– Очень просто: я пришла к вам жить, – ответила Мириам, скручивая черешок вишни. – Как мило с вашей стороны: для меня куплены вишенки…

– Даже речи быть не может! Ради всего святого, уходи… уходи, оставь меня в покое!

– …и розы, и миндальные пирожные? Поистине удивительная щедрость. Знаете, вишенки просто восхитительны. До вас я жила у одного старика: он был страшно беден, и мы с ним никогда не ели ничего вкусного. Но здесь, надеюсь, мне будет хорошо. – Сделав паузу, она погладила куклу. – А теперь будьте любезны, покажите, где мне развесить одежду…

У миссис Миллер лицо стало похоже на маску, изрезанную жуткими красными морщинами; она расплакалась, но как-то неестественно, без слез, будто за давностью лет позабыла, как люди плачут. Осторожно попятившись, она в конце концов натолкнулась на дверь.

Ощупью она ринулась через прихожую и сбежала по лестнице на этаж ниже, где забарабанила кулаками в первую попавшуюся квартиру. Дверь открыл невысокий рыжеволосый мужчина. Миссис Миллер проскользнула мимо него.

– Эй, какого черта? – возмутился он.

– В чем дело, котик? – спросила молодая женщина, которая появилась из кухни, вытирая руки.

К ней-то и воззвала миссис Миллер:

– Послушайте, мне совестно за такое вторжение, но… ах да, я миссис Миллер, ваша соседка сверху, и… – Она спрятала лицо в ладони. – Такая нелепость…

Женщина подвела ее к стулу, а мужчина от волнения начал звенеть мелочью в кармане.

– Что стряслось?

– Я ваша соседка, у меня гостит одна девочка, и она меня пугает. Сама не уходит, а выставить ее мне не под силу… от нее можно ждать чего угодно. Она уже стащила мою камею, но замышляет кое-что похуже… нечто страшное!

Мужчина спросил:

– Она вам родня, что ли?

Миссис Миллер замотала головой:

– Понятия не имею, кто она такая. Зовут Мириам, но кто она – ума не приложу.

– Вы, главное дело, успокойтесь, голубушка, – сказала хозяйка, поглаживая миссис Миллер по плечу. – Тут с нами Гарри, он живо разберется с этой девчонкой. Поднимись туда, котик.

А миссис Миллер подсказала:

– Дверь не заперта… квартира пять-«а».

После ухода Гарри женщина принесла полотенце и помогла миссис Миллер утереть лицо.

– Вы – сама доброта, – растрогалась миссис Миллер. – Простите, что веду себя как последняя дура, но эта маленькая злодейка…

– Ну, будет, будет, голубушка, – стала успокаивать ее женщина. – Не переживайте.

Миссис Миллер опустила голову на согнутую руку, притихла и даже как будто задремала. Хозяйка квартиры включила радиоприемник; тишину нарушили звуки фортепиано и хрипловатый голос; она принялась отбивать ногой ритм, безупречно попадая в такт.

– Нам бы тоже не мешало туда подняться, – сказала она.

– Видеть ее не могу. Не могу находиться рядом.

– Угу, но перво-наперво знаете, что нужно было сделать, – полицию вызвать.

Вскоре послышался стук шагов: это коротышка спускался по лестнице. Размашистым шагом войдя в прихожую, он нахмурился, почесал в затылке и, отчаянно смущаясь, объявил:

– Нету там никого. Смылась, не иначе.

– Гарри, ну ты и балбес, – фыркнула женщина. – Мы отсюда не отлучались, уж наверное, заметили бы… – Она осеклась под пристальным мужским взглядом.

– Я всю квартиру обшарил, – сказал коротышка. – Говорю же, нету там никого. Никого, понятно?

– Скажите, – миссис Миллер поднялась со стула, – скажите, вы видели там большую коробку? А куклу?

– Нет, мэм, ничего такого не видал.

