Давнее Был вечер влажен и лилов Над глубью зябнувшего сада, В ворота сонные дворов Втекал молочный запах стада. В разбитый желоб колеи Спускались тени осторожно, И пахло хлебом от земли, От терпкой пыли придорожной. Звучали смутно голоса, Брели сквозь сумерки поверья, Мяукал кот, И с полчаса На все лады скрипели двери. И вновь, задолго до темна, За полем, На юру продутом, Икона желтого окна Лучилась светом и уютом. Казалось, свой огарок лет Там чья-то мать сжигала тайно, Благословляя хрупкий свет И ожиданья, и отчаяния. Сирень Полыхнула сирень из дождя, из дымящейся зелени, Подожгла подоконник за мокрым, в дождинках, стеклом. И в стакане окна заплясало горячее зелье, Будто дождь нипочем и весна заждалась за углом. Бьются листья в стекло молодыми весенними птахами, Они просят впустить – и рука уже тянется в сад, В этот ворох сирени, что ветер хватает охапками, Где в зеленом развале цветы факелами горят. За окном все дрожало, кипело, дышало, смеялось, Захлестнула полмира волна самовольных цветов, И душа, как девчонка, к стеклу удивленно прижалась, Хохоча от восторга, задыхаясь от замерзших слов. А по комнате бегали блики и смутные тени, Дом скрипел и качался, будто облаком плыл в синеве, Погружаясь то в сумрак необъяснимой сирени, То в факельный свет, заплутавший в счастливой листве. Мне уткнуть бы лицо в эти свежие мокрые ветви, В этот парус зеленый, поутру окрыляющий сад, И на вкус ощутить на сирени настоянный ветер, Из-за вольной воли бездумно уйти наугад. Деревянный смычок Деревянный смычок… Кем-то брошенный, кем-то забытый, Кем-то просто не поднятый, Словно не понятый, друг. Кем-то просто не найденный, Вечной открытостью скрытый, У кого-то в глазах вызывающий тайный испуг. Ты был веткою клена, осеннего желтого клена, Красной плетью лозы, Будто пальцем живого огня, Ты под снегом зимы никогда не скрипел обреченно, Но смеялся и плакал на скрипке весеннего дня. Мы с тобой по полям, два шарманщика старых, бродили, Я тебе подражал, Я учился быть тихим смычком, А когда твои губы на флейте зарю выводили, Так хотелось заплакать, Упав на дорогу ничком. Я, как ноты, читал в небе клинопись птиц улетавших, И тоска их мелодий туманом легла на жнивье, А прощальные клики Отставших от стаи уставшей, Как колючий кустарник, царапали сердце мое. Деревянный смычок, Не ломайся от горьких мелодий, Будь и дальше слепцу неприкаянным поводырем, Будь усталому посохом в его безвозвратном походе По родимой земле, Не поросшей быльем. Я так предан тебе! Это ж ты мою душу наполнил Жаждой новых путей и нечаянно – верой в себя… Но сегодня мне стриж о родительском доме напомнил И о том перекрестке, где так изменилась судьба. Деревянный смычок, Возврати меня вновь на дорогу, Что смиренно ведет в отчий дом на зеленых холмах. Дай губами прильнуть к золотому родному порогу, Дай росою мне смыть На ногах накопившийся прах. Я приду починить и сарай, и забор, и калитку, Я пройду по траве, Что мои не забыла следы, И в тишайшем саду постаревшую маму окликну, А потом обниму, Не тая набежавшей слезы. Ты постой возле нас, Мой смычок, поводырь, мой шарманщик, И уйди незаметно в просторы весеннего дня… Там увидит тебя Удивленный, растерянный мальчик — Ты его позови И в пути сбереги, как меня. «Я смотрю, как ребенок, на ствол необъятного дуба…»
Я смотрю, как ребенок, на ствол необъятного дуба, Он вершиной своей навсегда утонул в облаках, Он ветра усмирил, небеса подпирая упруго, А под ним, у корней, даже камни рассыпались в прах. Его корни ушли на десятки немереных сажен, Как ладони отца, загрубела с годами кора… А я помню тот желудь, что нами был в землю посажен — Уж полжизни прошло, а как будто случилось вчера. Под дождем проливным, под раскаты далекого грома В чреве мокрой земли вырыл лунку отец у крыльца, Чтобы я посадил этот желудь у самого дома, Ради жизни самой, а случилось – что в память отца. Этот желудь пророс и тянулся ветвями все выше, Чтобы каждый в деревне по дубу наш дом узнавал, Чтобы листья шатром распустились над красною крышей, Будто это кузнец из железа узоры сковал. И вознесся он вверх, этот царственный дуб необъятный, На бугристой коре каждый год отпечатал свой след, Здесь ожоги от молний – суровые черные пятна И глубокие трещины – шрамы тех зим и тех бед. Оголенные ветки – свидетели бурь одичавших, Что от дальних морей совершали свой страшный набег, А на самой верхушке – спасенье для птиц улетавших, Гроздья брошенных гнезд, что отставшим даруют ночлег. Так упрямо и прямо стоял этот дуб над деревней, Диким мхом обрастал каждый год его каменный ствол. Он как будто был полон неведомой силою древней И делился со всеми, что сам в этой жизни обрел. Каждой осенью желуди с дуба, как с неба, слетали, Колотили по крышам, до нас достучаться спеша, Словно от глухоты наши черствые души спасали, Чтобы их понимала любая на свете душа. А когда после бури вставала зима на пороге, Дуб умел бабьим летом порадовать наши дворы, И листвой золотой устилал перед этим дороги, И в холодные ночи подбрасывал листья в костры. Всем завистникам было невмочь с этим чудом бороться, И они на наш дом возвели свой безбожный навет — Что наш дуб каждый год заслоняет им небо и солнце, И просили меня от напасти избавить навек. Я не знаю, как быть, и молюсь, и не верю, что буду Завтра корни рубить, чтобы дуб извести до конца… Как бы время вернуть, прислонившись к родимому дубу, И остаться ребенком, обнявшим колени отца. |
