Большинство подобных разговоров происходило в машине. Старший агент Донахью поворачивался к Бретту с выражением бесконечного терпения на благородном лице с римским профилем.
– Ты всерьёз полагаешь, что отдел вручил бы останки родственникам? Те самые останки, которых только что касался имаго?
Он со вздохом качал головой, поражаясь наивности и несообразительности стажёра.
– Ты что, не смотрел ни одного детективного сериала? Разве не ясно, что любые останки должны в первую очередь поступить на криминалистическую экспертизу? Нет, друг мой, недоеденная трапеза имаго осела бы в наших лабораториях и, учитывая, как медленно и тяжко нам достаётся каждая крупица знаний, родные и близкие пострадавшего успели бы состариться и умереть прежде, чем отдел вернул бы им останки.
Бретт догадался, что опоздал со своей дурацкой идеей и что отдел уже наверняка что-то подобное попытался осуществить.
– Понимаю, что лишать родных возможности нормально похоронить хоть что-нибудь, кажется тебе не совсем этичным, – добавил агент Донахью, – но и ты пойми, друг мой, насколько труднее было бы объяснить убитым горем людям, как погиб дорогой им человек и почему это произошло. Уясни простую вещь. Вся выработанная человечеством гуманистическая этика действует лишь в обычных обстоятельствах, а в обстоятельствах необычных она, соответственно, не действует. К необычным обстоятельствам относятся хорошо знакомые тебе войны. Ты ведь участвовал в спецоперациях и наверняка видел нормальные для войны вещи, от которых кто угодно в мирное время пришёл бы в ужас. Так вот, причастность имаго к абсолютно любым обстоятельствам уже по определению делает эти обстоятельства необычными – со всеми отсюда вытекающими последствиями.
Прими во внимание и психологию человеческих масс. Если широкая общественность вдруг узнает, что где-то по ночам появляются монстры и жрут людей, тысячи наших сограждан отнюдь не запрутся в своих домах в обнимку с дробовиком. Напротив, они начнут толпами и поодиночке бродить по ночным улицам и переулкам, чтобы увидеть трапезу, снять видео и выложить в интернет, и неважно, насколько велика опасность. Самопровозглашённые «народные патрули» будут пытаться прогнать имаго бейсбольными битами и баллончиками с перечным газом. А уж если кто-то узнает, что мы охотимся на ночных монстров, за нашими машинами протянутся многокилометровые кортежи из добровольных «помощников» и праздных зевак, чтобы увидеть, как мы будем выполнять свою работу, и при необходимости «помочь». Это будет зараза хуже, чем папарацци, преследующие голливудских звёзд. Никого из них мы не сможем отогнать ни уговорами, ни угрозами. И вот тогда наступит чёрт знает что – просто потому что так устроены люди. Нам тупо не дадут работать. Обязательно найдутся умники, которые заявят, что у имаго тоже есть права и мы обязаны их соблюдать. Убийство имаго без суда и следствия будет восприниматься ими как незаконное и они начнут нам мешать. Уж поверь мне, друг мой, лучше сразу проявить жёскость, чем потом расхлёбывать последствия…
В другой раз – это было в Филадельфии, утром, после того, как ночью жертвой имаго стал одинокий уличный толкач вместе со всем своим товаром, – Бретт и Руфус зашли в кафе подкрепиться и выпить кофе.
– Насколько я успел заметить, имаго всегда являются поодиночке, – сказал Бретт, когда официантка принесла заказ и отошла обслужить другие столики, – и всегда выбирают одиночную жертву. Известны ли примеры иного поведения, за исключением случая с Теслой? Имаго охотятся на людей сообща? Выбирают в жертву многолюдные компании?
Подумав, старший агент Донахью покачал головой.
– Нет, мне о таком не известно.
– Стало быть имаго не присущ стадный инстинкт, – сделал вывод Бретт, – и у них есть некий сенсорный орган, позволяющий им отличать одинокого человека от группы людей.
– Наверняка есть, – согласился старший агент. – Они же живые, разумеется у них должны быть развитые органы чувств.
