На мысе Колка ветрено. Всегда.

С того места где я стою, видно, как пляж расходится в обе стороны бледной полосой, пока не растворяется, сливаясь с темнотой. Ветер бьет в спину, раздувая легкую ткань огромным, мерцающим облаком. Шумят волны. На стыке Рижского залива и Балтийского моря, рассекая воду, вдаль стрелой уходит узкая лента песка. Свету близлежащих городов сюда не добраться, поэтому звезды на темном полотне неба невероятно яркие.

– Ты сейчас на приведение похожа, – тихо шепчет Глеб.

Я не отвечаю. Я и сама ощущаю себя призраком, клочком тумана осенним утром, крошечной песчинкой в множестве ей подобных. Стоя лицом к воде, я закрываю глаза и в который раз провожу ладонями по прохладной ткани, запутываюсь пальцами в легком облаке юбок. Я все еще не до конца понимаю зачем вообще надела это мое чужое платье, но мне нравится, как оно ощущаться на теле.

– Итак, – вновь подает голос Глеб, – каков план?

– Разведи костер, – оборачиваюсь я. Волосы отбрасывает назад, и они лентами вьются на ветру. – И побольше.

– Ты уверенна?

Я смотрю на него, не зная как объяснить. Такое прекрасное, это платье хранит всю горечь моих несбывшихся надежд. Мне не отпустить прошлое, пока я не избавлюсь от его груза. Пока не сожгу последний мост, буквально.

– Ты знал, что почти девять столетий назад вдоль побережья Курземе6 высаживались викинги? В свое время даже использовали Рою7 как порт.

Глеб молчит, засунув руки глубоко в карманы джинсов, но я и не жду ответа.

– У викингов был обычай сжигать умерших на костре вместе со всем имуществом. Они верили, что огонь очищает, что он живой. – Я зарываюсь пальцами в мягкую ткань юбок и приподнимаю так, что становятся видны босые ноги почти до колен. – Это платье – оно мертвое. При всей своей удивительной красоте, оно будто якорь с тяжелой цепью, приковавший меня к обидам прошлого. Мне необходимо от него избавится. Помоги мне, пожалуйста.

Глеб медлит, но я уверенна – он не откажет. Слишком далеко мы уже зашли. В лесу за его спиной ухает птица и, сорвавшись с ветки, уносится прочь. Вздрогнув от неожиданности, мы оба вскидываем головы, следим за ее полетом.

– Линде будет нечего надеть, а узнает она об этом только утром, – мягко произносит Глеб, предлагая мне последний шанс отступить. – Она будет в ярости.

– Она это заслужила, – тихо отзываюсь я. Мне это не свойственно, но порой необходимо быть мелочной. Не прощать. – Мы обе.

Коротко кивнув, Глеб разворачивается и уходит собирать сухие ветки для костра. Я бреду вдоль кромки воды, оставляя отпечатки ступней на сыром песке. Высоко в небе серебрится полумесяц, почти не отражаясь в неспокойных морских водах. Впервые за сутки мне дышится легко и свободно, и, глядя сейчас на море, я думаю о том, что давно пришла пора смириться. Принять как данность, что, по непонятным мне причинам, Линда для мамы всегда будет важней и ближе. Семью не выбирают, да и люди не меняются. А жизнь – она огромная, как море у моих ног. Порой оно гладкое, как зеркало, и на его поверхности плещутся солнечные блики, а порой оно гудит и воет, швыряя на берег темные, бурлящие воды, ломает и смывает деревья, а то и целые города. Для меня море прекрасно в любых проявлениях; и ласковое, и безжалостное, и равнодушное.

Такова его природа.

Мысленно оглядываясь назад, я понимаю, что моей самой главной ошибкой в отношениях с сестрой было то, что я ожидала взаимности, некоего понимания. Линда же ко мне равнодушна, как равнодушно море ко всем людским бедам. И, на самом деле, это не важно – в моей душе есть и всегда будет место для родителей и сестры.

Такова моя природа.

А Стас… Где-то в самом начале мы оступились. Ошиблись, выстраивая отношения, а не все ошибки можно исправить. Не все нужно. Некоторые – это уроки: их стоит выучить, запомнить и двигаться дальше.

