– Туточки я. А что, уже и права не имею к себе домой прийти? – возмутился Кирьян.

Фаина промолчала. Она принялась что-то мысленно обмозговывать, глядя на сына и двух дочерей.

Всех троих своих детей Фаина любит одинаково сильно, но в то же время, особенными «любовями».

Олеська – ее первенец, ее долгожданное дитя. Кирьяша – единственный сын. Ну и Юля – поскрёбыш, младшенькая. Самую маленькую как не любить?

Всех троих Фая любит, всех. И мечтает только об одном: чтобы все трое по жизни крепко друг за друга держались и жили дружно, рядышком.

– Ерунды не мели, Кирюш, – строго молвила Фая. – Твой это дом, твой, никто тебя обделять не собирается. Только ты дома почаще бывай.

Тут Олеська психанула. Нервы сдали. Плечом капризно дернула, из глаз слезы брызнули:

– Хватит, мама, всем нам голову морочить! У меня есть мой капитал, это я его получила, ну отдай его мне! Почему ты им распоряжаешься, ведь никакого отношения к нему не имеешь? Я хочу, значит, я куплю дом и сделаю это сама! В конце концов, капитал дали мне, за то, что я детей родила!

Фаина закачала головой, зацокала языком:

– Ты посмотри, как мы заговорили! На капитал твой я прав имею поболее твоего! С детьми твоими, тебе кто помогал? Папки их, или может быть, другие бабушки, дедушки твоих детей?

Из-за печки шустро выскочил Лексей, бросился защищать старшую дочь:

– Не обижай дочку, что ты за женщина такая невозможная?

Олеська только рукой в бессильной ярости махнула:

– Да ну тебя, мама! Даже слушать ничего больше не хочу, довольно! Не поможешь мне, так я сама выкручусь, без тебя, с чужой помощью! Я найду, у кого денег занять!

Она убежала, босая, прямо в темноту улицы, скрипнув за собой тяжелой дверью, обшитой с двух сторон толстым ватным одеялом.

Фаина долго сидела за столом, прижав к себе свои деньги. Она думала.

– Ну Олеська, упрямая, вся в отца!

Что поделать, пришлось идти искать девчонку. Дочь, как никак. Олеська нашлась в кладовке – Фая нашла ее по сдавленным всхлипам. Открыла скрипучую дверь – звук утих, и догадливая Фая начала шарить по темным углам, вытянув руки.

– Ну хватит, выходи. Стыдно должно быть, ить не девочка же-подросток, так плакать, – уговаривала она.

Долго сидели мать и старшая дочь темной в кладовке, прежде чем вышли оттуда и направились в дом.

Обе улыбались по-доброму. Лексей, Кирьян и Юлька ждали женщин добрых полчаса.

– Завтра Олеське квартиру поедем смотреть! – объявила Фая.

– Ну вот и ладненько, – заулыбалась Юля. С довольной улыбкой подбежал к жене Фае под бок Лексей. (Подробности разговора выпытывать).

И только вечно-жующий Кирьян ходил взад-вперёд по комнате, поглядывая на довольные лица домочадцев. Он один не радовался перемирию женщин. Ходил, сунув руки в карманы трико, поглядывал на всех мрачно.

– Настонала? – не сдержался мужчинка, поглядывая на счастливое лицо старшей сестры. – Выклянчила, таки, да?

Олеська перестала улыбаться и сверкнула гневно глазами:

– Не твое дело! Ты мои пироги в кухне не подъедай, к жене своей топай восвояси! Как ни посмотрю, вечно ты у нас харчуешься! Тебе что, твоя Любка совсем не готовит?

– Тьфу-ты, а тебе еды для родного брата жалко стало? – скривив лицо в презрительной гримасе, поинтересовался Кирьян.

Он выкрикнул это нарочито громко, отчего встрепенулась за стенкой кухни задремавшая было, мать.

Орлицей выбежала стареющая женщина к детям. Фая не любила ссор между детьми в доме, поэтому всегда вклинивалась в любое недоразумение.

– Что случилось, почто кричите? Девчат разбудите, я ж их еле спать уложила! Кирьян, иди, вели Юльке тебе диван в зале расстелить! Олеська, не буянь, на столе лучше прибери!

Так конфликт был потушен.

Кирьян с довольным видом проследовал за матерью. Он показал сестре язык, а та затряслась от злости и отвернулась к столу.

