И всем сразу стало его жалко. Даже Веньке, хоть он и натерпелся от лешего – страшно вспомнить!

- Вот ведь, - философски заметил Добрыня, - что бывает с человеком, когда его не любят!

- Какой же он человек! – тонко усмехнулась бабка Нюра, - Это ж нелюдь! Упырь! Волосатая тварь!

- Если упырь, его и полюбить нельзя?! – вконец рассердился Добрыня, - Скажи ещё, что домовые тоже нелюди! Твари мы, домовые! Упыри! Ну, скажи, скажи!

- Что ты, что ты, - испугалась бабка Нюра и нырнула в спасительный Матрёнин рукав, - Домовые – лучшие из людей! Самые что ни на есть человечные из человеков! Вот взять хотя бы тебя, Добрынюшка…

- Не надо меня брать, - отмахнулся от грубой Нюриной лести Добрыня, - Лучше за собой следи. А полюбить можно всех и каждого. Даже Самсона.

- Ага! – встрепенулась бабушка Сима, - Как будто ты кого-нибудь окромя своих мух любишь.

- Мух я не люблю. Я их давлю, - резонно заметил домовой, - Они летают, а я давлю. Они летают, я давлю. Они летают…

- Летают они, видишь ли, - ни к селу ни к городу произнесла хозяйка, - Летать каждый дурак может. А ты сначала выполни долг.

- Какой-такой долг? – возмутился Добрыня, - У меня долгов нет. Я тебе, Сима, двадцать рублей в прошлый четверг отдал, забыла?

- С-с-с… С-с-с… Сима?! – задохнулась от возмущения Фима. Только теперь все заметили, что с Серафимой произошла очередная метаморфоза и теперь на лавке сидело её занудное, деловитое воплощение, - Не смей!

- Ни в коем разе, - покладисто кивнул Добрыня.

- У каждого долг свой, - продолжала занудствовать Фима, - У меня – дом блюсти и в порядке содержать. У Корябы – яйца нести. У Вениамина Ивановича – стариков и родителей почитать.

- Тяжёлый ты всё-таки, Фима, человек, - подала голос Матрёна, - Потому и не летаешь. Брала бы со своей Симы пример.

- С-с-своей? С-с-си… С-с-си… С-с-симы?! – пошла пятнами бабушка Фима.

«Как бы опять не сковырнулась и не грохнулась», - с тревогой подумал Венька.

- Лёгкий человек и живёт легко, - продолжала бабка Матрёна, - радуется, веселится, над землёй парит.

- Кто тут над землёй парит?! – раздался с порога строгий голос, - Опять вылеты совершаете без моего разрешения и согласования карты маршрутов?! Разгоню я вашу шайку-лейку, ох, разгоню!

Глава 24. Горыныч.

Венька сразу и не сообразил, что произошло.

Все повскакали со своих мест, как будто им кипятком под зад плеснули, и уставились на вошедшего в избу сердитого дяденьку.

Дяденька этот был черноус и чернобров. На голове имел фетровую шляпу. Одет был в серый костюм с фиолетовой рубашкой. Под мышкой держал пухлый кожаный портфель.

В общем, дяденька как дяденька. Обыкновенный – хоть и сердит. Одно только непонятно - как он в дом-то попал? Неужто Добрыня входную дверь запереть забыл, когда крыльцо починял после Матрёниного посадочного манёвра?

Как бы то ни было, начали его за стол приглашать, всякие разные блюда предлагать и вообще ублажать, кто чем может.

Добрыня с поклоном пододвинул ему стул. Бабка Матрёна шляпу приняла и держала её на вытянутых руках, как большую драгоценность. Фима, как всегда, подкладывала, подносила, подливала и чистое полотенце протягивала – чтобы рот утереть. А если понадобится, то и нос заодно.

- Тебя, я знаю, Вениамином Ивановичем зовут, и проживаешь ты здесь без прописки, - немного наевшись и откинувшись вальяжно на стуле, дяденька ткнул в Веньку указующим пальцем, - А я Афанасий Горыныч буду. Слыхал?

- Вы-ы-ы?! – ахнул Венька, - Горы-ы-ыныч?!

- Ну, да, - небрежно поковыряв в зубах и повертев в пальцах зубочистку, кивнул серый дяденька, - Дед.

- Какой же вы дед? – ещё больше удивился Венька.

Дяденька был, конечно, не молод. Но не так уж и стар, даже по Венькиным меркам. Лет ему было, наверное, тридцать. От силы – сорок пять. У него, по всему видать, и детей-то пока ещё не народилось.

- Дед – это фамилия, - деловито откашлявшись, объяснил Веньке гость, - Афанасий – имя. Горыныч – отчество. Представляю здесь местную администрацию в качестве её головы. Ещё вопросы будут?

