– Как она? Не болеет? – с тревогой в голосе спросил Орлов и развернул письмо.

– Нет. У нее все нормально.

Григорий углубился в чтение, а Маша тем временем собрала грязную посуду и вытерла со стола крошки.

– Мама пишет, у тебя в Ленинграде какие-то дела? – спросил Григорий и выразительно посмотрел на Машу.

– Да какие там дела, – молодая женщина махнула рукой. – Я соскучилась по тебе, Гришенька, вот и приехала.

– Маша, прошу тебя… не надо.

– Хорошо, не буду, – молодая женщина тяжело вздохнула. – А дела такие. Решила я навестить Петра Степановича Соколова. Помнишь его? Он был главным врачом в военном госпитале.

– Еще бы мне не помнить его, – воскликнул Орлов. – Так он живет в Ленинграде?

– Представь себе, да. На 25-й линии.

– Но это же совсем недалеко от меня. Удивительно… мы живем почти по соседству, но ни разу за эти годы не встретились. Хотя чему удивляться, ведь я почти нигде не бываю. Каждый день допоздна задерживаюсь в редакции газеты. Даже выходные провожу на работе.

– Ой ли? – Маша лукаво покачала головой.

– Можешь мне не верить, но это так.

– Гриша, а помнишь, как мы мечтали в госпитале о том, кто куда пойдет учиться? Твоя мечта сбылась, ты стал журналистом, а я…

– А ты стала прекрасной медсестрой. Разве не так? Мама мне неоднократно писала, как тебя любят и уважают в деревне, – перебил молодую женщину Орлов.

– Да, это так. Я тоже прикипела всей душой к твоей деревне, полюбила людей, живущих в ней. Кажется, совсем недавно я даже не подозревала о существовании деревушки под названием Озерки, а сейчас для меня нет милее и красивее места на земле. А знаешь, – Маша вдруг засмеялась весело и заразительно, – батюшка Матвей опять учудил.

Маша отбросила со лба непослушную прядь рыжих волос и стала рассказывать об очередной ссоре между батюшкой Матвеем и его супругой. Молодые люди проговорили до двух часов ночи. Вспомнили общих знакомых и друзей, поговорили о свадьбе Наташи и матери Григория, о больнице, в которой работала Маша, и еще о многих вещах, но ни словом больше не обмолвились о дальнейших взаимоотношениях друг с другом.

– Маша, уже поздно, – наконец произнес Григорий и прикрыл рукой рот, стараясь не зевнуть. – Давай ложиться спать. Ты устраивайся на кушетке, а я на полу.

Некоторое время они лежали молча. Маша смотрела в окно, и ей было видно, как молодая, недавно народившаяся луна медленно плыла между двумя темными облаками, озаряя землю мертвым сиянием. Стараясь заснуть, молодая женщина то закрывала глаза и считала до ста, а то несколько раз переворачивалась с бока на бок, но все было напрасно, сон не шел. Близкое присутствие Григория возбуждало ее, и она подсознательно ждала, что тот предпримет какие-то действия в отношении нее. После того как она призналась Григорию в любви, разве что бесчувственный чурбан мог не воспользоваться ситуацией. И пусть он сделает это не по любви, а по зову плоти, для нее не имело никакого значения. Главное, она хотела этого – безумно, каждой клеточкой своего тела хотела близости с ним. Наконец, не в силах выносить подобную муку, Маша сбросила с себя одеяло и приподнялась.

Передернув плечами, точно от озноба, она спросила:

– Гриша, ты спишь?

– Нет, никак не могу заснуть, – признался Григорий и посмотрел на Машу, фигура которой хорошо была видна при лунном свете.

– Вот и я тоже, – Маша встала и, плавно ступая босыми ногами по дощатому полу, подошла к Григорию и опустилась на колени.

Секунда… и она нырнула под тоненькое одеяло, которым был укрыт Григорий.

– Ма-ша… – только и смог вымолвить Орлов, почувствовав рядом с собой горячее, точно раскаленная печь, тело молодой женщины.

– Миленький мой, солнышко ты мое ясное… – тихим шепотом отозвалась Маша.

Близко-близко он увидел ее глаза, казавшиеся во тьме бездонными, вспыхнул и покраснел до самых кончиков ушей. Мягким, полным смертельной тоски поцелуем Маша припала к губам Григория, в то время как ее руки жадно скользили по его телу, опускаясь все ниже и ниже.

