- Круг замкнулся, - тихо прокомментировал происходящее домовой, - Опять первую голову надел.

- Что?! – не понял Венька.

- У него их вообще-то три: начальственная, сочувствующая и коммерческая. Он их в портфеле хранит и с собой всё время носит, чтоб не закатились куда и не потерялись. И по мере надобности одну голову на другую меняет. Не при всех, конечно, чтоб людей не смущать.

- Образцы всех блюд, - продолжала начальственная голова, - сдадите на экспертизу! За справкой о результатах экспертизы попрошу явиться с двух до шести в экспертную комиссию. Маршруты полётов согласуете с часу до трёх в маршрутной комиссии. Непрописанного жильца необходимо прописать с десяти до двенадцати в жилищной комиссии. И чтоб никаких…!!!

В этом месте Афанасий Горыныч дал петуха и схватил себя за горло – в том месте, где голова обычно к шее прикрепляется.

- …никаких уроков без лицензии! Никакого репетиторства без моей личной резолюции! Особенно в смысле лётной школы и высшего пилотажа!

- А вот это мы ещё посмотрим!

- Ах-х-х!!! – сказали все сразу хором, потому что такого поворота событий никто не ожидал.

Глава 26. Именины сердца.

Со скамейки вдруг решительно поднялась Фима, подскочила к Горынычу и встала напротив него как бравый солдат – с воинственным лицом и с метлой наперевес.

- В моём доме он мне указывать будет!

Бабушка Фима оттолкнулась метлой от пола и деловито взлетела под самый потолок.

- Ах-х-х!!! – сказали все ещё раз, потому что такого кульбита ожидали ещё меньше.

- Бумагу с чернилами некуда девать? – строгим директорским тоном обратилась к Горынычу Фима сверху, из-под самого потолка, - Лучше б книжки умные писал! Больше бы пользы от тебя и от бумаги было!

- О-о-о! О-о-о! О-о-о! Полетела зараза… полетела…

Охотничий инстинкт не дал Добрыне усидеть на месте. Молниеносно выхватив скалку из-за пазухи, он пулей бросился вперёд, замахнулся…

- Вот ведь! – сокрушённо вздохнул домовой, снимая убитую муху со лба Горыныча, - Куда зараза залетела! На административную, с позволения сказать, голову!

Пошатываясь, придерживая одной рукой чуть не слетевшую с плеч голову, а другой крепко прижимая к себе портфель, Афанасий Горыныч Дед с трудом нащупал дверную ручку. Подёргал её, потряс, наподдал дверь боком и, не попрощавшись, выскочил вон.

- Иди-иди, - проворчал Добрыня, - Головы свои береги, не растеряй по дороге.

- Что теперь будет? - испуганно пискнула бабка Нюра, - Ой, что-то будет!

- Жалобу на нас пошёл писать, - уверенно пробасила Матрёна.

- Не жалобу, а повесть, - сказала, спустившись с потолка, хозяйка избушки, - Или даже целый роман.

- Ах-х-х!!! – сказали все в третий раз, только теперь разглядев, что перед ними вовсе не Фима. И даже не Сима. А целая, невредимая и на части неделимая…

- Серафима Ферапонтовна!!! – закричали гости хором, как будто только сейчас первый раз её разглядели и увидели, - Ура!!!

И кинулись её поздравлять, обнимать и целовать в обе щёки.

- День рождения у неё сегодня, - шепнула бабка Нюра Веньке, - Именины сердца. Сто пять лет и четыре с половиной месяца.

- Ой, - смутился Венька, - Я не знал. И подарка не приготовил…

- Зато я приготовила! – радостно закричала Серафима, - Напекла для вас, наварила, нажарила!

И принялась метать на стол булки, пироги, ватрушки, кисели, простокваши, варенье, соленья, мочёную бруснику и яблоки. Тарелки, кружки, миски, кувшины, блюда, корзины заполнили весь стол.

- Угощайтесь! – хлопотала хозяйка, - Прошу, дорогие гости, к столу!

Глава 27. Пир горой.

Особо уговаривать никого не пришлось. Все расхватали тарелки, ложки и вилки и с рвением принялись за дело. Гора еды, выросшая посреди стола стараниями хозяйки, убывала с молниеносной быстротой.

Матрёна одобрительно работала челюстями и кивала мощной головой. Она загребала всё, что попадалось под руку: шпроты в банках, апельсины, маслины, торт, пачки печенья, связки бананов, майонез, конфеты, галеты, виноград, шоколад – и тащила прямиком себе в рот.