Тамара была очень, очень зла: вчера вечером из окна своей квартиры она имела возможность узреть пренеприятнейшую картину: к соседке Вике (которую она себе в невестки присмотрела) начал приезжать приличного вида молодой человек.

– Мажор какой-то, – нервно подметила женщина, со злостью задернув шторку.

Викин ухажер ей прямо скажем, занозой засел в самом сердце.

И где его Вика откопала?

Всем то он, как назло, хорош: брючки носит отутюженные, рубашка на накачанном торсе сидит превосходно и лицо лощеное, что у гуся.

И что самое обидное: при нем автомобиль заграничный. Словом, куда уж ее Витьке до Викиного хахаля!

– Вот ведь, какая незадача, – огорчилась Тамара.

Еле дождалась возвращения блудного сына. Методично присела ему на уши:

– Вот, ты всё по девочкам носишься и не видишь, что Вику скоро упустим!

– Какую Вику? – не понял сын. – Соседку что ли? Да ты что мать, она не в моем вкусе. Холодная, ни рыба, ни мясо. Чувства юмора у нее нет, шуток не понимает! Другие девчонки смеются взахлеб, она одна с каменным лицом мимо проходит!

– Здрасьте, приехали! А тебе оно зачем, чувство юмора? – поразилась Тамара. – Что это за критерий такой вообще? Вика красивая, из приличной семьи.

Сын, Витька, только вздохнул тяжко и улизнул из дома, пока Тамара громко выговаривала сыну претензии и учила жизни. То, что сын сбежал, не став ее слушать, Тамара поняла, когда в окно выглянула: Витька несся по тропинке от дома к автобусной остановке.

В руках у балбеса Тамара гитару увидела.

– Дурачок, – с досадой вздохнула Тамара. – Какой же он у меня дурачок, весь в отца. Тот тоже по молодости вечно из дома собственного убегал. С магнитофоном на плече.

Вздохнула снова тяжко, села на стульчик у окна, кулачком щеку подперла.

– До сих пор где-то бегает…

Посидев так с полчасика, Тамара Никитична решительно встала.

Родители Вики, Анна и Михаил, ее любимые соседи, уехали два дня назад в санаторий, а ее, как соседку, попросили заходить к ним домой раз в неделю. Цветы поливать. Ну и за Викой по-дружески присмотреть. Все-таки, боязно единственную дочь одну дома оставлять.

Как нельзя кстати они уехали.

Тамара решила, что под лежачий камень вода не течет и надо действовать самой, если уж так хочется заполучить в свои руки такую невестку как Вика.

Собралась, даже губы зачем-то накрасила. Зачем? Наверное, чтобы чувствовать себя уверенней.

И понеслась навстречу своей мечте.

Успела как-раз вовремя: только дверь открыла, как Вику увидела. Девушка вышла из квартиры напротив. Сногсшибательна, как всегда: лаковые туфли-лодочки, сумочка в тон, волосы свёрнуты в "ракушку". Брючный какой-то костюм, шибко вычурный. Сразу видно, на свиданку намылилась.

Тамара приветливо кивнула головой на вежливое тоненькое Викино «Добрый вечер Тамара Никитична!» Улыбнулась, последовала следом и втиснулась в маленький тесный лифт вслед за Викой.

Ах, как не хотелось ей выпускать эту Вику из лифта.

– Куда это ты, Викуся? На улице уже темно! – подметила Тамара.

Вика только улыбнулась в ответ своими яркими розовыми губами. Улыбнулась и отвернулась к ней спиной, давая понять, что это не ее дело и им не о чем говорить. Любой мало-мальски воспитанный человек это бы понял. Любой, но только не Тамара.

– И как не боишься? Куда родители твои смотрят? Почему отпускают тебя одну?

Вика снова премило улыбнулась, поправила свою ухоженную прическу и в лифте сразу вкусно заблагоухало вишней в карамели. Дверки лифта открылись, и Тамара выбежала вслед за прибавившей шагу соседкой.

– Вика! Смотри-ка, на дворе совсем темнотища! – выкрикнула Тамара, пробежав вслед за девушкой. Та оглянулась:

– Не волнуйтесь вы так, Тамара Никитична, я не одна! За мной Глеб приехал. Вот он. Как бы вас не продуло в одном платье, – как обычно проявила заботу Вика.

– А мать знает, куда ты по ночам бегаешь? – громко выкрикнула вслед Вике Тамара. Крикнула она так, что, наверное, на всех этажах жильцы слышали.