Я следил, чтобы поутру рядом с кроватью уже стояла бутылка водки. Я пытался бросить пить в 1992 году, но всего через несколько недель начал снова, причем с удвоенной силой, – я просто не мог остановиться и в какой-то момент зашел слишком далеко. Волосы выпадали клочьями, а когда я мочился, болели почки. Тело не выдерживало алкогольную атаку и огрызалось в ответ. В носовой перегородке от кокаина образовалась дыра, и из носа непрерывно текло, как из неисправного толчка в убитом сортире. Кожа на руках и ногах потрескалась, а на лице и шее высыпали прыщи. Мне приходилось бинтовать руки под перчатками, просто чтобы продолжать лабать на басу.
Существует масса способов выйти из подобного состояния: кто-то соглашается на добровольную реабилитацию, кто-то идет в церковь, иные обращаются за помощью в общество Анонимных Алкоголиков – но в конечном счете, большинство оказывается в сосновом ящике два на полметра. Туда, как мне казалось, лежала и моя дорога.
К началу 1993 года я настолько злоупотреблял кокаином, что друзья (некоторые нюхали или курили за компанию со мной) принялись заводить осторожные беседы и изо всех сил старались не подпускать ко мне наркодилеров в перерывах между этапами турне. Однако я ухитрялся употреблять в обход благодетелей: в Лос-Анджелесе это легче легкого.
Я врал себе, что якобы не зависим от кокаина. Да, я не ходил на «кокаиновые вечеринки» и никогда не нюхал кокаин ради кайфа; мне была ненавистна сама мысль о том, что я «употребляю» кокаин. Нет, я нюхал из чисто практических соображений: стимулирующее действие кокаина снимало опьянение, а значит, я мог уходить в многодневные запои. Причем пил я буквально весь день напролет.
Поскольку я твердо решил не превращаться в стереотипного кокаинщика, у меня даже не было этой модной кофемолки, с которыми нюхать в самом деле было куда проще. Я брал упаковку кокаина, открывал, небрежно разбивал крупный комок на несколько помельче и засовывал один из кусочков прямо в нос. Конечно, столь примитивный процесс был чреват последствиями: в носу вечно жгло, порой от приступов боли я скрючивался пополам.
А потом забеременела жена Джоша – моего основного дилера по части кокаина. Я забеспокоился, что она не отказалась от наркотиков, это не укладывалось в мою довольно шаткую этическую схему. Можно забавляться чем попало и играть, сколько вздумается, но лишь со своей собственной жизнью. Подвергать опасности кого-то еще – неприемлемо. Я не хотел быть частью истории, в которой могла пострадать третья, невинная сторона. Для меня это был вопрос элементарной порядочности – я родился в большой семье, и к тому моменту у меня было около 23 племянников и племянниц, всех я знал с младенчества. В общем, я говорил с Джошем и его женой Иветт и настаивал на том, чтобы она бросила наркотики. И пусть я еще сам не мог служить примером, но предложил заплатить за курс Иветт в рехабе.
Джош и Иветт клялись, что, черт возьми, Иветт завязала с кокаином, что ни за что на свете она не стала бы употреблять, пока носит ребенка. И все же подозрения не стерлись до конца.
Однажды Джош и Иветт приехали погостить ко мне на выходные – в домик на озере Эрроухед в горах к востоку от Лос-Анджелеса. Конечно, Джош привез с собой наркотики, и я предоставил им с Иветт одну из спален на первом этаже. Уже на тот момент казалось, что Иветт под кайфом. Чтобы удостовериться в своей правоте, я тихо прокрался в их спальню и застал тот момент, когда она, наклонившись, захюхивала дорожку кокаина. Узрев такое, я понял, что пал ниже некуда. Точнее, ниже падать было уже невозможно. Я выгнал эту парочку и сказал, что больше не хочу их видеть. Я был страшно зол на них, на себя самого. В тот день я бросил кокаин, впал в серьезнейшую депрессию – и ушел в запой на две недели.
Хотя абстинентный синдром куда ярче проявляется без кокаина, мне было очень трудно ограничить употребление алкоголя, не говоря уж о том, чтобы отказаться от него вовсе. Это сейчас я знаю, что это такое на самом деле – белая горячка. Клинически она определяется как тяжелое психотическое состояние, возникающее у некоторых людей с хроническим алкоголизмом, характеризующееся неконтролируемой дрожью, яркими галлюцинациями, чрезвычайной тревогой, потливостью и внезапными приливами ужаса. Все, что я тогда знал о белой горячке, – что происходящее со мной чрезвычайно некруто и что я по-настоящему болен. Тело рассыпалось на части, а сам я выглядел так, словно проходил курс лучевой терапии.
