Ничего не произошло: все четыре столба продолжали шуметь каким-то неземным дьявольским полыханием.

Деримович опустил руки и оглянулся назад. Черный хвост все так же перегораживал дорогу. Где-то допущена ошибка. Он повторил про себя слово целиком. Да, вторая часть агнимета, «мет» может означать не только метание. «Мет». Это слово он помнил хорошо. Как и его онтологическое отрицание — «амет». Легенда о пражском Големе, где бы ее ни рассказывали, на чурфаке или в доме самарского дяди, его… любимая.

Значит, если огненные столбы ведут себя так же, как и Голем, выходит, надо приказать Агни умереть. То есть просто употребить слово целиком.

— Агнимет, — отдал страшный приказ недососок, поднимая руки…

И тут же упругая волна синего пламени, слизнувшая с груди остатки «плевой» кожи и волос, отбросила его назад. Стоял бы он меж двух огней, шутка мудрого невежи была бы последней.

Но стоило ему упасть за пределами границы, означенной столбами, как хвост тут же угрожающе подался вперед. Оглушенный, а теперь еще и напуганный хвостом Ромка вскочил и осторожно переступил порог огненного туннеля. Его загонщик замер. Видно, хвостам туда вход заказан.

Теперь голова его стала работать значительно быстрее. Первое: реакция огней на слова свидетельствовала, что они, по крайней мере, действенные. Чтобы это проверить, Ромка сделал осторожный шаг в сторону хвоста и сказал огню первое похожее на агнимет слово:

— Дуплоёп. — И на всякий случай сделал шаг назад.

Внешне столпы не отреагировали никак, но прямо из-под ног Ромки раздался глухой голос:

— Сам ты уесос, мразь червячная!

По сути, если воспринять слово целиком, а не считать его цензурным сокращением, все было правильно, в Эпоху Первоначального Накопления он действительно начинал, да и продолжает до сих пор быть уесосом, точнее, у.e.сосом. Только при чем здесь тогда мразь червячная, а?

— Я тебя спрашиваю, гондон синий! — вынув СОСАТ изо рта, продолжил Ромка уже вслух, отмечая про себя точность сравнения. Ведь протянувшиеся от стены к стене плазменные трубки чем-то действительно напоминали декоративные флюоресцирующие кондомы времен той самой ЭПН, которых теперь днем с огнем не сыщешь по причине вызываемого ими бесплодия.

Вместо ответа ближайший к нему «гондон синий» выплюнул из стены утолщение, наверное с целью поразить оборзевшего кандидата, но Ромка был начеку — и без труда увернулся от испепеляющего вихря.

Неожиданно откуда-то снизу, но при этом заполняя все пространство туннеля, раздался стон, и трубки стали истончаться и гаснуть. А буквально через несколько секунд звук исчез совсем, и вслед за ним, издав легкий хлопок, пропали и огненные трубы.

— Что, мля, горючка кончилась? — кинул он вызов спрятавшемуся под землей Горынычу.

Горыныч не отвечал. Ромка шагнул было вперед — все тихо… Чересчур тихо. Не слишком ли просто для мудрого змия — вот так взять и отступить?

Он почесал голову, змей за его спиной тут же зашевелился, как будто показывая, что пути к отступлению нет.

«Надо ж так попасть! — удивлялся озадаченный кандидат. — Между двух гадов. Водяного и огненного. А Онилин еще братьями их считает. Какие они на хер братья! Зазевался — и от тебя или место мокрое, или пепел горячий».

— Агни, — воззвал к Горынычу Роман, по-детски решив попробовать все сначала.

Ноль. Теперь остается только выть. Или идти. Ни то, ни другое не воодушевляло.

Пробовать.

Но уже нечем. Разве что… И Ромка, проведя рукой по саднящему боку, нащупал лоскут «плевой шкуры». Этот слезал болезненно, чересчур болезненно. Деримович даже застонал и впервые услышал в этом туннеле эхо, только почему-то инвертированное, больше похожее на смех: не «ах-ах-ах» возвратило ему эхо, а «ха-ха-ха». Но он уже привык — чего только не случается по эту сторону «⨀».

Шкура далеко не пролетела — сноп пламени превратил ее в легкое облачко. Даже пылинки не осталось.

