– От Гейдельбергского человека, – подсказал Руфус Донахью.
– Вот. Сперва были имаго Гейдельбергского человека. Затем он эволюционировал в наш вид и ночным монстрам не оставалось ничего другого, кроме как эволюционировать вслед за ним. Возможно, что эволюции всех животных и всех имаго так и идут параллельно друг другу.
Выслушав Бретта, агент Донахью продолжил развивать начатую тему:
– Как бы то ни было, человек современного типа жил несколько десятков тысячелетий, оставаясь в рамках весьма немногочисленной популяции, и вдруг начал усиленно плодиться.
Бретт его перебил:
– Я в курсе этой темы, видел в какой-то документалке. Типа вроде как в промежутке между концом палеолита и концом неолита человек освоил животноводство и земледелие, одомашнил животных, стал вести осёдлое сельское хозяйство, начал лучше питаться – отсюда и повышенная плодовитость.
В ответ на это Руфус Донахью так фыркнул, что чуть не расплескал свой кофе.
– Я просто поражаюсь уровню той ахинеи, какую некоторые недобросовестные очковтиратели, называющие себя «учёными», вбивают в ваши неокрепшие головы. Ты хоть мозгами-то иногда шевели. К настоящему времени мы генетически адаптировались усваивать некоторые белки, типа глютена и лактозы, поэтому с удовольствием потребляем молочко, творожок, хлебушек, сыры, сою, йогурт и в целом питание у нас, если сравнивать с одним только полусырым мясом, действительно улучшилось. Но в те-то далёкие времена, когда люди ещё не успели адаптироваться к новой еде, какое, к дьяволу, могло быть улучшение?
В сложившейся развитой цивилизации с прогрессивной наукой и культурой селекционеры сумели вывести породы скота, дающие много мяса и молока, и высокоурожайные сорта питательных злаков со здоровенными колосьями и зёрнами. А что было в глубокой древности? Тогдашний человек не располагал ничем, кроме дички с одним крохотным зёрнышком на колоске, которая вдобавок ещё не везде росла. Кое-где он откапывал чахлые корешки маиса и другие корнеплоды. Чуть получше было с фруктами и ягодами, однако собирая их, людям приходилось выдерживать нехилую конкуренцию со стороны птиц, приматов, диких свиней, медведей и много кого ещё. Также в распоряжении древнего человека имелась тощая и облезлая дикая корова, которую лишь предстояло одомашнить и откормить, и у которой почти не было молока, да и вместо мяса торчали сплошь кости да жилы. И это-то вот «улучшило» питание, серьёзно?
Улучшение питания неизменно приводит к росту продолжительности жизни. Это надёжный и достоверный факт. Если в далёкой древности питание «улучшилось», тогда почему же до середины двадцатого века средняя продолжительность жизни равнялась всего двадцати пяти – тридцати годам? Неужто люди от переедания мёрли как мухи?
– И что ты хочешь этим сказать? – спросил Бретт.
– Я хочу сказать, друг мой, что никаких по-настоящему объективных причин заниматься земледелием и животноводством у людей каменного века не было. Любая работа на этом поприще в ту эпоху была работой не на настоящее, а лишь на весьма отдалённую перспективу. Вот возможно мы начнём сеять дичку с одним зёрнышком и у нас когда-нибудь заколосятся поля высокоурожайной пшеницы (или ячменя). Вот возможно мы начнём разводить тощих и облезлых коров и у нас когда-нибудь появятся тучные стада, дающие много мяса и молока. Вот возможно когда-нибудь мы адаптируемся к непривычным белкам и каждый приём пищи не будет сопровождаться аллергической сыпью и затяжными приступами диареи. Но именно что когда-нибудь, через много-много поколений, а прямо сейчас нам предстоит жить впроголодь, потому что, тратя время на культивацию чахлых дичек и тощих коров, мы ограничиваем себя в охоте, рыболовстве и собирательстве – то есть во всём том, что реально обеспечивало наш рацион до сих пор. Это не считая того, что всё племя чешется от сыпи, а все кусты вокруг стойбища смердят от поноса, вызванного новой и непривычной едой.
