Рузвельту принадлежит и ещё одна немаловажная заслуга. Когда он стал президентом, он постепенно перенёс дискурс о феномене в политические круги. По его секретной директиве консульства в других странах начали искать и собирать информацию о том, как там обстоят дела в плане данного феномена. И со временем выяснилась пугающая правда: не только феномен ночных монстров присутствует на земле повсеместно, есть ещё ряд столь же необъяснимых и пугающих феноменов. Какие-то правительства находятся в курсе происходящего и пытаются что-то делать, какие-то предпочитают ничего не замечать, а какие-то вообще ни о чём не подозревают. Именно после Рузвельта и отчасти по его инициативе правительства многих стран зашевелились и впервые начали что-то предпринимать.
В середине двадцатого века крупнейшие мировые державы договорились сотрудничать в данном вопросе. Лишь немногие лица в правительствах оказались посвящены в тайну; для всех остальных она продолжала оставаться строжайшим табу и это правило сохраняется по сей день. Правду о феномене имаго не рискнули предъявить и широкой научной общественности. В неё посвящали и посвящают лишь после тщательной и кропотливой проверки и лишь тех, кто способен всю жизнь держать язык за зубами. Считается, что учёные, над чем бы они ни работали, умеют абстрагироваться и не давать волю эмоциям. На самом деле это не так и учёные прежде всего тоже люди со своими недостатками и слабостями. Если посвящать в тайну всех подряд, она уже не будет тайной. Кто-нибудь не выдержит груза ответственности и решит поделиться опасной информацией с окружающими – это особенно просто сейчас, в эпоху интернета и соцсетей.
Руфус Донахью был горячим сторонником демократических свобод, но в данном случае считал, что сокрытие от народа истины не есть зло. Бретт Гейслер всецело разделял это мнение.
Где-то через неделю после того, как Бретт стал частью отдела «Лямбда», наставник предложил ему изящный и элегантный способ сообщить Уильямсам об исчезновении Терри. Этот способ одновременно преподносил горькую правду и вместе с тем давал надежду на то, что с Терри всё хорошо.
– Позвони им и скажи, что Терри ты не нашёл. Не нашёл живого, но и мёртвого тоже не нашёл. Не говори прямо, что, дескать, всё возможно, иначе это будет ложью, но сделай так, чтобы они сами пришли к этой мысли. Так им будет легче переживать утрату, уж поверь мне, друг мой. А ещё скажи, что ушёл из армии и устроился в АНБ. Типа рассчитываешь, что работа в АНБ позволит тебе однажды узнать всю правду о судьбе кузена.
Так Бретт и сделал, слушая в трубке приглушённые рыдания Уильямсов и охи да ахи своих стариков. Те и подумать не могли, что их сын так неожиданно бросит армию.
Бретт ответил коротко:
– Всё это ради Терри. – И это было чистой правдой. Он действительно уничтожал имаго, чтобы поквитаться за Терри и за многие сотни и тысячи других людей, нашедших свой конец в пасти ночных монстров.
Старики прониклись поступком Бретта и неважно, какого мнения они при этом были о Терри.
– Я горжусь тобой, сын, – сказал мистер Гейслер-старший дрожащим голосом. – Чёрт побери, мой мальчик, как же я тобой горжусь!
После этого звонка Бретт редко задумывался о близких, о семье, о друзьях-«котиках». Той ночью в переулке для него началась новая жизнь и в этой новой жизни всё завертелось слишком быстро. Новая работа, уйма новой и невероятной информации, знания и тайны, от которых можно было очуметь. А если он и задумывался о былом и о людях, которые были ему небезразличны, то как о чём-то далёком, что навсегда осталось позади, как предыдущие воплощения в бесконечном колесе сансары. Вся его жизнедеятельность отныне свелась к одному – поискам и уничтожению имаго.
– Это единственное решение проблемы, друг мой, уж поверь мне! – постоянно повторял старший агент Донахью, словно Бретт мог об этом забыть или вдруг начал сомневаться.
