Взяв со стола пухлую папку, директор потряс ею в сторону Максима Петровича. «Дело», — прочел я на серой обложке, и под сердцем у меня кольнуло. Речь шла обо мне…

Перекладывая листок за листком, Ковборин не спеша стал читать.

— «Пятый класс. Рубцов выбил в школе стекло…»

Какое стекло? В раздевалке, что ли? Но ведь меня же тогда толкнули.

— «Шестой класс. Рубцов был освобожден от бригадирства за неуменье создать рабочую обстановку в учебной бригаде…»

Рабочая обстановка… Да кто серьезно занимался тогда при этом лабораторно-бригадном методе? Весь класс делился на группы, парты сдвигались, и вот, рассевшись кучками, мы самостоятельно изучали материал. Преподаватель с отсутствующим лицом прохаживался по классу. Бригадир читал вслух учебник, а остальные занимались кто чем мог. Игорь, бывало, всегда ковырял бритвочкой стол. Из-за него меня и сняли с бригадиров, да я и не жалел… Вскоре Центральный Комитет партии принял постановление по всем этим методам…

Задумавшись, я слушал, какие каверзы были совершены мною в седьмом и восьмом классах.

— «Девятый класс, — продолжал тягуче Ковборин. — Недозволенное состязание на лыжах… Проявленный эгоизм… Двухнедельный пропуск занятий…»

С безразличным видом смотрел я на страдальческое лицо дамы-ассистентки. От ее оранжевой кофты рябило в глазах.

— И, как результат, это ужасное, дикое сочинение.

— Прочитайте! — раздался тут же голос дамы-ассистентки.

— Да вот оно. — И Ковборин стал читать, голосом подчеркивая некоторые места: «Было это в далекие времена, на заре туманной юности, когда Филя Романюк не открыл еще своей звезды, — начинает ученик Рубцов свое сочинение. — В одной деревне жили два брата-кузнеца. Одного звали Иваном, другого Болваном. Что ж делать, всякие бывают имена. Иван ходил в парикмахерскую аккуратно, а Болван не ходил. Он отрастил себе бороду — черную-пречерную, до самого живота. Вот один раз Иван говорит Болвану: «Ну, брат, сгорит когда-нибудь твоя борода». А упрямый Болван отвечает: «Ништо-о!..»

Я услышал приглушенный смех. Ковборин на минуту прекратил чтение.

— «Как-то ковали братья топор. Иван нагрел кусок железа и только приготовился ковать, глядь — а Болвана нет. «Болван, а Болван, куда тебя черт сунул?» Болван кричит с улицы: «Погоди немного, я до ветру вышел». — «А чего так долго?» — «Да на солнце пялюсь, не взорвалось ли? Может, уж светопреставленье пришло?» Иван обозлился и давай Болвана по-всякому ругать: «Ах ты, болванище, ах ты, сатана распроклятая! Мало того, что железо стынет, так ты еще галиматью вздумал пороть!» — «Какая ж это галиматья? — заартачился было Болван. — Об этом и иностранные звездочеты пишут». Но возражать не стал, кинулся в кузницу. Кинулся, да не рассчитал, за порог запнулся и бородой прямо в горн угодил. Борода задымилась и вмиг запылала. Ладно, Иван из ведра водой плеснул, а то бы пожара не потушить! Поднялся Болван на ноги, хвать, а бороды нет. Как увидели мужики Болвана, так и ахнули: «А где твоя борода, Болван?» А Иван отвечает за брата: «Не ходи не вовремя до ветру. Куй железо, пока горячо!» Ну, и как все это назвать? — заключил чтение Ковборин. Учительская наполнялась смехом и гулом. — При чем здесь солнце? И вообще…

— А чего же вы от него хотите, Владимир Александрович? — откликнулся с места Максим Петрович. — Рубцов иного и не мог написать!

— Позвольте!

— Он же дефективный.

— Имперфект! — подхватил кто-то из ребят.

Ковборин стукнул по столу кулаком:

— Что это, бунт?

— А что это, когда все пятнадцать студентов, присланных для педологического обследования класса, сами признаны дефективными, — привстал Максим Петрович. — Да, да, я уже это уточнял в институте!

В учительской поднялся невообразимый шум. Продолжая стучать кулаком, Ковборин выкрикивал:

— Это беспрецедентный случай! В школе сговор между учениками и группой педагогов! Я снимаю с себя обязанности директора!

