Как все началось, помнит только Вода. На исходе безвременья великое предвечное Море отступило, и из него на песок вышел первый Колдун. Он принес Огонь. Огонь был свиреп и безжалостен, как первозданный мир. Он был неуправляем. Колдун желал подчинить Огонь, но тот не хотел служить ему – пепел и дым шли подле него. Тогда человек отправился к Воде узнать, как заставить Огонь покориться. Холодное, притаившееся во мраке Море шептало ему о жертве, и Колдун отсек палец руки и бросил его волнам. Кровь обагрила соль и камень. Два дня и две ночи ждал он на берегу ответа у Моря. Два дня и две ночи Море молчало. Но на рассвете третьего дня, в глубине, откуда поднимается солнце, родился Змей – слабый, как ребенок, и сильный, как сын стихии. Море отдало дитя Колдуну, и тот заточил Огонь в нем.

Змей рос подобно дереву, зверю и человеку: долго, дико, подневольно. Он слушался слова, но сам не мог говорить. Когда он сказал Колдуну: «Ты мне никто, я сильнее тебя и не желаю служить тебе», – тот проклял его молчанием, чтобы Огонь в нем не знал голоса. Немое дитя не в силах было ни возразить, ни подчиниться, раздираемое на части запертой в нем стихией – ее возмущенная ярость жгла леса и луга, превращая поля в пустоши, а камни – в угли. Но как ни пыталось пламя обжечь Колдуна, ничего у него не выходило: кожа человека, расцветая лепестками легчайших ожогов, к рассвету вновь становилась белой. Тогда сила Змея обрела руку и разум, но не сердце. Сердце его горело Огнем, мечтая о свободе. Ночью, пока Колдун спал, измученный снами и явью Змей вернулся к Морю – волны жгли ему ноги, не слыша голоса. И он покорился. Змей научился служить Колдуну, спускать Огонь и сдерживать его, и с каждым днем его свирепая сила, послушная чужой воле, слабела.

Остановить Змея могла лишь Вода – проклятье, что лилось с неба, окружало удушливым белым туманом в низинах, таяло под ступнями росой и снегом, жгло, разъедая кожу, впиваясь в тело гнойными язвами. Колдун наложил чары на одежды Змея, чтобы злая влага не ранила его, но в ненастные дни в их доме никогда не гасили очага – зверь погружался в огонь, и тело его облепляла искрящаяся рыжая мошкара.

В первый сухой день поздней осени Змей отправился в Лес к Дереву – жечь всяк облетающий лист, не касаясь Огнем ни одной из ветвей. «И держись подальше от людей!» – повелел Колдун, застегивая на нем плащ и надевая на голову капюшон, чтобы прячущиеся в кронах капли не кусали его. Змей кивнул, обещая исполнить наказ, и скрылся в темнеющей глубине. Там он беспечно резвился с ветром, разевая тихую темную нору рта и радуясь своей привольной игре. Он жег только-только отрывающиеся листы, листы, ложащиеся к самым корням, ловил их силой своей близко-близко к запрету, пока не услышал далекие крики среди безграничной тишины.

Люди были в Лесу, забирая у него то, что он им давал. Неразрывно связанные между собой, они звали друг друга гулкими голосами. Змей хотел послушать их, только послушать. Бесшумный, вне тончайшей паутины имен, он крался среди сырых стволов все ближе и ближе.

Женщина с выцветшими волосами уходила из Леса ни с чем, проклиная дождь и голод, наполнявший пустой живот страхом. Змей слушал ее жалобы в тайнике между рыхлых стволов, щипавших его водой. Стая тощих волков кружила поблизости, втягивая в ноздри запах пришелицы, гневившей Бога роптанием. Лес дарил своим детям мясо случайной жертвы и право выпустить из него ослабевшую душу. Звери ринулись к Женщине, но Змей укрыл ее за стеной Огня, испугавшего волков сильнее, чем голод. Когда пламя угасло – она выскочила из круга золы и бросилась прочь.

