— А что же, по-твоему, Чекмарева — токаря наивысшей квалификации — я должен держать на болтах и шпильках? Он тоже советский рабочий, а не кустарь-одиночка.
Андрей не стал спорить. Но ему и Жорке Бармашову пришлось по-старому работать на своих станках в одну смену.
Каждое утро Наташа выписывала мелом на доске показатели прошедшего дня:
«120 % — Чекмарев, 103,6 % — бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
Потонуло в ворохе бумаг в производственном отделе и предложение об увеличении оборотов на Юлькиной «семерке». Андрею сказали, что «семерка» почти выработала свой ресурс и увеличить обороты на ней — это значит пойти на заведомую аварию.
Юлька по-прежнему работала на мелких деталях. Но, может быть, оттого, что она очень старалась и ей все чаще приходилось помогать Лизе, привычная работа выматывала Юльку к концу смены так, что уже не хватало ни сил, ни желания делать уроки. И она со страхом думала, что сегодня опять надо идти в школу и четыре часа слушать там рассуждения о сумме квадратов двух катетов, о плотности населения Африки и о том, как Иван Грозный взрывал крепостную стену Казани.
Вечером к ней приходил Пашка. Он не говорил: «Пойдем. Пора…» Он просто останавливался посреди комнаты и ждал, пока Юлька соберется. Только однажды он сказал хрипло и приглушенно, словно это вырвалось у него против воли:
— Думай, Юлька, думай. И Лизе скажи, чтобы думала. Буксы заедают… Мы на буксах можем выскочить. Приспособление к карусельному нужно.
Этот станок с громадной, медленно вращающейся планшайбой был мощным сооружением. Многопудовая букса, установленная на нем для обработки, казалась игрушечной. Уже одни очертания станка говорили о том, что, создавая эту махину, люди рассчитывали на смекалку тех, кто станет к нему.
О приспособлении к карусельному думали все. Юльке казалось, что оно рядом, стоит немного подумать, и схема его станет ясной и понятной до последнего болтика. А пока буксы, предназначенные на расточку, складывались штабелями возле Куракина, и каждое утро Наташа писала на доске показателей одни и те же цифры.
Хотя по утрам Андрей получал один общий наряд на всех, работа шла так, будто ничего не изменилось. Каждый работал сам по себе. Только изготовленные детали теперь принимал не Цыганков, а они сами друг у друга, всей группой, переходя от станка к станку.
Первым начал сдавать Жорка. Как-то незаметно он сник и притих. Однажды, позабыв о том, что включен станок, он распрямился и долго стоял, уставясь сквозь очки в пространство, не обращая внимания на то, что резец, дымя, уже не снимал стружку, а просто рвал металл. Потом Жорка снял очки, подышал на них, протер стекла грязными от эмульсии пальцами, аккуратно сложил дужки, положил очки на край станины и пошел к выходу.
Юлька переглянулась с Куракиным. Когда Жорка поравнялся с карусельным, Куракин резко дернул его за рукав и, повернув к себе, свистящим шепотом сказал:
— Забуксовал, мальчик?.. Думал, все тебе на блюдечке подадут с золотой каемочкой? Иди на место и не позорь мою седую голову. Ну!..
Жорка покорно вернулся к станку.
В этот же день, после перерыва, Пашка Куракин нос к носу столкнулся с Чекмаревым у доски показателей. Чекмарев что-то насмешливо сказал ему. Пашка ответил.
Юлька с Лизой, возвращавшиеся из столовой, захватили конец перепалки. Надо было здорово задеть Пашку, чтобы он стал так кричать.
— Ты понимаешь, сволочь, над чем смеешься?.. Я согласен три месяца вообще ни копейки не заработать, только бы таким хапугам, как ты, решку навести!
Пашка вытянул руку с растопыренными пальцами, покрутил ею перед лицом Чекмарева.
— У тебя, Чекмарев, две дороги: или с нами, или… Имей в виду, ты не устоишь. Не устоишь! Все равно, как теленку в паровоз упереться! Понял!
Чекмарев трясущимися руками достал папиросу, закурил, постучал прокуренным ногтем по фанере:
— Здесь, между прочим, написано «не хамить»…
— Иди, иди! — оборвал его Пашка. — На том свете горячими угольками рассчитаемся!
