— Послушай, ничего, черти, поют…
После хора две молоденькие девчонки из промывочного довольно удачно спели частушки. Потом Наташа и хорошенькая пухленькая Симочка из бухгалтерии пели лирическую песенку. Голос у Наташи был мелодичный, хоть и не очень сильный. А у Симочки не выходило. Ее тоненький дрожащий голосок даже в первых рядах был едва слышен.
— Нет, не пойдет, — окончательно сказал Миша.
— А ну-ка, я попробую! — услышала Юлька знакомый голос. И не успела она моргнуть глазом, как на сцену поднялась Зинка Огнева в полосатом, спортивного покроя платье.
«Вырядилась», — брезгливо подумала Юлька, в упор разглядывая свою недавнюю обидчицу.
Миша заканчивал вступление. Наташа кивнула Зинке, и обе они запели:
При долине куст калины,
В речке синяя вода…
Пели вроде ничего. Если закрыть глаза, чтобы не видеть их, можно слушать, но стоило увидеть Наташу и Зинку рядом, поющих одну песню, сразу начинало казаться, что и голос у Зинки другой, и поет она не так, как нужно бы петь эту широкую и грустную песню. И Юлька не удивилась, когда Егоров вдруг оборвал их.
— Понимаете, Зиночка, не так, — с мягкой горечью сказал он.
Зинка с чуть заметным вызовом ответила:
— Я брала уроки вокала. И все говорили, что у меня сильный голос…
Егоров поморщился и вздохнул:
— Сильный, не спорю… И слух у вас, Зиночка, в наличии. А это песня с тайной, с надеждой… Понимаете? С такой робкой, несмелой надеждой… Что там дальше? Слова дальше какие?
Зинка молчала. И Миша, подождав немного, сам нараспев произнес слова песни.
— С первой строчки вы должны настроиться на то, что будет потом… Должны подготовить слушателя к этим словам, и он вам поверит… А вы, Зиночка, простите, вы ведете свою партию так, точно обязываете того, о ком поете… Понимаете?
— Нет, — отрезала Зинка.
Егоров снова вздохнул.
— Вы поете, Зиночка, простите меня, как-то самонадеянно, не для него, а для себя. Чутье…
Зинка не дала ему договорить.
— Чутье, — подхватила она, — развивается постепенно, так же, как память и все остальное…
Пашка Куракин фыркнул в зале:
— Все остальное у тебя уже развилось — будь здоров!
Зинка обозлилась, хотела что-то сказать, но Миша попросил:
— Давайте, Зиночка, еще раз.
— Не стану! Пусть он выйдет! — она указала пальцем на Пашку.
Егоров резко сдвинул баян.
— Попробуй-ка ты, Юлька… — неожиданно предложила Наташа. — У тебя выйдет… Миша, мы с Юлькой попробуем, ладно?..
— Что ж, попробуем, — безнадежно сказал Егоров.
— Тоже мне! — Зинка гневно и презрительно смерила Юльку взглядом с головы до ног.
Миша угрюмо молчал. Юлька, замирая от собственной смелости и злорадства, прошла через всю сцену, отодвинула Зинку плечом и встала рядом с Наташей.
— Начали, — качнул головой Миша.
Когда Юлька запела, он вдруг насторожился, чутко приподнял голову. Баян его зазвучал иначе. Песня захватила Юльку. Она забыла о своей досаде на Зинку, пела просто оттого, что пелось.
И было жалко, что песня кончилась.
Отставив баян, Егоров вежливо сказал:
— Ну вот, Зиночка, видите? Человек, можно сказать, музыкально не образованный и уроков вокала не берет…
— С твоей стороны, Егоров, это просто хамство!
Покрасневшая от злости Зинка выбежала за кулисы, сердито стуча каблучками.
Наташа, проводив ее ироническим взглядом, шепнула Юльке:
— Она поклялась, что лопнет, но завоюет Андрея Малахова…
Под конец репетиции на сцену вышел Куракин.
Весельчака и острослова Пашку Куракина любили в депо. Ему сходили с рук выходки, за которые другому бы досталось на орехи. Когда он молчал, он не производил особого впечатления. Лицо у Пашки было длинное, с крупным носом и большим ртом, с мрачными, неподвижными бровями. И только глаза, узкие, наивные, наперед выдавали его желание сказать что-то смешное, и жили они, казалось, своей особой мальчишечьей жизнью. И стоило Пашке заговорить или только приготовиться сказать что-нибудь, как он весь преображался, глаза его, синие до черноты, светлели так, что казались голубыми, и уже невозможно было, глядя на него, не улыбнуться. В свободную минуту возле длинного, в неизменной кепочке набекрень, внешне невозмутимого Пашки собирались деповские, и то и дело на весь огромный сводчатый зал грохотал крепкий мужской смех.
