- …пять маек, трусы, футболки… не помню, сколько. Носки, простые и шерстяные. Шерстяная шапка. Панамка. Кепка с козырьком.

- Кха-ха-ха!!! – вдруг расхохотался, держась за бока, Пантелеймон, - Ха-ха!!! Ох-хо-хо!!! Ты слышал, Василий? Хи-хи-хи!!!

Василий явно всё слышал, до единого слова. Потому что тоже, вслед за Пантелеймоном, оскалил свои жёлтые зубы и заржал, запрокидывая голову:

- И-и-и-и-а-а-а-ха-ха-ха!!!

- Шапка-ха-ха! – веселился Федулыч, - Кепка-ха-ха! Панам-ха-ха-ка! У тебя ж вроде не три головы, как у нашего Горыныча. Зачем тебе, ха-ха, колпаков столько?

Венька обиженно поджал губы и отвернулся.

- Ладно, Веник, - миролюбиво сказал Пантелеймон и похлопал его по плечу, - не дуйся. Приехали уже. Вот оно, твоё Полетаево. Летают, значит, тут все. Полетают, полетают, и назад, как положено, возвратятся.

Впереди, на светлой солнечной опушке, виднелась изгородь. За изгородью – обычная приземистая деревенская избушка. Толстые брёвна в семь рядов. Маленькие, подслеповатые окошки. Из кирпичной трубы дым. И стояла избушка, как положено - к лесу задом, к путникам, естественно, передом.

Необычным в избушке был её цвет – крикливо-жёлтый, как яичный желток, весёлый, с яркими бликами и переливами. Ставни у окон были малиновые. А крыша выкрашена сиреневой краской, да вдобавок вся разрисована розовыми и голубыми цветочками.

С крылечка махала белым платком сухонькая, чуть сгорбленная старушка в потёртом оранжевом пальто и синих галошах на босу ногу.

– Никак, капитулирует, - шепнул Веньке Пантелеймон и повернулся всем телом к старушке, - Эй, хозяйка, что стоишь, флагом машешь? Принимай долгожданных гостей!

Часть 2. ДЕРЕВНЯ ПОЛЕТАЕВО И ЕЁ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ОБИТАТЕЛИ.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях…

А. С. Пушкин

Глава 1. Старушка в оранжевом пальто и синих галошах.

- И-и-и-х-х-ха!!! – вскрикнули одновременно осёл Василий и старушка в пальто и галошах.

Василий – от того, что слишком сильно натянул Пантелеймон вожжи. Старушка, вероятно, от переизбытка чувств.

Она подпрыгнула, закружилась, как юла, на месте, кубарем скатилась с крыльца, пулей пролетела сквозь калитку, кинулась к телеге и вцепилась, как сумасшедшая, в Веньку.

- Внучок! Внучок любимый приехал! – заверещала старушка, обнимая Веньку и покрывая поцелуями его толстые щёки, - Наконец-то! Все глаза проглядела! Заждалась!

Она трясла Веньку, как грушу. Гладила его по голове. Ерошила волосы. Дёргала за уши. Тискала, тормошила, пошлёпывала по спине. Вырваться из её объятий было невозможно.

«Позвольте, бабуля! – хотел было сказать ей Венька, - Какой любимый внучок? Вы, наверное, сослепу обознались».

Но старушка так решительно схватилась одной рукой за Венькин чемодан, а другой стянула его самого с телеги на землю, что он и рта раскрыть не успел.

Между тем она пошарила в кармане пальто и вытащила оттуда какой-то гладкий предмет золотого цвета, очень сильно напоминающий по форме и размеру обыкновенное куриное яйцо.

- На, вот! – старушка с поклоном протянула золотое яйцо Пантелеймону, - За труды.

- Опять? – усмехнулся Федулыч, подышав на яйцо и протерев его о полу замызганного пиджака.

- Чем богаты, - вздохнула старушка и подсыпала ему в карман ещё и горсть сухого гороха, - Сам знаешь…

- Да уж куда там…, - согласился Пантелеймон, скребя в затылке, - Знаешь, что я тебе скажу… на бульон её давно пора, вот что!

Он взмахнул вожжами, хлестнул под зад Василия и, не попрощавшись, погнал своё такси дальше по дороге.

Минута – и ни телеги, ни осла, ни возничего уже не было видно за клубами сухой дорожной пыли. На опушке остались стоять только чемодан, старушка и онемевший от изумления Венька.