Но Бретт всё помнил и не ведал никаких сомнений, правда воспринимал происходящее типично по-солдатски. Враг напал на твою страну и на твой народ, враг, которого невозможно принудить сдаться, потому что само его естество требует человека в качестве пищи. А значит врага нужно уничтожать, всё логично и просто.
Это же касалось и его отстранённости от друзей и семьи. Если враг способен нападать, как на Теслу, то лучше держаться подальше от тех, кто тебе близок и дорог, чтобы они ненароком не стали заложниками твоей работы. Бретт холодел от одной только мысли, что имаго могут сожрать маму или отца. Достаточно было Терри Уильямса. По крайней мере, когда имаго решит закусить Бреттом Гейслером, он сумеет дать ему отпор, а вот его друзья и близкие нет.
– Теперь я понимаю, почему уделом каждого агента становится жизнь в одиночестве, – сказал Бретт, когда узнал, что у Руфуса Донахью до сих пор нет ни жены, ни детей и он не планирует их заводить.
– Не в одиночестве, друг мой, а в уединённости, – поправил тот. – Это разные вещи. Пошевели извилинами, и ты поймёшь.
Бретт лишь понимал, что как это ни назови, суть не изменится. Не то, чтобы головорез-«котик» мог стать примерным семьянином (учитывая характер его работы), всё же такое было возможно. И вот он представил себе следующую картину: он женится на какой-нибудь приличной девушке, похожей на Синди Дрейк, у них родится чудесный малыш или даже не один, и вот однажды вечером они в компании приехавших погостить родителей (допустим, на Рождество) усядутся все вместе в гостиной перед телевизором, вдруг в воздухе заклубится чернота, которую никто, кроме Бретта не увидит, и оттуда вылезет уродливая пасть имаго. Ни о чём не подозревая, домочадцы не поймут, на что это в ужасе таращится Бретт и почему орёт не своим голосом. Не имаго, а Бретт и излучатель в его руке до смерти перепугают семью. А если излучателя под рукой не окажется, их окутает клубящаяся чернота и они мгновенно умрут. После чего имаго не сожрёт их, оставит в назидание, как Теслу – наглядный пример и недвусмысленное послание прочим агентам.
После таких мыслей Бретт гнал прочь не только естественное желание создать семью, но даже просто банальный порыв посидеть с армейскими друзьями, пропустить с ними стаканчик-другой. Как бы он смог болтать с ними, шутить и улыбаться, зная, что они всего лишь потенциальное блюдо на богатом и щедром столе имаго? Как вообще можно засиживаться с друзьями или гулять с девушкой допоздна, зная, что где-то в нескольких кварталах от вас в это же самое время имаго прищучил какого-нибудь обкуренного подростка, залезшего на рекламный щит, чтобы намалевать уродское граффити?
И в семье, и на дружеских посиделках с сослуживцами неизбежно всплывёт тема работы. И что в этом случае Бретту сказать? Открыть правду он не сможет, это запрещено, придётся врать или отмалчиваться. С каждым днём, с каждым годом враньё будет шириться и множиться, так что он сам в нём в конце концов запутается. Вдобавок друзья и родные зачастую воспринимают чью-то постоянную ложь как предательство. Начнутся ссоры, ругань, раздоры… Отношения будут испорчены.
Бретт внутренне смирился с тем, что отныне и на неопределённый срок у них с Руфусом Донахью единственными спутниками жизни будут они сами. Смирился он и с тем, что однажды имаго, возможно, его убьют. Это его не особо волновало. Армейская закалка приучила Бретта воспринимать такие вещи философски. Убьют значит убьют. Раз прикосновение имаго убивает мгновенно, то чего ж бояться? И хотя «котиков» учили терпеть боль и пытки, смерть всё равно выглядела страшно, если длилась мучительно долго, если жизнь болезненно выдавливалась из тебя по капле, как кровь, обрекая на неописуемые страдания. К чести имаго, они не заставляли свои жертвы страдать.
По мере вовлечения в деятельность отдела у Бретта возникали новые и неожиданные вопросы.
– А если нам начать убивать имаго до окончания трапезы? – предлагал он. – Так разве не честнее было бы по отношению к жертве и к её родным? Ведь семья могла бы получить хоть какие-то останки, чтобы достойно похоронить.