И молодая женщина, будто вынося приговор, сказала:

– Хоть стой, хоть падай…

Бесшумно войдя к себе в квартиру, миссис Миллер замерла посреди гостиной. Да, в определенном смысле изменения не бросались в глаза: розы, пирожные, вишни – все на месте. Но комната была пуста; такой пустоты не добьешься даже вывозом мебели и живности; подобная мертвенность и окаменелость бывает только в похоронном зале. Перед миссис Миллер замаячил диван, будто совсем незнакомый: он был не занят и оттого приобрел новый смысл, пронзительный и пугающий; уж пусть бы на нем свернулась калачиком Мириам. Взгляд миссис Миллер сосредоточился на том месте, куда – ей четко помнилось – она сама поставила коробку, и пуфик вдруг отчаянно завертелся. Она посмотрела в окно: река-то безусловно была настоящей, на улице безусловно падал снег… но можно ли хоть в чем-то считать себя надежной свидетельницей, ведь Мириам наверняка здесь… но где она? Где же, где? Как во сне, миссис Миллер опустилась в кресло. Комната теряла форму; прежде темная, она сделалась еще сумрачней, и с этим бесполезно было бороться, поскольку даже поднять руку, чтобы зажечь свет, оказалось невозможно.

Закрыв глаза, она внезапно почувствовала, как ее выталкивает вверх, словно ныряльщицу из глубокой зеленой бездны. В минуты ужаса или безмерной скорби случается так, что ум застывает, будто ждет озарения, а мысли тем временем окутывает кокон спокойствия, как дремота или непостижимый транс; и во время такого затишья человек вдруг обретает способность к трезвым, здравым рассуждениям: а что, если она и не встречала никогда девочки по имени Мириам? Что, если на улице просто испугалась неизвестно чего? Но в конечном счете это – равно как и все остальное – не играло роли. Ведь Мириам отняла у нее только внутренний стержень, но теперь-то к ней вернулась прежняя сущность, которая обитает в этой квартире, готовит себе поесть, держит канарейку; сущность эта надежна и заслуживает доверия: миссис Г. Т. Миллер.

Умиротворенная, она вслушалась в тишину и различила двойной стук: поблизости выдвинули и тут же задвинули ящичек секретера; звуки эти носились в воздухе даже после совершения тех действий: выдвинули – задвинули. А дальше их резкость мало-помалу сменилась шелковым, деликатно мягким шелестом, который приближался и набирал мощь, да такую, что от нее задрожали стены и вся комната начала рушиться под лавиной этих шорохов. Миссис Миллер замерла, открыла глаза – и встретила тусклый, пристальный взгляд.

– Ну, здравствуй, – сказала Мириам.

Перевод Е. Петровой

(1945)

Догадываюсь, какие слухи распускают некоторые на мой счет; можете встать на их сторону или на мою – решайте сами. Здесь, конечно, мое слово против слова Юнис и Оливии-Энн, да только любой, у кого глаза есть, вмиг увидит, которая сторона умом тронулась. Я лишь хочу, чтобы граждане Соединенных Штатов знали факты – только и всего.

Факты таковы: в воскресенье, двенадцатого августа сего года от Рождества Христова, Юнис пыталась зарубить меня отцовской саблей времен Гражданской войны, а Оливия-Энн как угорелая носилась по дому, размахивая здоровенным тесаком. Я уж помалкиваю о том, что они до этого вытворяли изо дня в день.

Началось все полгода назад, когда я женился на Мардж. Это была моя первая ошибка. Поженились мы в Мобиле[4], на пятый день знакомства. Мардж гостила у моей кузины Джорджии; всем нам уже исполнилось шестнадцать лет. Теперь, задним числом, теряюсь в догадках: как так вышло, что я на нее запал. Ни кожи ни рожи, ни мозгов. Зато натуральная блондинка. Вот вам, пожалуй, и ответ. Короче, прожили мы с ней каких-то три месяца – а Мардж взяла да и залетела; это была моя вторая ошибка. Начались истерики: хочу, мол, домой к маме, хотя на самом деле никакой мамы-то и нет, есть только эти две тетки – Юнис и Оливия-Энн. Из-за Мардж пришлось мне оставить завидное место продавца в мелкооптовом универмаге и перебраться в Адмиралз-Милл – откуда ни глянь, такое захолустье, что иначе как придорожной помойкой не назовешь.

В тот день, когда мы сошли с поезда Южной железной дороги, хлестал жуткий ливень; угадайте, кто-нибудь потрудился нас встретить? А ведь я сорок один цент от себя оторвал, чтоб телеграмму отбить! Пожалуйте: с беременной женой под проливным дождем семь миль пешедралом. Мардж пришлось несладко, потому как у меня спина побаливает, где уж тут баулы волохать. Но потом увидел я этот особняк – и, честно сказать, обалдел. Большой, желтого цвета, вдоль всего фасада настоящие колонны, двор камелиями обсажен, розовыми и белыми.