– Мануэль, мне пора.

Он поднял глаза и увидел, что секретарь уже надела плащ и что-то ищет в сумке. Она протянула ему средних размеров ежедневник в черной обложке. Мануэль быстро схватил его и положил на столик, чтобы не видеть почерк Альваро.

– Я уже пролистала его, – сказала Мей. – Информация полностью дублирует электронный календарь. Но если не веришь, можешь посмотреть сам.

В ее голосе не было упрека. Осознание, что секретарь чувствует себя виноватой, одновременно разбивало ему сердце и дико раздражало. Мей снова принялась рыться в сумке, но на этот раз без особой цели. Она заметила, что Мануэль наблюдает за ней, и, отвернувшись к окну, прижала пальцем слезу, словно собиралась направить ее обратно, в уголок глаза. Писатель вдруг понял, что не знает, где она остановилась и как добралась до Луго.

– В каком отеле ты сняла номер?

– Ни в каком. Я возвращаюсь в Мадрид.

Ортигоса бросил взгляд на экран мобильного телефона.

– Но уже очень поздно. Если поедешь сейчас, то на месте будешь только в два часа ночи.

– После разговора с тобой мне стало не по себе. Я собиралась позвонить тебе, но поняла, что должна приехать и рассказать все лично. Я любила Альваро, и тебя люблю, и не хочу, чтобы ты считал меня предательницей.

Мануэля глубоко тронули ее слова. Тем не менее он продолжал сидеть на кровати и смотреть, как Мей роется в сумке, словно ища предлог, чтобы задержаться. Он хотел было встать и снова обнять ее, но решил, что пока не готов. Вместо этого сказал:

– Я не считаю тебя предательницей и благодарю за то, что ты приехала и все мне рассказала.

Неохотно принимая тот факт, что если Мануэль простит ее, то не сегодня, секретарь защелкнула замок сумки и повесила ее на плечо.

– Ну что ж, тогда я пойду.

Ортигосе стало ее жаль.

– Почему бы тебе не переночевать в Луго и не поехать завтра утром?

– Я никому не сказала, что уезжаю, даже мужу. Поддалась порыву… Повесила трубку и решила, что должна тебя увидеть.

Мей направилась к выходу, взялась за дверную ручку. Только тогда Мануэль встал с кровати.

– У меня пока мысли путаются. Но я хочу, чтоб ты знала: я тебе благодарен. Мы с тобой еще поговорим… позже. Сейчас я не в силах.

Мей поднялась на цыпочки, и Мануэль поцеловал и быстро обнял ее на прощанье, а затем закрыл за ней дверь.

Альваро читал, сидя на диване и поджав босые ноги с закатанными штанинами. Книги он глотал быстро. Принялся за рукопись рано утром и к обеду осилил почти половину из четырех сотен листов.

Мануэль хлопотал на кухне. Вообще-то, обычно этим занимался Альваро, но в те дни, когда тот выступал в роли читателя, они менялись ролями и Ортигоса старался, чтобы ничто не отвлекало Альваро от его занятия.

Писатель прошел в гостиную и несколько минут делал вид, что изучает толстую поваренную книгу с рецептами итальянской кухни, краем глаза наблюдая за Альваро. Он анализировал выражение его лица, отмечал, с какой жадностью тот переворачивает страницы, и старался понять, какие эмоции его сейчас обуревают.

– Ты меня отвлекаешь, – прошептал Альваро, не отрывая глаз от исписанных листов.

Сочтя это приглашением, Мануэль отложил тяжелый том, присел рядом на подлокотник кресла и попросил:

– Просто поделись впечатлениями.

– Обязательно, но только сначала дочитаю до конца, – ответил Альваро, не обращая внимания на умоляющий тон Ортигосы.

– Ты же знаешь, что финал не готов. Я напишу его позже, когда ты все прочитаешь. Впрочем, как обычно.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ничего не скажу, пока не дойду по последней строчки. Так что иди и оставь меня в покое.