Вопросов у Веньки была масса. И про странное отчество. И про фамилию. И, главное, про голову. Вернее, про три головы. Где они? Куда он их спрятал? Или Пантелеймон всё наврал? Но задавать такие вопросы Венька постеснялся. Неудобно было как-то при всех. Потому и промолчал предусмотрительно.

- А у меня вопросы будут! Касается всех!!!

Афанасий Горыныч отодвинул решительным жестом опустевшую тарелку, встал из-за стола, сверкнул тёмными глазами и грозно нахмурил чёрные, как вороново крыло, брови.

- Что тут у вас за собрание?! И почему ничего со мной заранее не согласовано и на административной комиссии по протоколу не утверждено?! Где заключение сан-мед-вет-под-вот-как-экспертизы?! Кто разрешил?! Почему не подали заявку?! Где справка с моей заверенной подписью и гербовой печатью?!

Все сидели, опустив глаза, и ковыряли ногами половицы.

- Разгоню я вас всех! Всех до одного! Совсем распустились! За разрешениями на полёты не приходят! Летают, понимаешь, куда их душа пожелает! Дорогу в канцелярию забыли! Я вас за эти полёты оштрафую! Арестую!! Лицензии лишу!!!

Горыныч ещё раз сверкнул глазами, в гробовой тишине промаршировал через всю горницу в обнимку с портфелем и исчез за печкой.

Глава 25. Три головы и цистерна чернил.

С полминуты в горнице было тихо. Потом из-за печки раздался стук. Потом Горыныч чем-то там поскрипел. Потопал очень громко. Крикнул «ать-два!». И вышел совершенно другим человеком. Волосы у него теперь были белёсые, как сноп соломы. Брови выгоревшие. Глаза лучистые, добрые и голубые, словно незабудки.

«Что ж это такое у них тут творится?! – ужаснулся Венька, - У одной, как в калейдоскопе, личность меняется. У другого – целая, как бы это сказать… голова!».

- Родной мой народ! – произнёс обновлённый Горыныч ласковым, улыбающимся ртом и раскинул как бы для объятий руки, - Что ж это вы? Дорогу в свою любимую канцелярию забыли? Или боитесь чего? Знаете ведь, как я к вам отечески отношусь! Всё вам разрешу, всё подпишу, печатей нашлёпаю и справки выдам, какие захотите. Приходите за справками! Торопитесь, налетайте!! Я жду вас, мой народ!!!

Народ безмолвствовал. Только Нюра прокралась к Веньке на плечо и шепнула тихонько ему в самое ухо:

- В канцелярию в прошлом месяце чистой бумаги завезли - целый самосвал. И чернил полную цистерну. Надо ж ему теперь всё это как-то оприходовать, израсходовать и перед начальством о проделанной работе отчитаться. Вот он и придумал – бумагу с чернилами на всякие разрешения и лицензии изводить. И всем на что ни попадя справки с печатью выдавать. На полёты, охоту, отдых, работу, урожай, неурожай, дым из трубы, ловлю бабочек и блох…

- Мне на убой мух беспрепятственно дал, - шепнул в другое Венькино ухо Добрыня, - Самолично подписал. Собственной административной рукой. Он вообще-то добрый, наш Горыныч. Всё разрешит, что попросишь. Главное – хорошенько попросить, без капризов и кандебоберу. Кандебоберов наш Горыныч не любит.

«А если я просить не хочу? - подумалось Веньке, - Если я так хочу бабочек ловить, без спросу?».

Между тем Афанасий Горыныч снова побывал за печкой и вышел оттуда совершенно лысый, но с рыжими тараканьими усами и хитрым лицом. Под мышкой у него был зажат неизменный портфель, а в руке - кипа каких-то непонятных бумажек.

- Задёшево продам! Любые справки, дипломы, сертификаты, разрешения, допущения, аттестаты, выписки, направления, освидетельствования, диссертации, курсовые, сочинения, анализы, кардиограммы и рентгенограммы! Всё, что хотите! Берите! Даром отдаю! Почти что бесплатно!

Горыныч хитро подмигивал, заговорщицки кивал и совал свою продукцию всем прямо в руки. Брали неохотно, всё больше отказывались – у каждого и так эти разрешения уже некуда было складывать, хоть печку ими топи.

- Ах, так! – Горыныч быстренько, бочком, бочком, прокрался за печку, постучал там опять чем-то, поскрипел и вернулся в горницу чернобровым и темноглазым, каким в первый раз появился, - У кого не будет справки, оштрафую! За просрочку лицензии каждый получит направление в административную комиссию! Указания будут разосланы в ближайшее время в соответствии с пропиской!