Гай тронул коня и поскакал в сторону Суровки. Голову колонны он настиг на виду села, окликнул Павловского:

— Что слышно?

— Разведка была в Суровке, белых нет. Жители говорили, что видели белых южнее, со стороны Рачейки.

— Проходи Суровку без остановки и в километре занимай оборону.

— Ужин подослать бы нам...

— Обещаю вас в первую очередь накормить. Можем прислать сухое обмундирование на смену.

— Не надо, подсохнем до темноты.

Подъехал Воробьев. Гай велел ему проследить за тем, чтобы отряды выделили боевое охранение со всех сторон Суровки, смена охранения через два часа.

Постепенно подходил обоз, втягивался в широкую улицу, распугивая бродивших кур и гусей. Женщины загоняли их во дворы — от греха подальше, уж больно много чужих людей заполняло село.

Задымили походные кухни, засновали по дворам бойцы — пора было заботиться об ужине.

В это время из-за дальней околицы донеслась стрельба. Гай вскочил в седло, приказал Иванову ехать с ним, быстрой рысью поскакали через село на юг, в сторону Рачейки, куда ушел отряд Павловского. Вскоре показались залегшие цепи отряда. Гай спешился, велел Иванову завести лошадей за копну сена, а сам, пригнувшись, быстрым шагом пошел вперед. Раздались выстрелы, затенькали пули. Гай услышал окрик Павловского:

— Ложись, товарищ Гай!

Подбежал к Павловскому, бросился на сырую, прохладную землю, покрытую травой.

— Аккуратнее ходить надо, — сказал Павловский. — У нас двух бойцов убило.

— Вы что, атаковали?

— Увидели беляков, развернулись в цепь, пошли. А они с двух пулеметов как ударят!

— Где пулеметы?

— Вон там и там, — Павловский рукой показал, где стоят пулеметы.

— Держитесь здесь до темноты, вперед не ходите. Будет смеркаться, пришлю смену вам. И два орудия сюда подошлю на всякий случай.

Гай поднялся и, согнувшись, побежал назад, к копне, где были лошади. Сзади вдруг ударил пулемет. Гай упал, прижался к земле, вдыхая пряный запах трав. Прополз вперед, опять поднялся и побежал к копне, сзади раздалось несколько выстрелов, но Гай уже не ложился. От копны галопом пошли к селу, прислушиваясь к посвисту пуль над головами. Через минуту стрельба стихла.

В Суровке разыскали батарею. Гай приказал Кожмякову выйти на позицию отряда Павловского и подавить пулеметы.

— Ежели засветло успеем — подавим, — сказал степенный Кожмяков и пошел к орудиям.

К избе, где разместился штаб, подошел Лившиц.

— Надо бы раздать деньги бойцам, чтоб покупали у жителей продукты. А то начнутся всякие случаи...

Позвали казначея, Гай приказал выдать вперед месячное жалованье всем отрядам. Разослали связных — собрать командиров отрядов. Гай сидел на стуле во дворе, вытянув ноги — подсушивал промокшие сапоги. Уже темнело, когда с юга донеслась орудийная пальба — Кожмяков успел накрыть огнем пулеметы. Даже если и не уничтожил их, хорошо, что стрелял — теперь белые вряд ли сунутся, пока не подтянут свою артиллерию.

В сумерках собрались командиры отрядов, не было только Павловского и Кожмякова, Гай решил их не вызывать с позиций. Расселись в просторной комнате штабной избы, зажгли лампу на столе. Гай оглядел сидящих — лица усталые, в тусклом свете лампы даже мрачноватые. Тоникс оперся обеими руками на саблю, отрешенно смотрит прямо перед собой, словно происходящее не имеет к нему отношения. Устинов держит руки на столе, часто поглядывает на Гая, как бы торопя его начать разговор. Андронов устало ссутулил плечи, смотрит исподлобья. У стены на лавке хмурый Петухов, рядом — с невозмутимым лицом — Прохоров с жадностью курит самокрутку. С другой стороны стола Жданкин с Анфимовым тоже сосредоточенно курят, на лицах — ожидание. Рядом с Гаем — Воробьев, перед ним листки чистой бумаги и карандаш.

— Сегодня прошли верст двадцать пять с гаком, — сказал Гай, разглаживая карту. — Похоже, в Солдатской Ташле нас хотели взять в клещи, но мы не дались. Отмечаю успешные действия отряда Петухова. А также медлительность и неразбериху в отряде Прохорова. Когда наведешь порядок у себя, Прохоров?

