— Даже если к нашим, судить будем!

— Нужно поговорить с людьми, — предложил Лившиц. — Предупредить, что дезертирам пощады не будет.

— Ладно. Ты иди в отряд Прохорова, мы туда подъедем. Гай велел Иванову подавать машину. Вскоре подъехал

Гайдучек с бойцом охраны.

— Давай вдоль колонны езжай. Потом в отряд к матросам заедем. Рассчитывай с бензином до конца дня, сегодня езды много будет.

Машина, чадя сизым дымом, покатила по селу. Всюду уже копошились возле домов бойцы, ржали лошади, лениво переругивались ездовые, на дорогу стали выкатываться телеги обоза.

Возле домов, где с вечера расположился на ночевку отряд Прохорова, матросы о чем-то возбужденно говорили. Гай увидел Лившица, подошел к нему:

— Ну что, не объявился Прохоров?

— Не объявился и не объявится. Матросы говорят, что нет еще шести человек из отряда.

— А касса отрядная у кого хранилась?

— У Прохорова, я уже спрашивал.

— Так, значит, и деньги унес, сволочь... Весь отряд собрался?

— Все здесь.

Гай поднялся на сиденье, вскинул руку, требуя тишины. Говор стих.

— Товарищи матросы! Ваш командир оказался предателем. Так поступают только подлые трусы, бросающие своих товарищей в трудную минуту. Пусть падет на его голову проклятие трудового народа и наше презрение! Пусть он знает, что нигде не уйдет от сурового возмездия. Наши отцы и матери, братья и сестры ждут от нас героических подвигов ради торжества дела пролетариата. Мы не должны обмануть их горячих надежд на освобождение от гнета эксплуатации и капитала. Наша жизнь принадлежит революции, и мы докажем, что оправдаем надежды мирового пролетариата. Все вы добровольно вступили в отряд для борьбы с хищниками буржуазии. Командование Сенгилеевским сводным отрядом твердо уверено, что среди вас не найдется ни одного человека, который может опозорить звание бойца революционной армии. Все, как один, на борьбу с рабством и эксплуатацией!

— Давай нового командира выбирать! — выкрикнули из матросской толпы.

— Мы становимся регулярной частью Красной Армии, и командиров будет назначать теперь вышестоящее командование из числа надежных и проверенных товарищей. У вас командиром будет Киселев. Его знают в наших отрядах как храброго и твердого бойца, который прошел всю германскую войну. Приказываю подчиняться ему беспрекословно во всех случаях боевой жизни. Он придет к вам через полчаса. А пока выступайте рядом с отрядом Петухова. Идти только своим ходом, подводы обоза не загружать.

— Ты нам не указ! — крикнули из толпы. — И Киселев твой нам не нужен, мы своего командира выберем.

— Я вас не уговаривать пришел, а требовать выполнения приказа! — Гай всмотрелся в толпу, силясь определить, кто кричал.

— Плевали мы на твой приказ! — крикнул широкоскулый матрос с кустистыми бровями, не таясь, он добавил: — Много вас тут, соловьев, чирикает, всех не переслушаешь.

— Я вас предупреждаю, что, если кто не выполнит приказа Киселева, будет расстрелян!

— Мы твоего Киселева сначала на тот свет отправим, — матрос махнул рукой, качнулся, и Гай понял, что тот пьян.

— А ну иди сюда, я на тебя погляжу поближе, какой ты храбрый, — сказал Гай, расстегивая кобуру маузера.

Матрос было дернулся вперед, но его удержали, из толпы примирительно сказали:

— Давай твоего Киселева, поглядим, что за птица. Гай сошел с сиденья, подозвал Лившица:

— Ты здесь побудь еще с матросами, пока Киселев придет.

— Ладно, не беспокойся.

Гай поехал к западной окраине села, где уже вытягивались по дороге отряды и обоз. Бегство Прохорова — факт позорный, но нет худа без добра — одним ненадежным командиром меньше. Киселев — твердый человек, с характером, он и дисциплину подтянет, и воевать будет несравненно лучше Прохорова. И пусть Лившиц ему поможет, поговорит еще с матросами. Или Самсонов — этот тоже умеет с народом говорить. Слава богу, что жизнь сама распорядилась с Прохоровым. Рано или поздно он попал бы в следственную комиссию, но неизвестно, как бы повел себя в этом случае его отряд. Могло повториться то, что было под Симбирском, когда матросский отряд отказался подчиняться бугульминскому командованию.

