…На следующий день мы чинно восседали в небольшом уютном зале упомянутого ресторана “Не горюй”. Прохладный морской ветерок освежал наши мысли и надежды на светлое будущее и, что немаловажно, аппетит, а приятный аромат восточной кухни щекотал ставшие невероятно чувствительными, ноздри. Все были опрятно одеты, обуты, выбриты, нафуфырены, даже Ветеран в тельняшке, успевший пополнить гардероб красочным широким галстуком в горошек. Смущало только то, что сей галстук был надет поверх тельняшки и выглядел, как импровизированный ошейник. Режиссер казался намного свежее, а главное, заметно чище и не вонял, как вчера экскрементами изо рта. Оператор прям лучился от счастья, глазея на своего, ставшего похожим на qomo sapiensа, кумира.

Прилизанный прибыл в сопровождении верного лакея Зопаева последним. Выслушав бурные аплодисменты радостной публики, он подал знак хозяину ресторана, покорно ожидавшему его у дверей в позе почтительного рака, к началу банкета. И пошло-поехало. Официанты с полными подносами виртуозно сменяли друг друга. После первой атаки на ароматные блюда и высококачественное спиртное хозяин банкета решил взять инициативу в руки.

– Дамы и господа, мы, надеюсь, никуда не торопимся, и у нас будет возможность насладиться этим чудесным днем, сколько пожелаем. Предлагаю, пока все адекватны, перейти к прослушиванию нашего последнего рассказчика, ибо…

– Гениально! – не дав закончить мысль боссу, воскликнул Зопаев, находящийся, видимо уже подшофе и начал хлопать в ладоши. Но, пробуренный взглядом Хозяина заткнулся, торопливо пряча жирные от шашлыка пальцы в карманы.

– А вы иллюзионист, – я мрачно обернулся к Прилизанному.

– Со вчерашнего дня еще и рефери, – ответил тот. – Но давайте все-таки прослушаем рассказ.

– Давайте! – хором отозвалась публика.

Длинный, до этого отрешенно уставившийся на полную рюмку перед собой, тихо вздохнул, опрокинул ее содержимое, не торопясь, вытер салфеткой рот и начал…

– Она была моей первой и, как показала жизнь, единственной любовью. Мы с ней с одного двора – старого бакинского дворика в поселке Кирова…

– Он сейчас как-то по-другому называется, – встрянул в тему Бакинец.

– Пусть как хотят назовут! – заворчала резко погрустневшая Гюлечка. – Для нас эти названия так и остались, как прежде – Разина, Кирова, Завокзальная, Монтина… И баста…

– У нее после водочки голос прорезался, – ехидно шепнул Режиссеру Оператор.

– А ты тоже выпей, – ответил тот, недовольно бурча, – авось, и у тебя кое-что прорежется.

– Вы идиот!

– Может, все-таки послушаем, – спокойно повторил свое предложение Прилизанный. – Мне ваша тупая болтовня надоела.

Я поддержал и обратился к рассказчику:

– Продолжай. Надеюсь, твоя любовная история имеет отношение к теме.

Длинный пожал плечами:

– Разве это важно? После конца восьмидесятых такое ощущение, что все, что происходит, имеет отношение к этой проклятой теме…

Наши квартиры были на одной общей площадке небольшого пятиэтажного дома, где соседи, если усталые, выпившие или просто от рассеянности порой путали никогда не запирающиеся на ключ двери. Ничего – извинялись и, смеясь, шли дальше.

Мы с Джулией вот на одной из этих площадок сначала вместе ползали на четвереньках, стучась лбами то в одну, то в другую дверь, после в садик вместе пошли, весело спотыкаясь – благо он находился кварталом ниже. До сих пор помню запах детских шкафчиков в длинном коридоре, запах паркета, пахнувшим мастикой, и аромат цветущих деревьев ранней весной в небольшом дворике перед садиком, где мы играли и бесновались, пока кто-то из родителей нас не забирал… Господи, неужели все это было? – прошептал он, словно в прострации. После вздохнув, продолжил:

– Школьные годы. Десять лет за одной партой. Букет разноцветных роз на каждое 8 марта и непременно маленький флакончик духов “Красный мак” – они ей нравились. Цветы выращивал в своем небольшом садике старый армянин на противоположной улице, не помню уже, как его звали. Пахли они умопомрачительно. Особенно мне нравились бутоны сочных желтых роз. Старик их дорого продавал по тем меркам. За букет я иногда выкладывал до двух, трех рублей. А то и понятно: в то время цветы в государственных лавках были невзрачны, а частных торговых точек вообще не было.