«Постойте! Пантелеймончик! Друг Василий! Куда вы? А как же Сима? И Фима? Зачем вы меня сюда завезли?!» - у Веньки аж ноги загудели, так ему захотелось броситься вслед за телегой, подальше от этого странного дома и полоумной старушки с её попугайскими пальто и галошами, безумными идеями и приставучими поцелуями.

- Пошли, что ли? – старушка подхватила чемодан, крепко взяла Веньку за руку и потащила его к дому, размахивая багажом и ворчливо бубня себе под нос, - На бульон! Ишь, чего выдумал! А жить на что? Бульон! Самого тебя на бульон, кикимора зелёная!

Венька плёлся рядом, еле живой от сверлящего и сжимающего все внутренности страха.

«Бульон! – думал Венька, - Из кого тут варят бульон? Может, из таких вот толстых, как я, заезжих мальчишек?».

Ему вдруг вспомнилась сказка. Та самая, про Гензель и Гретель. Всё, в принципе, совпадало: и расписной, почти что пряничный дом, и старая бабка в пальто и галошах, и…

- Проходи, проходи, - старушка отворила скрипучую калитку, и Венька оказался в заросшем густой травой и кустами дворе.

Посреди двора торчала старая кривая яблоня. Под яблоней почему-то была насыпана рыбья чешуя. По чешуе расхаживала, прихрамывая на одну ногу и лениво ковыряя и корябая когтями землю, полуощипанная рябая курица.

- Кыш! – притопнула то ли на курицу, то ли на яблоню старушка и повела Веньку в дом.

В доме оказалось на удивление чисто и тепло. Пахло мятой, только что вымытыми полами и свежими сдобными булками.

- Что у тебя там, в саквояже? Кирпичи, что ли? - старушка небрежно бросила Венькин чемодан в угол и засуетилась, забегала вокруг большого деревянного стола, - Садись, садись. Устал с дороги? Сейчас чай с киселём пить будем. Или, может, наварим бульону?

«Наварим бульону! - подумал Венька, - Из меня! Всё! Это конец!»

Ужас вспорол ему живот и подкатил к самому горлу. Голова закружилась. Взгляд затуманился. Последнее, что успел отметить Венька, - огромная, почти в полкомнаты, печь с жарко потрескивающими в ней поленьями и булькающая в тяжёлом медном котле вода.

В глазах у Веньки всё сделалось оранжевым, синим, зелёным, потом разом почернело, ноги его подкосились. И Венька грохнулся в тяжёлый глубокий обморок.

Глава 2. Наваристый бульон и скатерть-самобранка.

Очнулся Венька от того, что на его лицо частым дождём шлёпались холодные, острые капли. Он вздрогнул, провёл рукой по щекам, вытирая воду, и открыл глаза.

- Слава тебе, господи! – прошептала склонившаяся над ним старушка, - Очухался!

В руках она держала большую глиняную кружку, из которой, видно, и поливала Веньку водой. Глаза у старушки были большие и испуганные. А лицо – участливое и даже, кажется, заплаканное.

- Да ты, никак, припадочный, внучок? – ласково спросила она Веньку, - Или просто переутомился с дороги?

Старушка нагнулась ещё ниже, подсовывая под Венькину голову набитую соломой подушку. Венька вгляделся в её быстрые натруженные руки, маленькую жилистую фигуру, загорелое и улыбчивое морщинистое лицо. При ближайшем рассмотрении старушка уже не казалась такой чужой и страшной. Оранжевое пальто она к этому времени сняла и повесила у двери на гвоздик. Галоши стояли там же, на круглом пёстром половичке. По дому старушка передвигалась в мягких войлочных чунях. Седые с голубым отливом волосы были закручены в растрёпанный высокий пучок, напоминающий дулю. На весьма измятом фартуке яркого лимонного цвета, надетом поверх фиолетового в розовую полоску платья, крестиком был вышит красный петух.

На душе у Веньки потеплело от зародившейся слабой надежды. Но для верности он всё же спросил:

- А что, бабушка, вы из меня бульон варить не собираетесь?

- Из тебя? Бульон? – старушка обомлела и замахала на Веньку руками, - Господь с тобой! Ишь чего выдумал! Какой из тебя бульон?! Я ж вегетарианка!!!

- А как же… вы тут говорили… не желаешь ли, мол, бульону…

- Овощного! – рассмеявшись, воскликнула старушка, - Я ж бульон из овощей варю! Из репы всякой, турнепса, топинамбура. Хороший навар ещё брюква даёт. А для запаха – петрушки всякой, лебеды, крапивы.