– Возьми меня… прошу тебя… В конечном счете, это тебя ни к чему не обязывает… Это я хочу быть твоей хоть на час, хоть на миг, Гришенька… – шептала как в бреду молодая женщина, прижимаясь к любимому все сильнее.

В порыве любви и нежной страсти она забыла обо всем на свете, полная безумного желания принадлежать единственно любимому на свете мужчине. И если это произойдет, думала Маша, то ее жизнь изменится, она познает счастье, о котором так мечтала. Орлов, в свою очередь, был в ужасном смятении. Маша способна была без всяких размышлений всецело отдаться ему, и он прекрасно это сознавал. Хотел ли он этого? На какой-то миг у него точно помутился разум. Близость почти обнаженной женщины всколыхнула в нем желание обладать ею. Но вдруг Григорий почувствовал, что еще немного, и он совершит какое-то святотатство, почувствовал, что все его существо громко кричит: «Нет! Нет! Нет!».

Он взял ее руки в свои и стал осторожно убеждать не поддаваться плотским желаниям, поскольку потом она будет жалеть об этом. Женщина не должна предлагать себя мужчине. В этом есть что-то унизительное в первую очередь для нее. Любит ли она его? Нет. В нем она любит только свою собственную любовь, да и только. Ее влечет к нему загадка, жажда испытать новую, запретную страсть. Недаром говорится – запретный плод сладок. Григорий говорил еще что-то в подобном роде. Маша сначала точно не понимала, о чем говорил ей Орлов, но по мере того как слова вырывались из его уст, лицо ее становилось холодным и чужим.

– Маша, пойми, я не могу исполнить твою просьбу. Я слишком уважаю и ценю тебя, чтобы использовать, как гулящую девку, в постели, а затем бросить.

– Что?! – Машу мгновенно бросило в жар. Ее веки испуганно заморгали, и она от стыда не знала, куда спрятать глаза. – Так, значит, ты считаешь, если я хочу принадлежать тебе, то я гулящая девка?

– Да нет же, глупая. Я совсем не это имел в виду, – попытался возразить Григорий, но молодая женщина, уязвленная в самое сердце, резко отстранив Орлова от себя, поднялась.

– Я – гулящая девка, гу-ля-щая… Боже мой, – шептала молодая женщина, пытаясь в темноте найти свое платье.

– Что ты делаешь, остановись, – Григорий бросился к Маше.

– Не трогай меня, не прикасайся, – Маша с трудом нашла платье, надела его и стала закручивать узлом на затылке распущенные волосы.

Ей хотелось как можно быстрее убежать, чтобы поплакать в одиночестве не то от жалости к себе, не то от обиды.

– Не уходи, Маша. На дворе уже ночь, куда ты пойдешь?

Маша презрительно повела плечами.

– Я не хочу тебя больше видеть. Прощай, – злобно бросила она в лицо Орлову.

С секунду молодая женщина смотрела на него, приоткрыв рот, потом, не говоря ни слова, выбежала из комнаты.

– Ма-ша… – крикнул ей вслед Григорий, но та даже не повернула головы.

Чувства безумной боли и унижения разрывали ей сердце. Сколько прошло времени, где и на какой улице она находилась, Маша не знала. Ночные улицы Ленинграда были безлюдны, и какая-то зловещая тишина нависла над городом. Молодая женщина двигалась как по инерции, не понимая, зачем и куда идет. Неожиданно из-за поворота вынырнуло такси. Освещая фарами улицу, машина проехала мимо Маши и остановилась в двух шагах от нее.

– Красавица, тебя подвезти? – спросил шофер, высовываясь из машины.

Маша вздрогнула и поджала губы, болезненно скривившись при этом.

– Нет, спасибо, – сделав над собой усилие, как можно спокойнее сказала Маша, однако таксист уловил в ее глазах неподдельный страх и отчаяние.

– Кто тебя так обидел, девушка? – поинтересовался он и вышел из машины.

– А вам какое дело? – вскинув головку, огрызнулась Маша и хотела тут же развернуться и уйти.

Но что-то останавливало ее. Возможно, это был страх опять остаться одной на незнакомой улице, где каждую минуту ее подстерегала опасность, а возможно, именно живое участие, пусть даже незнакомого человека, было больше всего сейчас ей необходимо. Она опустила голову и тупо уставилась в землю, не в силах двинуться с места. Таксист вынул из кармана брюк пачку папирос и, закурив, прислонился к капоту машины.