка тайны купцов Крыловых, – развел руками Арнольд. – В ящике фамильное золото!

«Значит, Макар… это он старика на Патоме убил! – догадался я, вспомнив слова старухи. – Ну и дела!»

Тут Ольга как – то странно посмотрела на меня, отвернулась. Арнольд, кривя губы, холодно произнес:

– Ну, Борис, теперь Вы самый богатый человек в Якутске. За такое золото можно теперь достать все. А если втихаря продать – большие деньги!

– Мне не нужно никакого золота, – решительно произнес я. – Возьмите это. Оно ваше.

– Но, простите, – нервно погладил переносицу Арнольд, – золото завещено бабушкой Вам – оно Ваше! Не так ли?

– Нет, это не так, – отказался я.

Не мог я забрать ящик с собой: как – никак бабушка была ихняя – кровь родная, а я к ней, извиняюсь, никакого отношения, тем более родственных, уже не имел. Чужой я, посторонний, фактически, человек. Сами пусть разбираются!

Я молча встал, оделся и, быстро попрощавшись, вышел. Ящик остался на столе.

Однако, Ольга тут же выскочила следом за мной с ящиком в руках, остановила меня:

– Борис, Борис, ты забыл… оставил это… Возьми!

Я медленно повернулся к ней и, как можно мягко, деликатнее, сказал:

– Ты ведь, Ольга, знаешь наши с тобой отношения… Мне неприятно и тебе неприятно. Пойми, что это фамильное добро, наследство по – справедливости принадлежит вам. Вам! Бабушка, как сама знаешь, путает меня и Арнольда. Пойми, она немножко того… больной, очень старый человек, и такие странности дело понятное, я думаю. Возьмите ящик, я вас умоляю! Даже, в конце концов, можете сдать государству, если оно вам того… мешает. А я честно и твердо говорю: не возьму. Не могу!

Я повернулся и быстрым шагом пошел к калитке.

Ольга молча постояла, глядя мне в спину, потом, видимо, вняв моим словам, вернулась с ящиком домой.

Захлопнув за собой калитку, я облегченно вздохнул и пошел к Валерке Петрову «встряхнуться» после таких кошмарных приключений. Теперь к ним, в этот дом меня и всеми богатствами мира не заманишь. Ну их всех!..

Я постепенно начал было забывать эту историю, но на третий день, вернувшись вечером домой с кино «Месть колдунов», я обнаружил в дверях записку такого содержания: «Бабушка в ужасном состоянии. Она кричит, зовет тебя, бьет посуду. Мы совершенно измотались. Ждала тебя целый час. Как только придешь – приходи срочно к нам. От беды и худа спасешь только ты. Умоляю! Ольга».

– Еще чего не хватало, – подумал я. – Опять надо успокаивать эту умирающую старуху? Опять туда? Елки – моталки!

У меня от расстройства, как всегда, сильно заныло в желудке, и я решил заглушить это «коленвалом», который купил на день рождения, помогает. Налил сначала водку в рюмочку, потом, подумав, взял емкость поболее. Налил себе полный стакан и – мать – перемать! – единым духом заглотал. Ух!

Через пять минут мне сделалось нормально: желудок не беспокоил, и настроение уравновесилось. Еще через пять минут наступило полное безразличие, состояние легкое, кайфовое – хоть в ухо дуй в трубу! «Так идти или нет? – стал я мозговать. – Если пойду, то… А если не пойду? Тогда эта старуха может меня как в этом самом фильме о колдунах… Нет, нет… Только не это! Тем более, ребят надо там выручать. Да!»

И вот я пришел к ним снова.

Арнольд с Ольгой очень обрадовались, встретили как самого желанного человека. И я, воспользовавшись этим, нахально попросил у них что – нибудь выпить. Арнольд вытащил из – за шкафа бутылку коньяка «пять звездочек», налил в бокал. Я выпил это для храбрости, попросил, загоревшись, еще. Хрякнув второй, я смело шагнул к старухе. За дверью, в комнате, стояла полная тишина. Может, она спит? Я смело открыл ее дверь и… остолбенел. Старуха стояла посреди комнаты в длинной белой, как балахон, накидке, с растрепанными седыми космами. У нее было жуткое лицо: тонкие губы почернели, глаза провалились, острый подбородок мелко трясся…

– Садись – ка, – хрипло, с трудом произнесла она.

Я послушно сел на стул, чувствуя, что холодные мурашки побежали по спине… Неприятно как – то стало, и коньяк даже не помогает. Дурак!

За спиной, слышу, тотчас щелкнул дверной замок, и мы в полутемной комнате остались с ней одни. Ловушка!

– Что же ты, Борис, меня мучаешь? – затряслась она вся. – Что ты меня – то обманываешь, не даешь спокойно умереть? Зачем ты это, а?..

– Я… я Вас не… понимаю, – пролепетал я, ерзая на стуле.

– Ты почему ящик не взял? Да как ты… смел такое? Ведь ето мое последнее у могилы желанье, на чем душа моя держится – то. Ты, милый, все тут решишь ведь… Али зла хочешь себе и нам какого? Ежели я, паря, разгневлюсь…

– Нет, нет… – вскочил я с места, – ничего ведь такого нет…

– Я ведь тебе – то добра желаю. Я тебе, Борис, все отдаю, а не етим… выродкам, – показала она скрюченным пальцем на дверь. – Ежели хочешь все узнать, то етот хахаль Ольгин ночью задушить меня подушкой хотел, убить меня насильственно задумал… – Она повысила голос, чтоб слышно было у них, за дверью. – А ведь у меня душа, ведь я тоже человек! Какая б ни была!.. А убить – то меня хорошо должен ты токмо… Ты, Борис! С душою чистою своей, с твоим добрым сердцем… Головой – то своей понимаш?

– Как?.. Убить что ли?.. Я?!

– А как же! Ты и есть!.. Кто же еще?

У меня сильно запищало в ушах, закружилась голова… Водка что ли вдарила по мозгам? Я покачнулся.

– Вот ежели возьмешь… – продолжала увещевать старуха, тараща на меня водянистые глаза. – Как токмо ящик унесешь, так я сразу и успокоюсь, и подможешь ты мне, как я мужьям – то своим тогды помогла. Я ведь знаю, милок, что ты никому другому в городе не рассказал про наш разговор тогдашный. Да-а. А ящик – твой! Твой токмо! В етом ящике – то душа вся моя, вся жисть моя ляжит… Ты понял?

Понимать – то я, вроде, понимал, но от мандража и выпитого у меня, чувствую, мозги сильно затуманились – «пошли набекрень». В глазах поплыли круги и тени, лампа запрыгала светлыми пятнами… Ядрена – мать!