В настоящее время мы умеем готовить вкусные и сытные блюда из муки, яиц, молока, сметаны, маиса, сои и картофеля. Откуда это умение могло взяться в древности, чтобы так уж прям «улучшить» рацион? В настоящее время мы знаем, как правильно рыхлить и вспахивать землю, как её удобрять, как пропалывать посадки от сорняков, чтобы получить хороший урожай. Нам знакомы орошение и ирригация. Мы знаем, что, сняв урожай, земле нужно дать отдохнуть, нельзя снова что-то в неё сеять. Откуда бы все эти знания могли взяться в древности, чтобы тогдашний человек мог регулярно собирать хорошие урожаи? В те времена вообще хоть какой-то урожай считался единичной и удачной случайностью, а отнюдь не надёжным макропоказателем. Чаще всего человек получал вместо урожая погибшие на корню, зачахшие или вовсе не взошедшие посевы. Причин масса: вовремя не поливал, посадил в неподходящий тип почвы, не удобрил, задавили сорняки, погубили вредители, закопал семена недостаточно глубоко и их склевали птицы… Так откуда же должно было взяться «улучшение» питания?
Бретт молчал, ожидая, что наставник сам ответит на свой вопрос.
– Машины времени у нас нет, – печально констатировал агент Донахью, – и со стопроцентной уверенностью мы ничего не знаем. Известно лишь, что с некоторого момента начинает свой отсчёт процесс, выгодный одним лишь имаго. Нет никаких эмпирических оснований полагать, будто увеличение своей численности было выгодно самим людям – хотя бы потому что чем больше людей, тем больше времени и сил нужно тратить на производство продуктов питания. Чтобы растущая по экспоненте популяция не сдохла с голоду, в производство питания должен быть вовлечён абсолютный максимум населения. До середины двадцатого века, т. е. пока сельское хозяйство было натуральным хозяйством и не облегчалось механизацией, везде так и было: восемьдесят – девяносто процентов населения проживало в деревне и создавало еду. Ни в какой другой области эти люди себя проявить не могли, потому что на другое у них тупо не оставалось времени и сил.
Питание с ростом нашей популяции улучшилось (без кавычек) прежде всего у имаго. Да, друг мой, только у них. Приятно думать, что глобальное переформатирование человечества, так называемую «неолитическую революцию», вызвали естественные и объективные причины. Смущает лишь одна маленькая деталь: создания, для которых мы всего лишь еда, почему-то оказались главными и на долгое время единственными бенефициарами новой реальности. И если задаться сакраментальным вопросом «cui prodest?»[1], ответ будет очевиден и будет он далеко не в нашу пользу. Выгоду от «неолитической революции» получили вовсе не мы.
Примерно двести лет назад жил человек, утверждавший, что, развивая капитализм, буржуазия сама создаёт своего могильщика – пролетариат. По аналогии можно сказать, что, направив развитие человечества по нынешнему пути, а это путь техногенного развития, имаго (только если это действительно они постарались) тоже породили своего могильщика – отдел «Лямбда», потому что техногенное развитие позволило нам обрести необходимые знания и возможности для создания оружия против имаго. Останься мы жить первобытным укладом, Никола Тесла может и родился бы, но не стал бы физиком и не создал бы излучателя, способного убивать имаго. А выйти против ночных монстров с каменным топором как-то… Ну ты понял.
Однажды Бретт поинтересовался:
– Сколько всего полевых агентов колесит по стране?
– Увы, слишком мало, друг мой, – печально вздохнул Руфус Донахью. – Очень-очень мало…
Слушая его постоянные сожаления о нехватке кадров, Бретт с энтузиазмом предложил идею, которая казалась ему очевидной.
– Ты говорил, что Тесла сумел добиться искусственной имитации «травмы прозрения». А нельзя ли повторить его эксперимент? Допустим, закрепить на голове какой-нибудь приборчик, который воздействовал бы на зрительный центр электрическим полем, чтобы любой человек мог видеть имаго. Это позволило бы рекрутировать сколько угодно добровольцев из полиции, из армии и даже из частных структур. Заступил на смену, включил приборчик, отстрелял всех встречных имаго, выключил приборчик, пошёл домой. Или, если идея приборчика технически неосуществима, можно провести на добровольцах нейрохирургическую операцию затылочных долей, равноценную «травме прозрения». Тогда они смогут видеть имаго безо всякого приборчика. Представь, как подскочит эффективность отдела. Начнём отстреливать имаго пачками!
