Мой голос крепнет, мне хочется его оттолкнуть, но тело действует само, противореча словам. Я провожу по его черным волосам, задеваю ухо, прослеживаю легким прикосновением ногтей линию подбородка. Он убирает мою руку от лица и целует тонкое запястье в том месте, где бьется пульс. Мои пальцы вздрагивают, когда касаются его щек.

Секунду я позволяю ему это. Смотрю на склоненного передо мной молодого мужчину, и понимаю, что еще немного, и не смогу его прогнать.

– Уходи, Артем. Пожалуйста. – говорю я отчаянно.

– Нет.

Убираю руку и пытаюсь подняться, он не дает.

– Уходи.

– Нет!

– Я сейчас закричу.

Он приближает ко мне искаженное лицо и выдыхает:

– Кричи.

Повисает пронзительная пауза.

А потом я вижу в его глазах то, что заставляет мое сердце сжаться. Разочарование. Такое сильное и неотвратимое, что мне кажется, будто обидные слова рвутся с его языка. Я их уже слышу.

Но он молчит. Потом поднимается на ноги, разворачивается и уходит.

Я остаюсь в кабинете одна. Не сомневаюсь, что мне удастся справиться со своими чувствами, с глупой любовью к своему ученику и со слезами, которые вот-вот хлынут из глаз.

А в следующее мгновение я плачу и долго не могу успокоиться.

Проходит почти два часа. Дискотека заканчивается, я собираюсь идти домой, машинально прибираюсь в кабинете, но в коридоре вдруг слышится взволнованный голос:

– Да… Нет, он ушел два часа назад…Я попробую позвонить его друзьям… Хорошо, пришлю вам их номера. Не волнуйтесь, будем на связи.

– Что случилось?

В коридоре с телефоном в руках стоит Ольга Александровна, классный руководитель десятого класса. Вид у неё взволнованный.

– Милановский не появился дома. Уже десятый час, мать волнуется.

Я хмурюсь.

– Илья, добрый вечер, ты уже дома? – продолжает говорить по телефону Ольга. Я складываю руки на груди, слушаю, – Артем ушел с тобой?… Ясно, ладно, до свидания. Исаев говорит, что видел, как Артем входил в твой кабинет.

– Он сразу ушел. Это было два часа назад, – моментально отвечаю я.

Мне не нравится, как при этом трусливо ёкает сердце.

– Ладно, Маша, пойду еще звонить.

Качая головой, Ольга уходит. Я остаюсь в полутемном коридоре одна, напряженно размышляя. Где может быть Артем так поздно? Возвращаюсь в кабинет, медленно опускаюсь на стул. Меня гложет волнение и чувство вины. Раздавшаяся телефонная трель заставляет испуганно вздрогнуть.

– Слушаю.

Голос Андрея раздражен и не предвещает ничего хорошего.

– Ты время видела? Уже десятый час, что ты делаешь в этой своей школе до сих пор?

– У меня дежурство…

– Какое, к чертям, дежурство? Если тебя не будет дома через полчаса, милая, разговаривать будем по-другому. Ты меня поняла?

Не дожидаясь ответа, он бросает трубку. На ноги меня вздергивает страх, первое, что приходит в голову – скорее бежать! Судорожно смотрю на циферблат настенных часов: две драгоценные минуты из тридцати уже прошли. Наскоро скидываю школьные туфли, переобуваюсь, хватаю теплую шаль и выбегаю в коридор.

А потом резко останавливаюсь.

– Лестница.

Разворачиваюсь в обратном направлении. Запасная лестница всегда открыта, но дети ею не пользуются. Она ведет в старое здание школы, через внутренний двор. Артем однажды рассказывал, как они мальчишками залезали в закрытый корпус, и их оттуда выгнал дворник.

Накидываю шаль на голову и решительно толкаю покрытую инеем дверь.

Во внутреннем дворе тускло светит одинокий фонарь, и в его желтых лучах танцуют редкие снежинки. Тихий зимний вечер охватывает меня морозом. Я покрепче заворачиваюсь в шаль и иду к противоположным обшарпанным дверям, оставляя за собой цепочку темных следов.

Когда я оглядываю темное помещение старого холла, мне становится не по себе. Лунные лучи окрашивают пол в оттенки синего, справа лежит длинная вешалка, впереди чернеет огромная пасть лестницы, ведущей на второй этаж. Сюда часто заглядывает дворник, на полу повсюду расставлены ведра, метлы, лопаты для снега. В дальнем углу кучей свалены грабли и совки. Пол усыпан землей, побелкой, вдоль стены выставлены мешки с цементом, шпатлевкой и какой-то старой одеждой.