— Мы по воздуху летать еще не научились, — Прохоров загасил самокрутку о каблук, подобрался на стуле. — Действовали как могли быстро. А что стреляли сильно, так кто ж думал, что Петухов так быстро дойдет до этого места.

— Петухов с боем успел дойти, а ты шел, как на прогулке, и не успел.

— По лесу быстро не пойдешь, да еще с пулеметами.

— Если требуется — не идти нужно, а бежать. А вы привыкли все делать вразвалочку. Я тебя предупреждаю — не будешь вовремя исполнять приказы, сниму с командиров.

— Не ты меня назначал, не тебе и снимать. Пусть отряд решает. Я, кажется, воюю не хуже других.

— На словах ты горазд, а вот на деле стреляешь по своим. Мы тебя по делам ценить будем, понял?

— Ты не пугай, мы пуганые. Устанавливаешь ты старорежимные порядки. Для тебя мнение отряда ничего не значит. Мы действуем по революционной справедливости, с этого нас не собьешь.

— Справедливо действует тот, кто побеждает. А за тобой пока больших побед не значится.

— Ничего, будут и у нас победы, не сомневайся.

— Поживем — увидим, — Гай отвернулся от Прохорова, уткнулся в карту. — Завтра выступаем в шесть часов. Впереди пойдет Тоникс с отрядами Устинова, Петухова и Прохорова. В середине обоза — отряды Андронова и сенгилеевцы. Прикрывать будут отряды Павловского, Анфимова и Жданкина. Кожмяков с батареей пойдет в арьергарде. Всем ясно? — Гай обвел взглядом сидевших.

— Нам бы артиллерию, — сказал Петухов.

— Я думаю, впереди белых нет. Если же появятся, переправим к вам батарею.

— А вот как с едой быть, кухонь всем не хватает, — сказал Жданкин. — А на одних консервах скучно сидеть. Молока бы, картошки сварить, мяса какого.

— Сегодня раздали деньги, покупайте продукты у крестьян. Оплачивайте обязательно. Чтоб не было разговоров, что отбираем даром. Я это особенно подчеркиваю перед Прохоровым. Если услышу от кого, что забирали продукты без оплаты, к стенке поставлю! Так всем и скажите в отрядах. Мы — войско революции, и народ ни в коем случае не должны обижать.

— Мы за них воюем, а они нас покормить не могут? — возмущенно выкрикнул Прохоров.

— Ты не только за них, и за себя воюешь. Я тебе уже сказал: брать бери, но деньги оставляй. А то пойдет слава про нас — все от нас прятаться будут. — Гай помолчал, ожидая, что скажут еще, но командиры молчали. — Ну тогда все, расходись по отрядам. Ты останься, — обратился он к Павловскому.

Когда все, кроме Воробьева и Павловского, вышли, Гай сказал Павловскому:

— На тебя особая надежда. Я считаю, что белые будут нас догонять, ты держись, чтобы обоз мог подальше уйти. Пушки держи ближе, чтобы, не дай бог, белые не сцапали. Без артиллерии пропадем. И еще: знаю, у тебя рука твердая — паникеров не щади. Судьба всего отряда от тебя зависит.

Павловский ушел, Гай устало откинулся на спинку стула.

После ужина лег на кровать, закрыл глаза. И тотчас потянулся мимо обоз, понуро шли по грязи лошади, ливень сек лица бойцов, стреляли белые, что-то кричал Прохоров, Гай уже не разобрал что — провалился в глубокий сон.

Ему снилось детство, Персия, город Тавриз, где он родился и прожил четырнадцать лет, пока семья не переехала в Тифлис. Там и кончилось детство Гая Бжишкяна. Отец отдал его в армянскую семинарию. С шестнадцати лет Гай начал вести революционную работу, вступил в армянскую социал-демократическую партию, писал заметки и статьи в левых газетах. Вскоре его исключили из семинарии за организацию социал-демократического кружка, и он уехал в Баку. Вел там пропагандистскую работу, был арестован и полгода сидел в тюрьме. После переезда в Тифлис участвовал в организации Тифлисского союза торгово-промышленных служащих. Был снова арестован, сидел в Метехском замке, после чего выслан за революционную деятельность в Астрахань, где жил до империалистической войны под надзором полиции.