Бригада Малахова могла бы наверстать упущенное неурочной работой. Такие возможности были даже при плановом ремонте, выявлялись непредусмотренные работы — то надо сменить поршневые кольца, то обработать сам поршень со штоком или другую сложную деталь.
В цехе уже обратили внимание, что на такие работы мастер никого из бригады Малахова не вызывал. Ребята злились, но молчали. Труднее всех доставалось Лизе — она не справлялась с заданием. Куракин однажды чуть не запорол буксу, но вовремя выключил станок. Андрей хмуро поглядел на него, вытер руки ветошью и пошел к Цыганкову, машинально засовывая грязную ветошь в карман.
Сквозь стекло конторки Юльке было видно, как Цыганков размахивал руками, бил себя кулаком в грудь. Андрей, не глядя на него, слушал, упрямо склонив голову.
— А черт его знает, — говорил Цыганков, идя вслед за Малаховым к начальнику депо. — Кого из вас вызывать? Был Куракин, был Малахов, был Бармашов, а теперь — бригада. Как я буду вызывать всю бригаду? Пока ваши девки глаза продерут да умоются…
От начальника депо мастер вернулся мрачнее тучи, и уже на следующую ночь внеочередную срочную работу выполнял Андрей.
Тот же неизменный поршень со штоком, и та же работа в одиночку. Юлька шла на работу, когда Андрей после ночной уходил домой. У проходной он молча пропустил мимо себя бригаду, кивнул всем и пошел. В открытые ворота хорошо была видна его ссутулившаяся фигура. И Юлька остро, до слез пожалела его.
Часов в десять утра в цехе появилась Зинка. Она пошарила по цеху глазами и, поджав губы, пошла прямо к Пашке.
— Где Малахов? Почему он сегодня не вышел на работу?
— Он свое отработал ночью, — ответил Пашка.
Зинка, повеселев и в то же время насторожившись, исчезла.
После обеда Лизе вдруг сделалось дурно. Неловко цепляясь за станок, она стала мягко оседать на пол. Юлька подхватила ее в последнее мгновение. Ей на помощь подоспел Куракин. Он повел Лизу к выходу из цеха, на воздух. Юлька выскочила следом за ним. С трудом ей удалось уговорить Лизу пойти в общежитие.
…В комнате Юлька помогла Лизе раздеться, уложила ее в постель, тепло укрыла одеялом. Лизу знобило.
Оставить ее одну в таком состоянии было нельзя. Юлька вспомнила, что Наташа взяла отгул, чтобы готовиться к зимней сессии в институте. Может быть, она сейчас у себя в комнате?
Тонкие двери комнат общежития легко пропускали звук, и когда в общежитии было тихо, разговор становился достоянием всего коридора. Можно было слышать даже, как перелистывают книжку. Юлька, поднимаясь на второй этаж, еще издали услышала голоса в Наташиной комнате. Она обрадовалась, заспешила. Но потом круто остановилась, узнав говоривших по голосу. Это были Андрей и Зинка.
Качнулась и поплыла перед Юлькиными глазами крашенная шаровой краской безликая стена коридора. За дверью, переплетаясь и сдваиваясь, звучали негромкие голоса, и не было для Юльки звуков в мире, кроме этих двух голосов. Она подумала, что мерзко стоять вот так у двери и подслушивать, но ноги точно пристыли к полу.
— Я заходила к тебе домой, — сказала Зинка. — А потом побежала тебе навстречу по той дорожке. Я же знаю, где ты ходишь…
Несколько секунд в комнате стояла тишина.
Мягко прозвучали за дверью чьи-то шаги. Прошелестела и замерла ткань.
— Ты молчишь?
Зинкин голос доносился теперь из другого конца комнаты. Юлька вспомнила, что там, в переднем углу, висит Наташкино круглое зеркало, и представила себе, как Зинка неторопливо расчесывает гребнем свои распущенные волосы.
Андрей что-то сказал глухо, Юлька не разобрала.
— Ты сердишься, что я притащила тебя к себе?..
Так могла говорить женщина, хорошо знающая мужчину, с которым осталась один на один.
— Нет, Зинок. Я не сержусь.
Опять послышались шаги и замерли.
— Какой ты колючий да жесткий, давно не брился, что ли? — совсем тихо сказала Зинка.