Женщина бежала сквозь Лес, не разбирая дороги, разрывая одежды о колкие обломки мертвых стволов, валилась на землю и поднималась вновь. Ее ожоги и слезы призвали охотников, явившихся убить Демона. Сила Змея не была безгранична: прогорая, Огонь оставлял его – отрекшегося – беззащитным. Люди вонзали в Змея острые палки и бросали камни, загоняя исчадье Ада к скалам, где, сорвав с него плащ, скинули в темное ущелье, обрекая на долгую мучительную смерть в сырости.

Колдун искал день, искал ночь, пока жители деревни не рассказали ему о чудовище, замурованном ими в пещерах. Он отправился к скалам, проворно карабкаясь вверх, оставляя кровь на камнях, что впивались в ступни и ладони. Волосы бились в глаза. Ветер слепил потоками ледяной воды. Силой своей Колдун сдвигал валуны, но нигде не мог отыскать Змея. Морозная ночь расползлась по земле, как слизь, и черная стылая тьма пожрала душу Колдуна. Он звал отчаянно, умоляя откликнуться.

Эхо несло его голос по ветру.

Колдун заглянул в бездну, чтобы увидеть там, под толщею мрака, призрачный свет Моря, укрытого веками. Змей был прозрачен, как саламандра, выгоревшие вены вились у него под кожей пересохшими прутьями, все его пальцы, кроме одного, почернели. Он был неподвижен.

И тогда Колдун познал страх.

Он спустился на дно сырой темноты, поднял Змея с камней – тот повис у него на руках, ускользая из них, будто пойманная волна. Колдун снял Проклятие, чтобы Змей никогда больше не был безмолвен, и тот разомкнул уста воем глубинных рыб.

Эхо несло его голос по ветру.

В сердце Колдуна родилась жалость – острая, как игла с серебряной нитью, в сердце Колдуна родилась злоба – беспощадная, как камень, летящий в ребенка. Он ходил за Змеем три дня, лечил его пламенем и дымом целебных трав, а когда зверь обрел силу, первое, что приказал Колдун: уничтожить деревню. Змей уже не умел возразить и сжег каждый дом, сарай и святилище, но не тронул ни одного человека. Ужас наполнил сердца людей – обескровленные, они понесли весть по свету о страшном чудовище, что пожрало Огнем их дома.

Но то была ярость Колдуна – не Змея.

Вода дрожит на стекле, как чужая слеза, капли собираются вместе, ползут друг к другу, грозят сообща. Яд над головой, словно голова – в пасти змеи. Страшно коснуться ее даже здесь, с этой – сухой – стороны дождя. И глаз не отвесть. Ждать, что ужалит. И ведь жалит.

Шего отпрянул от окна, ошарашенно прижимая пальцы к обожженной коже, – острые капли пробили щеку и с шипением испарились. Крола опустил стекло, чтобы выбросить фантик от леденца, сидевший позади него змей успел проводить взглядом цветной бумажный комок, прежде чем вода обожгла лицо. Рае, до того пребывавший в состоянии глубокой мрачной отрешенности и больше напоминавший морок, нежели человека, среагировал на болезненное шипение у себя под боком и ветреный шум в салоне, приказав водителю:

– Закрой!

– Да я на секунду только.

У Кролы всегда доставало совести для оправданий.

– Черт бы тебя побрал, о чем ты вообще думаешь?

– Вот только не надо сразу бросаться проклятиями, уже закрываю.

У Кролы всегда доставало ума для своевременного согласия.

Рае посмотрел на Шего – тот почувствовал его взгляд кожей, словно был облучен им.

– Покажи! – потребовал Рае.

– Нормально все, – огрызнулся Шего и мазнул пальцами больное место, растирая пятно золы.

Потом извернулся, вытаскивая из кармана коробок, показал скулу длинному узкому зеркалу над лобовым стеклом (игнорируя белый слепой взгляд провидца и внимательный черный взгляд колдуна), спичка вспыхнула в когтях, и Шего поднес ее к поврежденной щеке – золотое сияние пламени облепило края ранки и, нагорая, стянуло ее.

Рае пристально следил за его поспешным самолечением, но змей делал вид, что не замечает этого, пряча спички обратно.