Потом заговорила быстро и сердито:
— Ты не послушал меня, не послушал… Посмотри, какой ты стал! Измотался. Разве всех научишь?
— Ты ничего не понимаешь…
— Я все понимаю, Андрюша. Все!
— Глупая, — сказал Андрей. — Ничего не получается… — Он произнес это с удивительной для него беззащитностью, оборвав на полуслове.
— Андрюша, Андрюша… Милый ты мой… Брось ты это все, зачем тебе? — А я-то… — Зинка не договорила.
— Мне трудно, Зинок. И жалко смотреть на ребят, — сказал Андрей тем же усталым голосом. — Шлыков сегодня приходил, спрашивал. А что ему ответишь? Растерялись? Сдрейфили?
«Я сейчас уйду отсюда, я не имею права этого слушать», — твердила Юлька про себя и… не двигалась с места.
— А ты знаешь, что им от тебя нужно, знаешь? — задыхаясь, сказала Зинка.
— Что? — машинально спросил Андрей, и тут Зинка сорвалась на визг, который так портил ее.
— Они едут на твоем горбу! Они на тебе выскочить хотят, а ты…
Дальше Юлька слушать не стала, она повернулась и пошла. Теперь она знала, что за этой дверью ничего страшного для нее, Юльки, для Лизы, для Жорки не произойдет.
Глава четырнадцыатая
1
Вечернее неяркое и, может быть, от этого особенно желанное солнце ломилось в окно цеха. Теперь впереди Юльки не стояла Лиза, и это пустующее место все время притягивало взгляд Юльки.
Поднимая глаза, она видела окна, Лизин станок и за ним стеклянную стену конторки. Положив на стол крепко стиснутые кулаки, там сидел задумавшийся о чем-то Цыганков. Он не чертил, не писал, не разговаривал по телефону. Лишь иногда сдувал со лба свисавшую прядь волос, но она снова падала ему на лоб, и, казалось, не было у Цыганкова другой заботы, как приучить волосы держаться ровно.
Фигура мастера и особенно его руки, лежащие на столе, все больше и больше раздражали Юльку. «Какой он ко всему равнодушный», — с досадой думала она. Справа от нее, сгорбившись, устанавливал на своем карусельном буксу под расточку Пашка Куракин. Рядом с ним с эскизом в руках сидел на ящике для деталей Андрей. Юлька знала, что с приспособлением к Пашкиному станку у Андрея не клеилось, и Цыганков посмеивался над эскизом Андрея. «Изобретатели! — сказал он вчера. — Гидравлика! Пневматика! Станок на станке хотите построить. Да какое же начальство на это пойдет?..»
И в этом потоке обидных слов мастера Юлька смутно угадывала его правоту. Приспособление в самом деле получалось сложным. Но что могла предложить она, Юлька?
В механический на расточку поступали буксы с паровозов разных марок. Буксы паровоза Еа отличались размерами и весом от букс паровозов серии Су. Приходилось протачивать буксы совсем старых выпусков. Встречались и совершенно нестандартные буксы с паровозов иностранных марок. Тем, кто занимался проточкой букс, приходилось затрачивать уйму времени на установку их в планшайбе карусельного станка, и Пашка Куракин всегда злился. Но как, как помочь ему?
Когда-то Юлька читала книжку про одного изобретателя. Речь шла о рессоре. Принятые в то время пружинные рессоры не везде подходили. Инженер перепробовал десятки сплавов, испытал бесконечное количество пружин, комбинируя их диаметры и сечения. Однажды, измученный бесплодными поисками, он стоял над рекой неподалеку от железнодорожного моста и курил. По мосту шел поезд. Мост прогибался под тяжестью поезда и пружинил. И одной догадки оказалось достаточно, инженер понял: нужен обыкновенный стальной лист. Тысячу раз он видел это, тысячу раз ходил по мосткам, переброшенным через ручьи, они прогибались под его тяжестью, пружинили, а он не придавал этому явлению никакого значения…
Вспомнив все это, Юлька поймала себя на том, что втайне завидует инженеру. Она остановила станок, вставила в патрон ключ. Привычно повернув его, освободила обточенную деталь. Затем вложила в патрон новую болванку и, когда зажимала ее, посмотрела на кулачки. Сходясь от поворота ключа, они плотно обхватывали стальную болванку, закрепляя ее по центру. Сколько Юльке приходилось зажимать в патроне болванки и детали, и только сейчас она почему-то подумала, как просто у нее на станке. Вот так бы и у Пашки — поставить буксу, сжать ее кулачками, и никаких хлопот… «А почему бы и нет?..»
