Тем самым, в отличие от прочих новаций периода консервативного реформирования, затея с созданием ОГАС, ЦАСУ, АСУП и других компьютеризированных систем решительно опережала время. Ее потенциал, ориентированный на перспективу, неоспорим. По мере совершенствования компьютерной техники и технологий обработки информации внедрение системы автоматизированного управления производством приносило бы все более ощутимые положительные результаты. К тому же в запасе у советского руководства имелся и такой вариант, когда осуществлялись бы обе реформы. Реформа Глушкова могла бы быть базовой, а реформа Либермана – вспомогательной, технической. Просто хозяйственные рычаги на каком-то этапе должны были использоваться не для извлечения прибыли, а для аккумуляции средств и сил на внедрение в производство новейших информационных технологий XXI века. При Александре III двигателем модернизации выступало строительство железных дорог, при Сталине – тяжелая промышленность. В новых условиях таким локомотивом могла стать политика компьютеризации и автоматизации всего производства от железных дорог и металлургии до средств связи и производства детских игрушек.
Панацеи для решения экономических проблем раз и навсегда не существует. И тем не менее непреложный и совершенно очевидный факт: Хрущёв, а потом его преемники не оценили и торпедировали проведение очень сложных, дорогостоящих, рискованных, но прорывных преобразований, возвращающих СССР лидирующее положение в экономической гонке в рамках парадигмы НТР Вместо этого ставка была сделана на цивилизационное движение вспять и конвергенцию с Западом. В результате приходилось играть на площадке своих прямых конкурентов и по их правилам. Сделанный выбор оказался историческим. Он имел самые что ни на есть долгосрочные последствия…
Вот и подошло время в нашем расследовании сводить дебет с кредитом и делать общие выводы относительно тенденций и результатов развития советской экономики в конце 1960-х – начале 1980-х годов. Нужно ведь разобраться, действительно ли удалось добиться стабилизации или хрущевское наследие не позволяло сделать этого? А если все же наступает стабилизация, то за счет чего и какой ценой? Означает ли стабилизация полное благополучие или экономику подтачивали всевозможные болезни? Если все же эти болезни имелись, то какой характер они носили? Поддавались ли лечению или были неизлечимы? Вопросы множатся. Их перечисление было бы легко продолжать и продолжать. Ограничимся рассмотрением лишь наиболее принципиальных. Начнем по порядку. Прежде всего, насколько успешно развивалась экономика страны все эти годы? На этот счет в литературе существует несколько мнений и оценок.
В настоящее время по-прежнему самым популярным, хотя уже далеко не единственным, является мнение, что к середине 80-х годов XX века советская экономика пришла в состояние кризиса, поэтому считать ее развитие в брежневский период следует тупиковым и неэффективным. Примерно с таких позиций выступал один из главных либералов ельцинского призыва Егор Гайдар. В общих чертах он развивал такую концепцию: при Сталине, подгоняемая страхом и насилием, советская экономика развивалась более или менее успешно. Когда же кнут исчез, она забуксовала. Признаками наступившего кризиса Гайдар называет падение в Советском Союзе плановой дисциплины47. С либералом Гайдаром не соглашается историк левой ориентации Шубин. Он предложил смелую, но небесспорную концепцию, согласно которой падение плановой дисциплины не ослабляло, а, наоборот, усиливало советское народное хозяйство, свидетельствовало об увеличении его гибкости, а следовательно – устойчивости48. Причины наступивших в стране трудностей историк видит в другом. В чем же?
Шубин пишет о цивилизационном кризисе, кризисе индустриального общества как такового, о котором еще несколько десятилетий до него предупреждали мудрецы «Римского клуба». По мнению Шубина, советское общество должно было форсировать переход на ступень постиндустриального развития, но не могло сделать этого, так как ему мешали сверхцентрализм и бюрократизация49. И хотя буквально тут же, на одну строчку ниже, сам Шубин признает советское общество стабильным, он выносит ему неутешительный диагноз. Даже несмотря на то что противоречия между монополизмом власти и потребностями сетевой автономизации постиндустриального типа, по его собственному мнению, могли вызревать десятилетиями, он утверждает, что в СССР стали затухать присущие ему стимулы развития, был достигнут предел роста индустриализма, а сама «система централизованного планирования перестала отвечать требованиям времени, потому что с трудом учитывала качественные показатели», ограничиваясь учетом лишь количественных. Для придания динамизма экономике СССР, считает он, требовалась серьезная структурная перестройка.