Когда Глеб зовет и я оборачиваюсь, то едва могу различить его силуэт за бледными скелетами выброшенных на берег деревьев. Я иду к нему, загребая ногами холодный песок. Пока я бродила вдоль берега, он успел набрать веток и сложить костер в кольце камней. В воздухе чувствуется едкий запах жидкости для розжига.

– Чтоб наверняка, – дергает плечом он. Потом достает из заднего кармана коробок спичек и смотрит на меня. – Готова?

– Можно я? – я протягиваю руку ладонью вверх, и Глеб кладет на нее коробок. Прикосновения его пальцев вновь ощущается чересчур остро, и я поспешно отдергиваю руку. – Спасибо.

Присев на корточки и чиркнув спичкой, я наблюдаю, как на кончике с шипением вспыхивает пламя. Потом подношу спичку к бумаге в центре сложенного костра и наблюдаю, как огонь медленно пожирает сперва мятые комки газеты, потом перекидывается на сухое дерево, и вот уже ночь озаряется оранжево-желтыми бликами. Трещит и щелкает валежник. Делается жарко и мы оба отступаем. Глеб садится на гладкий, выбеленный солью ствол дерева и смотрит на меня сквозь пламя и искры.

– Ну, – вкрадчиво произносит он, – тебе помочь раздеться?

Ткани оказалось слишком много, потому платье горело медленно. Глеб и я сидели друг напротив друга и наблюдали, как волны белого атласа и нежной шелковой органзы, обугливаясь, свертывались в колечки, а затем рассыпались пеплом. Ветер подхватывал и уносил прочь искры и едкий запах. Когда от платья осталась лишь горстка ломкой золы, бледно-лиловый свет на горизонте уже сменился на золотой.

Ветер поменял направление и теперь дует с моря, бросая горстями в лицо соленые брызги и запах водорослей. Зарывшись босыми ногами в теплый песок у костра, я обхватываю себя руками. Хлопковая рубашка, которую мне одолжил Глеб, сам оставшись в легкой футболке, пахнет дымом и чем-то очень мужским, но совсем не согревает. Отчаянно хочется горячего кофе.

– В девять открывается кафе на парковке, – словно прочтя мои мысли, нарушает молчание Глеб. – Но возможно, у информационного центра есть автомат. Сходить?

– Я с тобой, – поднимаясь на ноги, я в последний раз оглядываю остатки того, что когда-то воплощало все мои мечты о счастливом будущем с любимым человеком. Как странно, ведь это всего лишь обрез дорогой ткани, да горсть стекляшек. И все же, избавившись таким образом от платья, я освободилась. Возможно, в этом викинги не ошибались – огонь очищает. – Тут мне делать больше нечего.

Забросав остатки костра песком, мы неспешно бредем вдоль пляжа к выходу на парковку. Над лесом медленно встает ослепительно яркое солнце. Купив в автомате кофе, мы, все так же молча, направляемся к машине. Ветер метет песок по асфальту, и тот скручивается мелкими завитками и укладывается волнами вдоль обочины. В лесу перекликаются птицы.

Едва я успеваю сделать первый глоток, как у Глеба звонит телефон. Он останавливается, поспешно вытаскивает его из заднего кармана и смотрит на экран. Хмурится.

– Линда? – тихо спрашиваю я. Меня внезапно охватывает неловкость, словно нас застукали за чем-то неприличным.

– Мама… – выдыхает Глеб и, глядя мне в глаза, подносит телефон к уху. – Привет, мам. Что… – голос на том конце провода режет слух. Слов не разобрать, но тон угадывался безошибочно – резкий, хлесткий, чуточку испуганный. Все аргументы в пользу назревающей катастрофы. – Нет, я уехал. Ночью… Да, она со мной… Знаю. Ну, Линде придется как-то решать это самой… Нет, мам. Мам!

Голос на том конце обрывается и Глеб, тихо выругавшись, убирает телефон обратно в карман.

– Тебе пора возвращаться, – говорю я, все так же глядя ему в глаза. Господи, какие же красивые у него глаза! Яркие, с мелкими крапинками цвета янтаря.

– Не уверен, что хочу.

Мы оба чувствуем, как между нами сгущается энергия, жарко пульсирует. Когда он делает шаг вперед, медленно, у меня перехватывает дыхание. Ткань рубашки вдруг кажется слишком тонкой, длинна – недостаточной, и я непроизвольно тяну подол вниз, остро чувствуя свою наготу. Солнце бьет Глебу в спину, высекая золотые искры в волосах.