Нашариваю на стене выключатель, но света нет. Тогда осторожно пробираюсь между разбросанными предметами, переступая выщербленные ямки на полу и кирпичи.

– Артем?

Зову совсем тихо, но пустая комната тут же отзывается гулким эхом. Мне кажется какое-то шевеление в темноте справа от меня, и я делаю еще шаг вперед.

Глаза привыкают к темноте, сквозь вырывающийся изо рта пар, я вижу очертания старой парты, а на ней – сидящую темную фигуру, в которой тут же узнаю Артема.

– Что ты здесь делаешь?

Поднимается темноволосая голова, я вижу его глаза, почти сливающиеся с темнотой. Подхожу ближе.

– Ты знаешь, что Ольга Александровна тебя ищет? И родители волнуются.

Только теперь я замечаю, что рядом с ним на парте стоит бутылка. Ноздри улавливают слабый запах алкоголя. Он прослеживает мой взгляд.

– С мерами безопасности у нас в школе совсем плохо, – усмехается Артем, поднимает бутылку за горлышко и подносит ко рту, – можно пронести с собой все, что угодно.

Я в два шага преодолеваю разделяющее нас расстояние, решительно отбираю у Артема бутылку и со стуком ставлю её на парту.

– Что ты делаешь?

– Оставьте меня, Мария Викторовна, вы ясно дали мне понять, что больше не хотите иметь со мной ничего общего.

Артем слегка покачивается сидя на парте, на меня он не смотрит. Я чувствую, как со дна душа поднимается вязкое раздражение.

– И поэтому ты решил безобразно напиться? – резко спрашиваю я, – Очень взрослый поступок! Ты будешь напиваться всякий раз, когда потерпишь неудачу?

Он поднимает на меня взгляд, и на его лице я вижу тень изумления.

– Если ты будешь справляться со своими трудностями так, то я разочарована. Ты просто трус, Милановский! – говорю безжалостно, – вставай. Приведи себя в порядок и иди домой. Твои родители подняли на уши всю школу, разыскивая тебя.

Он медленно сползает с парты, на ногах держится довольно уверенно, я осматриваю бутылку, и понимаю, что он сделал всего несколько глотков.

Беру его за ледяную руку с намерением вытащить отсюда, словно провинившегося ребенка. В неотапливаемом холле заброшенного корпуса холодно, у меня уже зубы стучат, а он сидел здесь два часа.

– Ты замерзла…

Я застываю на половине движения и поднимаю на него взгляд.

Артем стоит совсем близко, смотрит на меня сверху вниз, и во взгляде сквозит болезненная привязанность. Он сжимает руку, потом одним движением снимает с моих плеч шерстяную шаль, скидывает пиджак, набрасывает на меня быстрым движением, и сверху, очень бережно, словно ребенка, укрывает шалью. Я чувствую тепло его тела, передавшееся ко мне через ткань, запах его одеколона, стою, словно во сне, в этом захламленном пыльном холле, залитом лунными косыми лучами, и смотрю на него.

Простые действия рождают в моей груди тугой комок, на глаза наворачиваются слезы. Я опускаю голову, чтобы Артем не заметил их, но они предательски ползут по щекам.

Тишина плотно ложится на уши. В этой паузе я чувствую, как он меня разглядывает.

– Почему все так сложно? – почти неслышно спрашивает он наконец, и облачко пара невесомо касается моего лица, – почему два человека просто не могут быть вместе? Я ведь знаю, что ты ко мне чувствуешь. Я ловлю твои взгляды с тех пор, как написал тебе письмо, и, может, ты сама боишься себе признаться, но ты влюблена в меня, ведь так?

Он не догадывается, насколько больно ранят меня его слова. Они словно крючки, поддевают внутри моего сердца и тянут наружу мысли, чувства, которые я не хочу понимать, ощущать.

Качаю головой, стираю со щек влажные дорожки, смотрю ему прямо в темные, прекрасные глаза.

– Ты прав. Все сложно.

Моя безвольная ладонь лежит в его руке, согревшейся от прикосновения. Он слегка тянет меня вперед, вряд ли отдавая себе отчет в этом, подсознательно притягивает меня.