Мануэль решил приготовить ньокки – в первую очередь потому, что это итальянское блюдо займет его надолго. Нужно почистить и нарезать картофель, отварить его, сделать пюре, замесить тесто, приготовить мясо и соус, сформировать шарики. Рецепт простой, но требует много времени. И все равно Мануэль периодически скучал. Он выходил на террасу и смотрел на сидящих на крышах котов, перебрал свои свитера, без интереса пролистал газеты и даже предпринял безуспешную попытку начать читать одну из книг, которые дожидались, когда он закончит работу над романом. Ортигоса периодически бросал взгляды в сторону гостиной, где на диване читал Альваро. Он любил наблюдать за ним, когда тот сидел вот так, расслабленный, с голым торсом. Лучи солнца перемещались по комнате и освещали его тело, каштановые волосы, спокойное и сосредоточенное лицо. Альваро глотал страницу за страницей, складывая листы в стопку рядом с собой, и прочитать ему оставалось уже совсем немного. Он закончил, когда догорали последние отблески августовского дня.

Мануэль поставил на стол бутылку вина и два бокала, осторожно наполнил их и протянул один Альваро.

– Ну и как?

Тот вытянул правую руку и положил ее на стопку листов.

– Очень хорошо.

– Правда?

– Твоим читателям книга понравится.

Писатель поставил бокал на стол и подался вперед.

– А тебе как?

– Роман весьма хорош…

– Я спрашивал не об этом. Тебе он понравился?

От Мануэля не укрылся жест, которым Альваро отодвинул от себя стопку бумаги – так крупье скидывает сыгранную колоду. Альваро тоже подался вперед и взглянул Ортигосе в глаза.

– Если сравнивать с «Ценой отречения», твое новое произведение недотягивает.

– Но ты же сказал, что роман хорош.

– Да. И твоим читателям он понравится.

– В чем тогда дело?

– Мануэль, ты профессионал и прекрасно пишешь, но мне не хватает… искренности.

Писатель встал, вышел в центр комнаты и остановился, повернувшись к Альваро спиной.

– Я уже сто раз объяснял, что не смогу написать произведение того же уровня, что и «Цена отречения».

– Не можешь или не хочешь?

Ортигоса вернулся к дивану и сел лицом к Альваро.

– Тот роман я написал, потому что мне было о чем рассказать людям. Я чувствовал, что должен это сделать, но заплатил высокую цену и испил боль до дна. Я поведал о своем детстве, о том, как мы остались сиротами и жили с престарелой теткой, которая нас ненавидела. И о том, как мы потом считали, что ничего плохого с нами уже случиться не может, поскольку мы всё пережили. Однако моя сестра умерла.

– Это твое лучшее произведение, но ты даже в интервью о нем не рассказываешь.

– Я просто описал свою жизнь. Невероятно тяжелую ношу, которая выпала на мою долю. Я не хочу больше возвращаться к этой теме и снова погружаться в болезненные воспоминания.

Мануэль снова встал и сделал несколько шагов. Альваро тоже поднялся с дивана.

– Речь не о том, чтобы снова переживать. Теперь ты вырос, тебе ничего не грозит, я рядом. «Солнце Фив» – хороший роман и будет иметь успех. Но в нем не хватает искренности. А если ты не готов выслушать мое мнение, то не надо его спрашивать.

– Но я хочу знать, что ты думаешь, потому и интересуюсь. Пойми же, я верю, что литература должна описывать реальность, но больше не готов выставлять напоказ свои чувства.

– И тут ты ошибаешься. Не нужно ничего выставлять напоказ. Необязательно рассказывать об источниках вдохновения, о них можешь знать только ты. Но если автор пишет от чистого сердца, читатель это чувствует, пусть и подсознательно. Как ты думаешь, почему «Цена отречения» считается твоим лучшим произведением?

Мануэль сел на диван и закрыл лицо руками, запустив пальцы в волосы.

– Не знаю, – наконец сдался он.

Альваро устроился рядом:

– Нет, знаешь. Знаешь, что тот шестилетний малыш до сих пор прячется где-то внутри тебя и просыпается в слезах. Он скучает по родителям и по сестре, которая не может его утешить. Я понимаю, как больно ранит тебя реальность. Наверное, поэтому из тебя и получился прекрасный писатель: ты прячешься в воображаемом дворце и выдаешь одну историю за другой. Но нашелся один человек – невероятный, искренний, – который утешил плачущего малыша и позволил родителям и сестре покоиться с миром. И сделал это с помощью ремесла писателя. Я влюбился в этого человека. И не перестаю восхищаться его стойкостью. А если перестану, то перечеркну лучшее, что со мной когда-либо случалось.