— Пошли, — кивнул Филя, направляясь к дверям. — Пусть разберутся без нас.

Мы потянулись за ним.

В коридоре я столкнулся с братом.

— Ты чего же, Алексей! Степан Иванович заждался в литейном.

— Ах да, ведь я обещал…

И хотя я был весь охвачен тревогой, где-то рядом с ней вдруг заиграла радость: на завод, на завод, конечно!

— Паша, — попросил я Павла, — а можно идти со мной всему нашему классу? Попроси Чернышева.

В литейном цехе в разных направлениях сновали люди. Мелькали лопаты, с них летела земля. Из сушильной печи вынимались готовые формы. Всюду сияли электрические лампы. Высоко под потолком с грохотом проносился подъемный кран. Как здесь было хорошо, просторно после душной атмосферы педагогического совета! Наверно, не мне одному, а всем ребятам не хотелось вспоминать о том, что было только час назад.

У вагранки, подобно часовому, прохаживался человек в брезентовом комбинезоне. Время от времени он с озабоченным видом наклонялся к печи. Тогда красным фонариком вспыхивало смотровое окошечко.

— Готовятся к розливу чугуна, пояснил главный конструктор завода Чернышев.

— А скоро? — встрепенулась Милочка.

— Да вот-вот… Но нам надо успеть побывать в старой литейке.

Гурьбой, не отставая от сопровождающего нас главного конструктора, мы пошли между опок и вскоре очутились в пустынном помещении с низким сводчатым потолком. Стены старой литейки были покрыты толстым слоем пыли, потолок закопчен. Всюду валялись обломки железа, кирпича.

— Как здесь неуютно! — поморщилась Милочка.

— Не нравится? — засмеялся Чернышев. — С новым цехом не сравнить! Но здесь-то как раз, друзья, и была отлита ваша знаменитая пушка.

— А где же вагранка? — удивилась Тоня.

— Вагранки той вы не увидите, ее убрали. А на месте, где она стояла, монтируется электросталеплавильная печь.

Инженер показал рукой в дальний угол на стальной цилиндр, окутанный густой сетью трубок. Возле него я увидел Зотова. Партизан, обнажив голову, задумчиво смотрел перед собой. Мы подбежали к нему.

— Вот тут ее, голубу, и отливали, — волнуясь, произнес Зотов. — А теперь, гляди, какой цех отгрохали! Сталь будут варить!

— Значит, не жалеете, что убрали вагранку? — улыбнулся Чернышев.

— Что ж… она свое дело сделала.

Зотов спросил, скоро ли пустят электропечь, и увидел на стене плакат.

— «Социалистический договор, — прочитала вслух Тоня. — Мы, рабочие монтажной бригады, обязуемся сдать сталеплавильную печь в эксплуатацию ко Дню Красной Армии. Просим администрацию цеха обеспечить нас всем необходимым для работы».

— А что задерживает монтаж? — поинтересовался Игорь.

— Не доставлена часть аппаратуры. Ну и разные мелкие неполадки, — пояснил инженер.

— Надо устранить эти неполадки! — воскликнула Милочка.

— Милочка — литейщица! — развеселились ребята.

— А что вы думаете? Правильно Мила говорит, — вступилась Тоня. — Давайте следить за выполнением договора монтажников. Ведь это так интересно!

— И поручим Чаркиной докладывать нам! — выкрикнул Вовка.

— Поддержать! Кандидатура самая подходящая.

Но в этот момент из литейного цеха донеслись удары в колокол.

— Начинается розлив чугуна, — погромче объявил Чернышев.

Не успели мы занять места возле вагранки, как над головами с шумом пронесся мостовой кран. Он остановился, затем двинулся снова и опустил перед вагранкой большой металлический ковш. Взмахнув ломиком, рабочий в комбинезоне пробил над желобком вагранки отверстие, и из него брызнул серебристый ручеек металла. Озарившись красным пламенем, ручеек этот полился по желобку в подставленный ковш, и вдруг… началась «бомбардировка»! Из ковша на нас полетело множество раскаленных точек.

— Искры! Искры! — заволновались ребята, пятясь.

Рядом со мной раздался писк. Это была Милочка. Она сидела в корыте с огнеупорной глиной, и глаза ее были полны ужаса.

— Милка! Да как тебя угораздило? — бросилась Тоня выручать подругу.