На протяжении всего тура в честь выхода «Use Your Illusion» я, оказываясь на студии, записывал собственные песни. В значительной степени это помогало убить время, иначе я бы взялся за бутылку – так что в конечном итоге я сам не понимал, для чего сохраняю эти демо. Впрочем, моя версия «You Can’t Put Your Arms Around A Memory» жонни Тандерса[6] вошла в кавер-альбом Guns N’ Roses «Spaghetti Incident?», выпущенный сразу по окончании турне.
Во время тех студийных сессий я играл понемногу на всем: на барабанах, на гитаре, на басу, а еще пел – но если послушать, то станет ясно, что порой я не мог даже дышать носом. Как-то во время тура приставленный к нам представитель фирмы Geffen Records спросил, где это я постоянно пропадаю в свободное время. Я рассказал ему о своих студийных экспериментах. Когда Том Зутаут[7], некогда подписавший Guns N’ Roses на Geffen Records, узнал о существовании моих демо-записей, то спросил, не хочу ли я подписать с фирмой сольный контракт – по его словам, Geffen Records могла бы издать эти песни в рамках сольного проекта. Полагаю, что Томом двигала корысть – Nirvana и Pearl Jam переживали не лучшие времена, и он, вероятно, решил, что мои связи с панк-сценой Сиэтла могут помочь издателям по-новому позиционировать Guns N’ Roses на музыкальном рынке.
Но мне было все равно – для меня это был просто шанс осуществить мечту. Я вырос, боготворя Принса[8], который на дебютном альбоме играл на двадцати с лишним инструментах, и на обложке альбома имелась потрясающая строчка «написано, сочинено, исполнено и записано Принсом». Вот это круть – мой сольник, записанный по рецепту Принса, то есть в основном самостоятельно, разлетается по всему миру.
Фирма Geffen Records поспешила выпустить мой альбом под названием «Believe In Me» летом 1993 года, как раз в тот момент, когда подходил к концу тур «Use Your Illusion». На нескольких финальных концертах Эксл рассказывал о моем альбоме со сцены – да и я занялся продвижением, пока мы еще были в Европе. На автограф-сессию в Испании пришло столько людей, что улицу перед музыкальным магазином пришлось перекрывать силами полицейских при полном обмундировании (которое они обычно надевали для разгона демонстраций).
Я запланировал сольное турне, которое должно было начаться сразу после мирового тура Guns N’ Roses, – его завершали два заключительных шоу в Буэнос-Айресе в июле 1993 года. Сперва небольшие, чисто показательные концерты в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, а затем я должен был разогревать публику перед Scorpions в их туре по Европе и Великобритании. Вернувшись в Лос-Анджелес из Аргентины, я присоединился к бэнду, собранному из друзей и знакомых, которые согласились аккомпанировать мне. Они начали репетировать еще до моего приезда, так что мы быстро выстроили программу.
Эксл узнал, что я планирую сольный тур, и позвонил мне:
– Ты что, с ума сошел? Ты не должен сразу же бросаться в новый тур! Даже просто думать об этом – безумие!
– Это все, что я умею делать, – ответил я Экслу, – я играю музыку.
Я отлично понимал, что если останусь дома, то, чего доброго, снова скачусь в наркотический угар. Я не питал никаких иллюзий по поводу собственной способности завязать с алкоголем и веществами, но подумал, что у меня имеется некоторый шанс сбавить градус и отказаться от кокаина. По крайней мере, компанию в туре мне составят старые друзья по панк-сцене Сиэтла. Останься я в Лос-Анджелесе, соблазн кокаина был бы слишком велик, чтобы я смог устоять. Менеджмент Guns N’ Roses отправил моего личного телохранителя Рика «Трака» Бимана (он откатал со мной весь тур «Use Your Illusion») и в это турне. Его беспокойство обо мне выходило за рамки профессиональных обязанностей – он с глубокой симпатией, даже по-дружески старался как-то ограничивать тот ущерб, что я наносил себе. Наконец-то наши цели совпали – по крайней мере, в том, что касалось кокаина.