На окраине села Гай увидел Павловского в кругу бойцов. Когда Гай подъехал к ним, Павловский сказал:

— Вот бойцы тут рассуждают — нужна ли революционной армии единая форма. Им не хочется бросать гражданскую одежду. Что вы скажете на это, товарищ Гай?

— Я скажу, что военная форма удобнее, чем гражданская одежда. Да и пообтрепались вы изрядно, поглядите на себя. Где взять новую гражданскую одежду? У наших снабженцев много обмундирования. И потом, военная часть должна выглядеть по-военному, это на противника производит большое впечатление. Так что не жалейте свои рубахи и пиджаки, гимнастерка сейчас вам нужнее. А кончится война — сами для себя наделаем много одежды, голова об этом пусть у вас не болит.

Гай отозвал Павловского к машине:

— Держи с Тониксом постоянную связь. Выйдешь на железную дорогу, пошли один отряд вперед километра на четыре, а сам оседлай дорогу, выставь заслоны в обе стороны. Разыщи, где есть телеграфная связь на дороге, я туда сразу приеду.

— Мне в первую очередь пушки понадобятся, если встречу противника.

Павловский выжидательно смотрел на Гая, тот кивнул:

— Пришлю четыре орудия с Кожмяковым... Ну счастливо тебе идти.

Гай сел в машину, сказал Гайдучеку ехать обратно, на другую окраину села.

Навстречу потянулись колонны людей, скрипучие телеги обоза. Гай молча вглядывался в лица, стараясь уловить настроение бойцов. Лица были хмурыми, но спокойными. Доехав до батареи Кожмякова, Гай подозвал командира:

— Иди ближе к голове колонны. Услышишь стрельбу впереди — поезжай с четырьмя орудиями к Павловскому. Если услышишь сзади — посылай три орудия туда, не дожидаясь приказаний. Ясно?

— Ясно, — сказал медлительный Кожмяков, глядя печальными глазами на Гая.

Медлительность, даже меланхоличность Кожмякова была обманчивой, в бою он действовал решительно и скоро. Гай не раз имел случай в этом убедиться. Особенно азартен он был в артиллерийских дуэлях, выдвигаясь на наблюдательный пункт далеко вперед, чтобы было видно батарею противника. И кричал в телефонную трубку:

— Мажете, поганцы, мимо проносит! Давай два вправо и беглым три снаряда. Веселей там поворачивайтесь!

Кожмяков отошел к орудиям и зашагал рядом с первой пушкой, понурив голову. Гай посмотрел, усмехаясь, ему вслед и велел Гайдучеку ехать дальше. Мимо опять потянулись размеренно идущие колонны, покатились подводы. Возле госпитальных подвод Гай остановил машину.

— Где доктор Николаев? — спросил он у миловидной сестры в белой косынке.

— Вон на той подводе едет, — девушка махнула назад рукой. С подводы уже сходил Николаев, пошел навстречу.

— Ну что, доктор, надумал что-нибудь? — сказал требовательно Гай.

— Да вроде надумал. — Николаев, ухмыляясь, пошел рядом, глядя под ноги на пыльную дорогу. — Вы так жмете, что долго раздумывать некогда. Я иду начальником против своей воли, подчиняясь вашему нажиму. Лечить людей — это пожалуйста, а командовать — не моя стихия.

— Тогда считаем, что вы уже начальник санчасти. Где Дворкин?

— Здесь он. Дворкин! — крикнул Николаев и помахал призывно рукой.

— Я назначаю доктора Николаева начальником санчасти, — сказал Гай подошедшему Дворкину. — Вы будете у него заместителем.

— Вот и слава богу! — радостно воскликнул Дворкин. — Давно пора было, я сколько говорил Борису Николаевичу.

— Сколько у вас раненых? — спросил у Дворкина Гай.

— Тридцать два.

— Сделайте все, чтобы им ехать было не так тяжко, — сказал Гай Николаеву, направляясь к подводам с ранеными.

На первой госпитальной подводе лежал простреленный навылет в грудь пожилой боец. Гай подошел к нему, но Николаев сказал сзади:

— Говорить с ним не надо, ему хуже будет, закашляется.

Гай пошел ко второй подводе, там лежал боец с забинтованными головой и плечом из отряда Устинова. Гай знал его в лицо, но фамилии не помнил.