Пашка прочитал две басни Михалкова.
— Ты, Пашка, талант, — сказал Миша. — Я мало что понимаю в декламации, но ты талант! У тебя природный юмор.
— Ну, за юмор не мешало бы выпить, — весело заключил Пашка. — Вчера зарплата была — раз! У меня талант — три! Буфет работает — восемь! А как вы, девочки? — обернулся он к Наташе и Юльке.
Те наотрез отказались. Пашка подмигнул Мише, они тихо поговорили и пошли за кулисы.
— Сейчас мы баян отнесем и вернемся! — крикнул Миша.
Юлька с Наташей вышли на улицу и неторопливо направились вдоль шоссе.
Было холодно. Навстречу из темноты изредка выплывали фары автомобилей.
У автобусной остановки ребята догнали их. Пашка, махнув рукой, вскочил в автобус и уехал, Егоров принялся уговаривать Наташу идти гулять, пытался обнять ее за плечи. К остановке подходил народ, на них стали обращать внимание.
— Чего это он? — встревоженно спросила Юлька.
— Пьяный, — ответила Наташа.
Юлька вдруг увидела, как губы Наташи задрожали, а в глазах заблестели слезы.
— Где это он успел? — возмутилась Юлька.
Только когда миновали перекресток, от которого шла дорога в депо, Наташа тихо сказала:
— Захочешь найти — найдешь…
4
Под ногами похрустывали льдинки. Небо остренькими звездами мерцало над головой. Юлька изредка поглядывала на Наташу, и от жалости и нежности у нее сжималось сердце. Досада на Мишку все более разгоралась.
— Подумаешь, музыкант! Ты такая, Наташка! Лучшего в сто раз найдешь!
Наташа грустно улыбнулась:
— Глупенькая ты, Юлька…
— Пусть, — страстно сказала Юлька. — Пусть я глупая, но я правду говорю!
Юлька умолкла, не в силах высказать всего, что сейчас обуревало ее.
— Понимаешь, Юлька, — после долгой паузы сказала Наташа, — я не знаю, что это такое…
«Что там не знаю! Любовь, конечно», — подумала Юлька. К слову «любовь» она относилась еще так, как когда-то, давным-давно, когда прочитала на лестнице в детдоме: «Юлька + Федька = любовь».
Наташа, видно, догадавшись, о чем думает Юлька, взяла ее под руку:
— В прошлом году я познакомилась с ним… До этого — Мишка и Мишка. Знакомый машинист. На баяне играет, выпить не прочь. А потом… Знаешь, Юлька, потом был вечер… были танцы, и мы возвращались поздно, чушь какую-то пели… Прощаясь, Мишка сказал мне… тихо-тихо, необыкновенно сказал: «Неужели вам и вправду нравится эта ерунда?» Я долго помнила его слова. Потом уже догадалась — пошлую песенку мы пели. А ведь мне она нравилась! «Поверь, что ты один, любимый…» — вполголоса начала она и сразу же оборвала. — Не могу… Как раньше я этого не замечала!
— И это все? — обрадовалась Юлька.
— Нет… — Наташа покачала головой. — Бывает так, что в одну минуту человек вдруг откроется тебе весь. И ты поймешь, что настоящий он не такой, каким часто бывает, а другой — и чистый, и светлый, и сильный. И он не прячет от тебя души. Играл он мне. Точнее не мне, а всем… Но я-то понимала — для меня играет. «Вьется ласточка сизокрылая под окном моим одинешенька…» Вот что играл… А потом напился… как сейчас…
Наташа остановилась, обеими руками повернула Юльку к себе, и Юлька увидела в полумраке, как светятся ее глаза.
— Что мне делать, Юлька?
Еще минуту назад Юлька смогла бы ответить ей. А сейчас растерянно молчала… И вдруг заплакала.
— Ну вот, — Наташа обняла ее. — Эх, Юлька, Юлька, дуралей ты мой…
Уткнувшись в Наташино пальто, Юлька говорила:
