И тут произошло страшное. Загудел всеми нотами стальной буксирный трос, заскрежетали по борту льдины, и вдруг воздух разворотило металлическим воплем. Санька даже не успел моргнуть глазом, как над их головами пронеслось что-то со свистом, и неведомая сила кинула отца на палубу.

— Эй, на плашкоуте! — донеслось в темноте с катера.

Лучик прожектора пробежал по льдинам и осветил стоящего Саньку. Только сейчас он понял, что лопнул буксирный трос.

— Санька, я живой, — простонал отец с палубы. — Санька, ты не бойся, я живой. — Санька припал к лежащему отцу. — Это меня тросом немного задело. Видишь, и ноги, и руки целы. Жаль только, спиной шмякнулся. Да ничего, Сань.

— На плашкоуте?! — снова уже встревоженней донеслось с катера.

В луче прожектора отец с трудом поднялся на ноги и, опираясь на плечо Саньки, махнул рукой:

— Живы… На плашкоуте живы!.. — Потом крикнул громко: — Саньку к себе возьмите! Саньку!

— Слышим!.. — донеслось с катера. — Будем пробиваться!

— Сань, они сейчас подойдут, и ты пересядешь на катер, — вяло, опадая на палубу, сказал отец.

— Без тебя? Что ты, папаня! Нет, тебя я тут одного не оставлю! — запротестовал Санька.

— Да я ничего… Отпустит. — Лежа на палубе, отец глухо простонал. — И как это угораздило меня тросом. Да это еще ничего. Могло быть хуже.

— Ты, папаня, иди в кубрик, нельзя тебе лежать на холодном. Я тут с ними поговорю, — помогая отцу подняться, стал уговаривать Санька.

— На плашкоуте!.. — донеслось с катера.

— Слышим! — что было сил крикнул Санька.

— На плашкоуте!.. Травите якорь!.. Пробиться к вам не можем!..

— Понял, Сань, чего они решили? Одни, стало быть, уходят. Без тебя. Пробиться к нам не могут.

Стравить якорь, на это только и хватило сил у Дмитрия Кротова. Усевшись на торчавший в темноте кнехт, он вдруг снова обмяк, и Саньке пришлось подхватить отца под руки.

Когда, с трудом оттащив его в кубрик, он снова вышел на палубу, «жучок» уже успел отойти на изрядное расстояние и что-то сигналил прожектором. Санька понял это так, что катер нашел себе путь между льдинами и пробивается в открытое море. И тут же подумал: «Когда-то еще «жучок» выйдет изо льдов, доберется до причала…» В эту минуту он особенно отчетливо представил себе, что вся ответственность за отца, за плашкоут ложилась теперь на него.

Прежде всего надо было растопить печь. Вернувшись в кубрик, он пошарил рукой по стене и снял с крючка фонарь «летучая мышь». В темноте не сразу зажег его.

Ящик для угля был пуст, поленья сожжены. Отец, когда приходил греться, недаром поддавал жару. Сейчас, лежа на спине и закрыв глаза, он болезненно шевелил губами.

Привалившись спиной к железной переборке, Санька прислушался. Сквозь зияющий над его головой черный провал люка в кубрик вливалась томительная тишина моря. Только слышался шорох льдин да глухое и какое-то особенно тревожное гудение якорной цепи. От нее шла дрожь по ногам, по спине, и эта дрожь добиралась до самого сердца. «Долго будут нас искать, наверное. Сумеют ли пробраться сквозь льды?» И тут Санька вспомнил, что старший брат отца Василий служит командиром военного корабля на Черном море. Он никогда не видел своего дядьку, знал только, что есть такой на свете; фотография его, где он в военной форме, висела у них дома в общей комнате, рядом с зеркалом. Но вот если б узнал сейчас Василий, в какую беду попали они с папаней… Он бы, наверное, принял меры. Позвонил по телефону или бы дал телеграмму кому-нибудь из здешних морских командиров, есть же у него, наверное, здесь знакомые. И этот командир на своем мощном красавце корабле пришел бы к ним с папаней на выручку.

Подумав так, Санька тут же ругнул себя за то, что мечтает о чем-то совершенно чепуховом. Ну как, например, Василий узнает, что они с папаней здесь? Кому он даст телеграмму? Да и пока телеграмма дойдет, их обязательно начнут искать. Заметят. А как заметят?.. Фонарь, что ли, на палубе поставить? — Санька задумался.

Но тут раздался голос отца:

— Как на море?

— Тихо, — ответил Санька. — А ночь?

— Черно кругом…

— Черно, говоришь?

— Черно, папаня.

— А чего это, будто цепь дрожит?

— Не знаю, папаня.

Отец приподнялся на локте, и тут где-то под самым днищем плашкоута Санька расслышал скрежет.

— Это якорем по дну скребет, — сказал отец. — Несет нас по морю.

— Несет? — переспросил Санька, и внутри у него все захолодело.

— Несет, Сань. Льды крутят. — Отец упал на изголовье.

Санька, схватив фонарь, вылез на палубу. В черноте ночи не было видно ни огонька. «Где же Саввено?» Санька осмотрелся. Нет, огней не было видно нигде. Значит, их в самом деле несло.

И Санька вдруг почувствовал, что он смертельно устал, что руки его в брезентовых рукавицах сделались словно чужие, что он давно хочет есть и что сетка с едой, которую им с отцом приготовила в дорогу мать, осталась висеть в прихожей на гвозде, куда папаня вешает свой полушубок.

Оставив фонарь на палубе, Санька спустился по лестнице в кубрик, на ощупь отыскал тумбочку Силина, надеясь найти хоть старый сухарь, но, кроме пустой бутылки, ничего не нашел. Саньку взяло зло на Силина: «Как жил человек?..»

— Сань, — услышал он дрожащий голос отца. — Что-то морозит меня, Сань. Ты бы подтопил, что ли?

— Нечем, папаня, нечем! — от злости крикнул Санька и, ползая, стал искать топор. Он злился на себя, на отца, на Силина, злился на то, что так нелепо все получилось.

Схватив, наконец, топор, он разворотил сначала ящик у печки. Потом с неостывшей яростью хватанул по тумбочке и, когда крошил ее, думал о том, что вот отправили в Саввено катер, не выяснив, как же на море. Успокоился, когда увидел в печи огонь.

Теперь можно было, сидя на корточках, протянуть к огню руки и слушать, как скрипит якорная цепь.

Иногда звук ее был такой заунывный, что у Саньки начинало мутить в животе. «Вот-вот цепь лопнет…» Санька затыкал пальцами уши, и цепь не лопалась. Потом становилось тихо, и снова начинала она скрипеть. «Значит, несет, — громко стучало в голове. — Несет, а куда?..»

Санька не жалел дров, подбрасывал и подбрасывал, и стало тепло. Стало бы еще теплее, если взять да закрыть крышку люка. Но он об этом только подумал. Сейчас его, разомлевшего у печки, казалось, не подняла бы на ноги никакая сила.

Он посмотрел вверх и увидел снежинки. В свете фонаря они, словно мотыльки, порхали над люком, и Санька представил, как бело сейчас на палубе оттого, что там светит фонарь. Так и пусть светит, пусть! Кругом темно, а он светит! — подумал Санька.

Снежинки падали в кубрик, кружась, долетали до Саньки, и в одной из них он неожиданно признал Метелкину. Да, это снова была она — тоненькая светловолосая и всегда дразнившая его девчонка из параллельного шестого «А». Изгибаясь, как балерина, она протягивала к нему руки, и в ее глазах Санька увидел что-то очень коварное. Конечно, Санька ясно же слышал, что она сказала ему: «Давай погасим фонарь».

— Ты что, Метелкина! С фонарем нас легче увидеть! Гляди, какая черная ночь! — возражал Санька, а Метелкина все приставала и приставала. В один момент Санька заметил, как она, кружась, подлетела к фонарю и хотела сама погасить его, но Санька так громко крикнул, что Метелкиной и след простыл. Санька увидел одни только кружащиеся снежинки.

Саньке показалось, что фонарь горит не так ярко, даже совсем не ярко. Как же такой слабый свет заметят в темноте? Сонно хватаясь руками за поручни лестницы и напрягая свои последние силы, Санька вылез на палубу, схватил фонарь и подкрутил фитиль. Потом, карабкаясь по скользкому брезенту, поставил его на самую вершину рыбьей кучи.

Санька не помнит, как опять оказался у печки, и к нему неизвестно откуда подлетела Метелкина. Он ни за что бы ее не отогнал, если б не явился брат папани, дядька Василий. Он сошел по трапу с красивого военного корабля во всей своей офицерской форме, подошел к Метелкиной и сурово сдвинул брови.