Бабка Нюра бесстрашно выгрызала середину из ватрушки.

Домовой Добрыня орудовал ножом и вилкой, как настоящий английский лорд. Возьмёт с блюда шматок ветчины, ножиком аккуратно кусочек отрежет и в рот его. И сидит, глаза к потолку закатив, дегустирует. Да ещё Веньку поучает и о хороших манерах разговор с ним ведёт.

- Нож держат в одной руке, - объясняет Добрыня, - а вилку совсем в другой. То есть, получается, что в разных руках их держат. Не в одной и той же. А дичь вообще без ножа едят. С ножом – только всякие олухи.

- А где тут дичь? – никак не мог взять в толк Венька.

- Дичь – это ты, Вениамин Иванович. Потому что этикета не знаешь и чавкаешь, как хряк на свиноферме.

На самом деле домовой, конечно, всё перепутал. Потому что чавкал вовсе не Венька, а горячо и любовно обнявший свою миску Самсон. Он сидел в своём дальнем углу и чавкал, хрюкал, мычал, сопел и даже постанывал от удовольствия. А бабушка Серафима без устали подкладывала ему всё подряд: и сосиски, и карамельную пасту, и курагу, и пирожные, и замороженную вишню, и зелёный горошек. Леший зачёрпывал еду своей огромной, как ковш, пятерней. Опрокидывал её в широко распахнутую пасть. И опять зачёрпывал, опрокидывал, зачёрпывал, опрокидывал, зачёрпывал. В конце концов до того наугощался и напробовался всего подряд, что отвалился пузом кверху и решил, наверное, что оказался в раю.

В довершение картины жаба Анисья выпрыгнула из своих часов и скакала теперь по Самсоньей голове, как по родному болоту, громко квакая от удовольствия.

- Ква! Ква! Ква!

- Ура! Ура! Ура!

И появилась невесть откуда балалайка. И забренчала на ней Серафима, запела свою «барыню». А Матрёна – руки в боки - отплясывать пошла. Платочек с головы сдёрнула и ну им махать, такт отбивать. А под платочком у Матрёны была, оказывается, косичка. Маленькая, тоненькая, как крысиный хвостик. Но Матрёне очень даже шла и голову её украшала.

Добрыня – тот всё больше фокусы показывал. В основном, конечно, с мухами. Поймает, в кулак зажмёт, дунет, плюнет, ладонь раскроет, а мухи-то и нет! То ли улетела, то ли ещё куда подевалась – домовой своих секретов никому не раскрывал.

Потом ещё Серафима стихи читала. Не такие, как в первый раз, а нормальные, из книжки. Про царя Салтана, князя Гвидона и царевну Лебедь. Иногда, конечно, слова забывала.

Кто-то что-то там поёт,

И чего-то там грызёт,

А яички не простые,

Все скорлупки золотые…

В общем, путала литературу с действительностью и ни к селу ни к городу приплетала везде свою золотоносную Корябу.

«Ну и пусть, - думал Венька, глядя на бабушку с умилением и любовью, - Сто пять лет женщине, имеет право и подзабыть. Главное, чтобы больше не раздваивалась и всегда такой, как сейчас, оставалась».

Впрочем, она вовсе и не думала раздваиваться! Зачем ей теперь это было надо, когда вокруг расцвела такая красота и гармония.

Да и сама Серафима Ферапонтовна в своём цельном обличии стала несказанно хороша! И всё было при ней – кураж и домовитость, лёгкий нрав и деловой ко всему подход, радость и печаль, хозяйство и праздник, клоунада и уютный быт, в общем полное, можно сказать, равновесие и совершенство. Особенно в смысле полёта.

Взлетала Серафима теперь легко, без выкрутасов и резкостей. И парила плавно. Скользила высоко, под потолком, свободной птицей.

- Я не я буду, если тебя, Вениамин Иванович, летать не научу, – пообещала она торжественно Веньке.

Часть 3. НЕБЕСНАЯ РЕКА, ВЫСОКИЕ ОБЛАКА.

Всё выше, и выше, и выше

Стремим мы полёт…

П. Герман

Глава 1. Уроки волшебного пилотажа.

Поначалу-то у Веньки вообще ничего не получалось.

И подпрыгивал он, часто-часто мельтеша руками. И, лёжа на животе, старательно гудел, перекатывался с боку на бок. И, уцепившись двумя руками за яблоневую ветку, свисал сарделькой, бултыхал в воздухе босыми ногами.