И вдруг отступило все то, что мучило Юльку в последние дни. Она с холодной отчетливостью поняла, что ухватилась именно за то, что нужно им для приспособления, — кулаки.
«Только кулаки», — еще раз подумала Юлька. Медленно выключила станок и пошла к Куракину, робко взяла его руку возле запястья и поднесла к его же лицу.
— Ты что? — не понял Пашка.
— Кулак… Ты можешь сжать кулак?
Пашка сжал пальцы.
Встретив удивленный взгляд Андрея, Юлька замолчала.
— Ну чего ты, Юлька? — сказал он.
— Может, это смешно, Андрей, — медленно проговорила она. — Как просто… На «семерке» у меня кулаки. Вот так бы и здесь… просто.
— Сравнила! — хмыкнул Пашка. — «Семерка» и карусельный!
Но тут Юлька увидела, что глаза Андрея радостно засветились. Он схватил ее за плечи, приподнял и осторожно поставил на пол.
— А что? Кулаки. Гидравлика и кулаки. Есть о чем подумать.
Все еще растерянная, Юлька не испытывала ни гордости, ни ликования…
Конечно, от Юлькиной догадки до изготовления окончательного варианта приспособления был долгий путь. Но крепкий орешек неожиданно дал трещину.
Остаток смены Пашка проспорил с Андреем у карусельного. Когда Юлька уже убирала инструмент, он подошел к ней и хитровато подмигнул. Не заходя в душевую и даже в общежитие, чтобы переодеться, Куракин отправился к Андрею домой.
А Юлька весь вечер провозилась с Лизой. То ее тошнило, то она мерзла, то принималась беззвучно плакать.
— Ты что? — спрашивала Юлька, и Лиза сквозь слезы отвечала:
— Боюсь. Умру я.
Юлька утешала ее, как могла, и чувствовала, что получается не очень-то убедительно: она сама смертельно устала. Но тут, прямо с мороза, неся в волосах и на воротнике иголочки снега, появилась Наташа. «Удивительно, Наташка умеет всегда приходить в такую минуту, когда она больше всего нужна!»
Юлька устроилась на кровати, пригрелась и не заметила, как задремала. В комнате еще долго горел свет, шелестели Наташины шаги, ее одежда. Потом Наташа включила настольную лампу.
Юльке еще раз удалось победить дремоту. Настольная лампа горела, но Наташа накрыла ее сверху полотенцем, и в комнате был полумрак. Сама Наташа уснула на Алевтининой кровати, не разобрав ее и не раздевшись, укрывшись своим пальто. Одну ладонь она подложила под щеку. Лицо у нее было спокойное, как у ребенка. Может быть, это слабый рассеянный свет размыл его черты, но оно показалось Юльке трогательно девчоночьим.
Юлька с радостью вернула бы назад последние двое суток и прожила их иначе: она не пошла бы искать Наташу, а просто договорилась бы с дежурной, чтобы та присмотрела за Лизой. Тогда не было бы этого ужасного чувства неловкости, словно она была поймана в момент, когда подглядывала в замочную скважину.
Наверное, Андрей начал о чем-то догадываться. Он несколько раз обращался к Юльке, что-то говорил ей (Юлька не поднимала головы), и в его голосе звучало беспокойство.
2
В субботу — день короткий. Юлька постаралась уйти сразу после смены: беспокоилась за Лизу и не хотела встречаться с Андреем.
Наташа собралась ехать в город. Готовясь к экзаменам, она все эти дни работала в краевой научной библиотеке.
— Ешь суп. Не знаю, как получилось. И чай горячий. Лиза уже поела, — сказала Наташа.
Юлька только села обедать, как в комнату вошла полная, пышущая здоровьем Горпина Бондаренко. После выезда на острова Юлька видела ее один раз, в день, когда ломали старую Хасановку.
Горпина развязала шаль, сняла пальто и оказалась в сиреневом с мелкими голубыми цветочками фланелевом платье. Ее каштановые поседевшие волосы были плотно уложены в узел на затылке.