Он готов был поклясться, что на сей раз никаких вздохов не издавал. И не смеялся. Тогда откуда же это глухое «ах-ах»?

— Хитрожопа попа Апопа[248], — вслед за «ахом» услышал Роман безрадостный голос, — хитрожопа.

Вот оно в чем дело! Это Горыныч причитал, выдав себя тем, что сожрал шкурку вместо недососка. А хитрожопому Ромке, как польстил ему гад, по крайней мере стало ясно, что силой и скоростью здесь не пробьешься. Только хитростью — правильно подметил супостат. Ну а если и от меда не сладко, можно и мед подсластить. Или, как поведал ему один романтичный вышибала-терминатор времен кудрявой молодости: «Двойной отдачей долга не испортишь».

— Агниамет, — твердо сказал Деримович и бесстрашно развел руки в стороны. Видеть его решительно было некому, но все равно, жест получился красивым, как и смысл пароля: «Огонь истинен».

И четыре пламени вырвались из бетонной стены и впились синими языками в противоположный край туннеля. Сработало! Роман взволнованно дышал, не опуская напряженных рук. Но это только половина успеха. Если второе отрицание не сработает, ему останется надеяться только на то, что он видит кошмарный сон, из которого вот уже битый час у него не получается проснуться. А если сон его устроен так, что пробуждение наступит лишь после того, как его пожрет пламя или раздавит змей? Вот тогда он и проснется: в холодном поту, дрожа от ужаса, с криком «мама!».

— Гниамет, — сведя над головой руки, тихо выговорил кандидат.

Ничего. Смертельная плазма все также посвистывала в четырех цилиндрах.

Пипец окончательный.

— Ха-ха! — выкрикнул Деримович, не опуская рук.

Он замер, прислушиваясь. Плазма шумела ровно и стабильно, как газовая печь крематория. Если уж выбирать, то смерть быструю и чистую. Так думал Роман Деримович, он же Ромка Нах, мнивший себя Амором Ханом, делая решительный шаг к огненному искуплению.

После своеобразной гримерной галерея Храама поднималась вверх. Обстановка постепенно стала приобретать иной вид. Какой именно, зависело от статуса адельфа и степени его посвященности. Все отмерялось в строгом соответствии с принципом «каждому — свое».

«Свое» Платона было высшей степени, доступной олеархам. Больше мог видеть только старший расклад арканархов и те немногие начала, что стояли выше трех.

Говорят, что именно высший уровень постижения смыкался с восприятием низших начал, но только на особом, как выражались арканархи, «безголовом» уровне. Теоретически любой лох, владевший техникой снятия «головного убора» или «казана восприятия», мог заглянуть за мерцающий покров Мамайи и разделить одно из сокровеннейших таинств Братства. Но пока не нашлось такого смельчака, который сумел бы и головой пожертвовать и по волосам не заплакать. Поэтому о виде Храама в глазах высших начал можно было судить только по слухам и разговорам. Из этих не вполне достоверных источников следовало, что Высшие воспринимают Храам не в виде ряда пространственно распределенных объектов, изменяющихся или неизменных во времени, а как энергетическую стоячую волну в четырех измерениях. Представить нечто подобное пространственно ограниченному существу было невозможно, но именно это чувство позволяло тайным началам контролировать все процессы по обе стороны «⨀».

Платон, хотя и видел энергетические шлейфы в воздухе Храама, понимать, а следовательно, декодировать их до конца не умел и ограничивался созерцанием этого красивого явления. Но все остальное, что имелось в Храаме: камеры эволюции эйдосов или, как их неправильно называют, идей, сами идеи, объединенные в «твари по паре», начиная от их прапрапредка, занесенного в земную юдоль огненного межгалактического гельманта, до последних образцов гомо сапиенс, — все это было доступно его восприятию.

Храам, как известно, начинался с Храана. Так назывались боковые галереи, отходящие от главной и расположенные в порядке эволюционного разворачивания первичных форм на планете Земля. Часть эйдосов была законсервирована, часть находилась в актуальном состоянии, одни были в натуральную величину, другие нормировались под размер отсеков, что, конечно, не мешало проецировать их в царство Мамайи в нужном масштабе.