Даже при той скупости информации, которая до сих пор мешает воссоздать масштабный портрет Черненко, о некоторых приметах его недолгого правления можно говорить вполне уверенно. Так, часть авторов полагает, что Черненко свернул начатый его предшественником курс преобразований. Однако эта точка зрения грешит предвзятостью. В действительности многие полезные начинания Андропова были не только продолжены, но и ощутимо расширены. Это, в частности, касается борьбы с теневой экономикой: лишившись личной заинтересованности руководителя страны в уничтожении конкретных персоналий, она из политической кампании постепенно стала перерастать в политическую линию. То же самое касается и политики ускорения, а также многих других направлений реформ предшествующих месяцев. Более того, именно Черненко, по справедливому признанию некоторых современников тех событий, вводит в политический лексикон само слово «реформа» – до этого оно ассоциировалось с такими понятиями, как реформизм и оппортунизм, служило жупелом в советской марксистско-ленинской пропаганде. Им же в модернизованном звучании начинает употребляться слово, которое через несколько лет станет символом сделанного страной выбора: «В серьезной перестройке, – читаем мы в одном из выступлений Черненко того времени, – нуждаются система управления страной, весь наш хозяйственный механизм. Она включает в себя широкомасштабный экономический эксперимент по расширению прав и повышению ответственности предприятий». Другое дело, что при Черненко наметился отказ от некоторых мероприятий андроповского периода, способных в перспективе привести к слому советской системы. Ставка делалась на совершенствование существующей в стране социальноэкономической и политической модели, а не на ее упразднение, как это будет при Горбачеве.

Среди ключевых начинаний черненковского руководства можно выделить, скажем, борьбу за укрепление официальной марксистско-ленинской идеологии, не в андроповском, а в ортодоксальном ключе. В рамках этой кампании начинается подготовка новой программы КПСС, вместо прежней, принятой еще в годы правления Хрущёва. Была предпринята и мягкая попытка отойти от набившего оскомину определения «развитой социализм», вместо которого предполагалось говорить о переходе СССР в стадию «развивающегося социализма», впрочем, на практике эта новация граничила бы с абсурдом – столько лет вещали о развитом социализме, а теперь заговорили о развивающемся! Значит, в действительности все предшествующие годы социализм у нас был не развитой? – посмеивались иные шутники. Не обошлось при Черненко и без важных, можно сказать, знаковых, кадровых решений. В их ряду стоит восстановление летом 1984 года в партии В.М. Молотова, исключенного еще в 1962 году за т. н. «антипартийную фракционную деятельность и массовые репрессии», а на деле – за критику приятой на XXII съезде утопической программы КПСС. В партийном руководстве обсуждается вопрос о восстановлении справедливости в отношении других пострадавших при Хрущёве видных деятелей партии и Советского государства, в частности, Маленкова и Кагановича. Выступавший с этим предложением маршал Устинов заявил: «Скажу прямо, что если бы не Хрущёв, то решение об исключении этих людей принято не было бы… Ни один враг не принес столько бед, сколько принес Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства».

Уместно также отметить, что период правления Черненко становится временем появления последних советских проектов в области экономического и социального развития. Иные из них и сейчас поражают дерзостью и оптимизмом, а иные – своим безрассудством. Некоторые из них имели все шансы в перспективе вырасти в самые масштабные проекты за всю советскую историю, перекрывающие и целинную эпопею, и строительство БАМа, и многие другие начинания прежних лет (освоение космоса, естественно, не в счет). Так, в октябре 1984 года была предложена глобальная программа переделки природы и климата страны, имевшая не только народно-хозяйственное, но и в определенной мере важное геополитическое наполнение. Впервые подобные идеи были высказаны еще в 1868 году, но до революции их реализация была невозможна в силу ограниченности материальных ресурсов, находившихся в руках правительства и незаинтересованности в реализации крупных проектов со стороны частных инвесторов. Ситуация в корне переменилась после революции, а с 1960-х годов началась планомерная работа над программой. В своем окончательном виде она предусматривала проведение массированных мелиоративных работ: орошению и осушению подлежали миллионы гектаров земли, планировалось строительство каналов и даже переброска «части стока северных и сибирских рек, а также реки Дунай на орошение земель в центральных и южных районах страны, Зауралье и Западной Сибири». Широкие протесты экологов, любителей русской старины и некоторых писателей и общественных деятелей в условиях набиравшей обороты горбачевской «перестройки» похоронили (заслуженно или нет – это уже второй вопрос, требующий специального расследования) этот и другие широкомасштабные замыслы, оставшиеся лишь на бумаге и по сей день вызывающие различного рода дискуссии в научных кругах.

Наше путешествие на машине времени человеческой памяти подошло к своему завершению. Перед нашим вниманием прошла полная сил и жизни страна. Прошли трудности и проблемы, которые она переживала. Мы видели, что ни в экономике, ни в социальной сфере, ни в сфере духовной в СССР не существовало нерешаемых, антагонистических противоречий. Все вопросы и проблемы поддавались решению. Даже в политико-идеологической сфере имелись свои позитивные моменты, имелись точки роста и дальнейшего развития. Недостатки политического устройства СССР имели переходной, а значит – преходящий характер. Подводя баланс, мы убедились, что Советский Союз вовсе не переживал время упадка, застоя, кризиса или осени, пусть даже и золотой. Наоборот, СССР уверенно вступал в полосу своего рассвета, своего высшего могущества, если угодно – ярового весеннего цветения. Что же стало причиной той самой страшной геополитической трагедии, которую пережило мое поколение, весь советский народ?

Отвечать на этот вопрос следует издалека. В 1964–1985 годах в недрах коммунистического ритуала и коммунистической догмы вызревала очередная Русская Победа, еще более мощная, чем в 1945 году. Национальная идея уже прорывалась на белый свет почвеннической литературой, достижениями советской школы и науки, обществами по защите исторического наследия, другими, подчас самыми непредсказуемыми путями. Именно это обстоятельство, а не пресловутая «красная угроза», и беспокоило наших недругов больше всего. Именно эта грядущая новая Русская Победа и превращала нашу страну в мишень всех, внутренних и внешних, сил зла: от голливудского монстра Рейгана до местной карикатурной Новодворской. Противоборство с этими силами и составляло суть брежневского периода в истории нашей страны.

Сегодня мы понимаем, насколько реальна и велика была угроза. А в те годы многие советские люди и даже советские лидеры, не понимали, что «холодная война», «идеологическая война», «информационная война», «психологическая война» и т. д. – это не просто словосочетания. Нам не хотелось думать, что любая война – это война. Не понимая элементарного, мы не могли понять главного: так же как и во времена Третьего рейха, Запад вел против нас не просто очередную войну, а тотальную войну. Войну до полного уничтожения врага. К непониманию сути ведущейся против нас войны добавлялась проповедь слезливого пацифизма. До сих пор в ушах звучат дьявольски-хитрые слова: «Лишь бы не война!» И вот народ-солдат, народ-победитель стал народом обывателей, живущих по принципам: «моя хата с краю» и «лишь бы не меня». Поскольку эта идеологическая плесень поразила и низы, и верхи, наше поражение в реально шедшей войне было предопределено. Вот так бы я ответил на вопрос о главной причине крушения исчезнувшей советской цивилизации, своего рода Красной Гипербореи.