Помню, как подарил Джулии свой первый букет в первом классе. Разумеется, его купили родители и вовсе не Джуле, а учительнице начальных классов. Но я букет из пяти роз аккуратно разделил на две части, и при этом учительнице достались всего две розы, что сильно ее озадачило. Но училка была деликатной женщиной и промолчала. Все раскрылось вечером, когда Джуля, надев на крошечные ножки мамины туфли и набросив на плечи ее шаль, гордо продемонстрировала сначала своим, а после моим родителям первый в своей жизни подаренный ей букет…

Меня зовут Рафаэль, а она Джульетта, потому чуть ли не с пеленок нас окрестили – Ромео и Джульетта…

– Так-так… – тихо проворчал Бакинец. – Еще одна пикантная история… Она что, армянкой была?

– Да, Джулия была армянкой, – ответил тот просто и замолчал.

Наступила тишина. Прилизанный несолидно потянулся и зевнул. Ганмурат осторожно нагнулся к Бакинцу и шепотом спросил:

– Слушай, земляк, у вас в городе вообще азербайджанцы были? А то тут армянин, там армянин…

Тот нехорошо покосился на него:

– Нет, что ты, все ждали вас, чтобы пришли и облагородили наш генофонд…

Гюля хихикнула. Ганмурад насупил брови. Прилизанный безнадежно начал протирать стекла очков и устало обратился к Длинному:

– Я просто умоляю вас продолжить рассказ и не отвлекаться.

Тот развел руки…

– Когда произошли те события, изменившие всю нашу счастливую, беззаботную жизнь, – начал он, – мы очень растерялись. Из Армении каждый день прибегали, приползали в Баку сотни азербайджанцев – обессиленные, обесчещенные, растерзанные, потерявшие не только кров, но нередко родных и близких. Они жаждали мести за свои страдания и унижения. А силы, которые разожгли костер под названием Нагорный Карабах, умело направляли их злобу на бакинских армян. Мы, городские жители, помогали беженцам чем могли, обустраивали их, но также помогали своим соседям-армянам безопасно покинуть родной им город, где они жили так счастливо, деля вместе с нами и радость, и горе. За какие-то пару лет после выступления этого подлеца-провокатора Аганбегяна – советника Горбачева – в Париже, где он “посчитал целесообразным” отторгнуть Нагорно-Карабахскую автономную область из состава Азербайджана и присоединить к Армении, в ужасном положении оказалась, наряду с другими семьями бакинских армян, и семья Манучаровых…

До сих пор помню сцены нашего расставания у парома. Рядом с родителями и родней, естественно, невозможно было дать волю чувствам, переполнявшим нас, но все понимали и делали вид, что не обращают на нас внимания. Мы же в тот горький час разлуки с болью сжимали друг другу руки и общались лишь полными от слез глазами. Так и стояли застывшие, мечтая хоть бы еще чуть-чуть продлить эти мгновения. Лишь когда родители Джулии осторожно потянули ее к парому, она тихо вскрикнула:

– Рома, я буду ждать! Слышишь, буду ждать!..

Я же не смог ей даже ответить от горького комка в горле…

Длинный замолчал, пустым взглядом уставившись в одну точку. И вообще, казалось, он находится в другом измерении и про нас, земных, совершенно забыл. Его плавно начатый рассказ околдовал, и мы завороженно ждали. Продлившиеся мгновения тишины первым нарушил Прилизанный, деликатно покашляв.

Длинный рассеянно посмотрел на него, постепенно возвращаясь в действительность. Тут в Бакинца опять бес вселился:

– Этот фильм я кажется видел – “Ромео, мой сосед”24, – он демонстративно опустошил содержимое носоглотки в видавший виды платок. – У кого-нибудь есть полотенце? Я хочу рыдать.