Существуют и другие точки зрения на природу имевшихся в недрах советской экономической модели трудностей. Одни из них более экстравагантны, другие – менее; одни из них могут впечатлить своей наукообразностью, а другие, наоборот, удивить своей почти детской наивностью. Но в любом случае отечественные критики советской экономики в наши дни не придумали абсолютно ничего нового по сравнению с тем, что уже несколько десятилетий назад писалось западными советологами. Начиная с рубежа 1960—1970-х годов они громогласно заявляли о грозившем СССР экономическом крахе. Так, о пределах индустриального общества писал такой известный автор, как Р. Арон, который видел в советском и капиталистическом обществе лишь два варианта одной и той же индустриальной цивилизации. Другие авторы, в частности А. Катц, предлагали примерно те же рецепты выхода из «кризиса», что и Шубин. Он настаивал на преодолении косности и централизма устаревшей системы управления народным хозяйством и усилении ее горизонтальной гибкости. Взгляды Гайдара чем-то напоминают теоретические построения другого западного автора – А. Заубермана. Он полагал, что в 1930-е годы советская модель справлялась с поставленными задачами, но позже, когда прежние регуляторы и стимулы были израсходованы, наступил «кризис». О конфликте между производительными силами и производственными отношениями в СССР, о низкой эффективности советской экономики писал советолог О’Брайен. Чем дальше, тем яростнее становились крики о кризисе в СССР, к примеру, в названии книги одного американского автора по отношению к советской экономике употреблялось сразу два определения: кризис и несостоятельность50.
Дыма без огня не бывает: на протяжении всего нашего разговора мы сталкивались с отдельными «узкими местами» советской экономики, а сколько их осталось за кадром и ждут своего вдумчивого исследователя: продолжавшееся бегство из деревни, нездоровая экология, исчерпанность трудовых ресурсов и т. д.! От перечисления частностей можно уже переходить к некоторым тенденциям. Взять, к примеру, пресловутые «механизмы»: затратный и торможения. В перестроечные годы и некоторое время потом о них чего только не писалось! Их общего определения, так же как и определения самого понятия «застой», в литературе не встретишь, но общее представления об их проявлениях вполне можно составить. Взять, к примеру, механизм торможения. Это то самое явление, которое мы анализировали в связи с нараставшим нежеланием «красных директоров» продвигать НТР. Внутренние пружины затратного механизма столь же очевидны. Когда цена определялась количеством затраченного сырья, топлива и рабочего времени, становилось выгодно их разбазаривать, а не экономить, – за все платили государство и простые потребили.
Если о механизме торможения и затратном механизме в годы горбачевской «перестройки» распространялись много и с охотой, то о других проблемах советской экономики стыдливо или злонамеренно помалкивали и помалкивают до сих пор. Оно и понятно: ведь при определенной ловкости любой пройдоха сможет механизм торможения и затратный механизм преподнести доверчивой аудитории как некое доказательство порочности плановой экономики! Те процессы, о которым говорим мы, совсем иного рода, их уже не так просто объявить порождением социализма, поэтому изворачиваться и лгать приходится гораздо профессиональней, а то и грубее! О чем идет речь? Вспомним, как в те же годы горбачевской «перестройки» публицисты и либералы изображали эпоху НЭПа: под влиянием обстоятельств большевикам пришлось пойти на хитрый маневр и разрешить в стране товарно-денежные отношения. Однако как только большевистская диктатура окрепла, она руками Сталина расправилась с нэпом. В действительности у НЭПа имелись и своя оборотная сторона.