– Всё же я не понимаю, – вздохнул Бретт, – зачем имаго таятся по малолюдным местам. Мяснику ведь плевать, знают ли овцы и телята о мясобойне. А так получается, что имаго нам действуют на руку, это нам проще избавляться от них без свидетелей в укромных местах. Вот мне и непонятна их мотивация. Когда живое существо голодно, ему обычно плевать, наблюдает кто-нибудь его трапезу или нет. А вот в действиях имаго явно скрыт какой-то умысел, и ты как хочешь, но для меня это ещё одно свидетельство их разумности.
По какой-то причине тема разумности имаго была неприятна Руфусу Донахью, но он всё же сделал над собой усилие и позволил втянуть себя в полемику.
– Мяснику плевать на осведомлённость скота относительно своей участи, потому что у овец и телят нет воли и разума, они не способны организовать сопротивление, но люди-то – не животные. У нас есть воля и разум, мы способны дать отпор, доказательством чему служит отдел «Лямбда». Может быть имаго таятся по тихим и малолюдным местам, потому что опасаются масштабного сопротивления с нашей стороны? Мы научились их убивать – дело нешуточное…
– Подобные рассуждения и опасения также свидетельствуют о наличии у имаго разумного сознания, – сделал вывод Бретт.
Некоторое время они молча ели, затем агент Донахью нарушил паузу.
– Если хорошенько разобраться, имаго неплохо устроились, друг мой. Попробуй мысленно сопоставить темпы, с какими мы плодимся, с темпами, с которыми нас пожирают. Получается, что запаса еды ночным монстрам хватит надолго. Фактически навсегда. В лице человечества они располагают стабильной и обширной кормовой базой. Мы – самовозобновляющийся продуктовый ресурс.
Но так, строго говоря, было не всегда. Экспоненциальный рост нашей численности начался, по историческим меркам, совсем недавно – каких-то пять – семь тысяч лет назад, когда появились первые городища и первые государства. До этого почти миллион лет популяция людей была весьма скромной. На всём земном шаре проживало меньше народу, чем сейчас в одном Нью-Йорке.
– Я тоже думал на эту тему, – кивнул Бретт, допивая кофе и делая знак официантке, чтобы добавила ещё. – Кем питались имаго, когда на земле не было людей? Существовали ли имаго уже тогда или возникли позже? Жрали ли они наших предшественников-гоминид и если да, то почему брезгуют животными теперь? Или всё же не брезгуют?
В ответ на это агент Донахью лишь пожал плечами.
– Сомневаюсь, что отдел располагает такой информацией, друг мой. Нам пришлось бы построить машину времени, отправиться на ней на пару миллионов лет в прошлое и посмотреть, что и как там было.
– А представь, если бы выяснилось, что существовало и до сих пор существует множество разновидностей имаго – по числу всех видов живых существ. У людей свои имаго, у австралопитеков свои, у шимпанзе свои, у лошадей свои, и даже у червей и лягушек имеются свои виды имаго, которые жрут их по ночам… – Бретта охватил полёт фантазии. – Или представь ситуацию ещё круче. Чтобы видеть лошадиных имаго, нужна «травма прозрения» лошадиного мозга, чтобы видеть черепашьих имаго, нужна «травма прозрения» черепашьего мозга, и так далее для всех животных. Мы же со своей «травмой прозрения» можем видеть только своих имаго и у других животных такая же фигня. Корова с «травмой прозрения» не увидит наших имаго или имаго куриц, или чьих-то ещё, она будет видеть только своих имаго. Более того, подобное выборочное восприятие может быть и у самих имаго. Наши имаго не интересуются животными просто потому что не воспринимают их! А имаго каких-нибудь колибри по той же причине не могут сожрать человека или слона. Каждому своё – вот что я хочу сказать! Каждому своё!
– Ну ты и фантазёр, друг мой, – улыбнулся Руфус Донахью. – Ты только не подумал, что из твоей теории следует. А из неё следует, что, например, после вымирания какого-либо вида животных его имаго тоже должны вымирать, ведь им нечем больше питаться, а на другую пищу они перейти не способны, ведь они её не воспринимают.
– Логично, – согласился Бретт. – Только некоторые виды животных не вымирают, а эволюционируют в другие, более высокоразвитые. Может и имаго эволюционируют вслед за ними? Допустим, людей же когда-то не было? Значит и наших имаго тоже не могло быть. От кого мы произошли?
