— Тайное заседание по Торжественной Передаче Приветственного Слова Больших Овулярий состоится в актовом зале, — прервал затянувшуюся сцену голос весталки.

Первыми, почуяв инфохаляву, бросились к дверям журнаши, опазиционеры и прочая наживка, стоящая во внешнем круге…

— Куда это они ломанулись, Платон Азарович? — спросил подоспевший кандидат-отличник, шлепая распухшей верхней губой.

— Незваные на тайное, ха-ха, собрание заспешили, в карцер прямо на ширы териарховы, званые ждут третьего звонка, а вот где тебя Пута носит, сосалище ненасытное, мне неведомо, — все еще пребывая в метафорической приподнятости, выпалил Платон.

— Умывался я, Платон Азарович, после этих.

— Как честная девушка, право, «после этих». То-то вместо положенных тридцати минут, больше часа «этих» обсасывал.

— Слушайте, дядь Борь, я вот про «этих» все спросить хочу.

— Спрашивай, только осторожно, — согласился Платон. — Как брату не отвечу, а что недососку положено — не тая скажу.

— Мне интересно, Храам, ну Братство ваше… да, наше… в общем, давно существует?

— Давно. По преданию — миллионов пять лет, ну а в реестрах пять тысячелетий — точно наберется, — не скрывая гордого волнения, ответил наставник ученику.

— Ну, мне столько не надо. Все одно — не проверишь…

Платон хотел было возразить, но вовремя вспомнил, что артефакты на ступени недососка предъявлять не положено.

— А при советской власти у нас в стране оно что делало?

— Да то ж самое, только больше по усам текло, а в рот мало попадало.

— Теперь хорошо, усы сбрили, всё куда надо течет.

— Да ты, златосос[138], бра… — чуть не провалившись в титуляции, Платон все же успел перехватить брата странной метафорой, — брандспойт пословиц, а «про усы» хоть сейчас в Скрижали Правд вноси. Про усы сам придумал, или подслушал где?

— Да ведь логично это — сбрить то, что мешает, — невозмутимо отвечал Деримович.

— Ты логикой-то не сильно разбрасывайся, особенно по ту сторону «⨀». Не думай, и среди лохоса умники найдутся, чтобы метафоры твои расщелкивать. Да еще такие, о растительности ненужной… Циничные. — Платон быстро и едко зыркнул в сторону отупевших от счастья красно-коричневых и неприятно, по-крысиному, усмехнулся.

— Нет, дядь Борь, я же только здесь, как вы говорите, по эту сторону «⨀»… — почтительно отреагировал Роман, — только вот что это такое, «⨀» ваше?

— Ладно про ту и эту сторону «⨀» тебе рановато пока знать, а вот почему ты совецкой властью интересоваться начал, прямо сейчас мне расскажешь.

— Да нет, Платон Азарович, ничего такого, — начал оправдываться Роман, — чисто внешне это, просто вспомнил, что когда в детстве мимо памятников Лениным и Свердловым всяким ходил, всё думал, а чего это они пальцами в небо тычут. А теперь, — и он небрежно махнул рукой в сторону красно-коричневых, — понимаю.

— И я теперь понимаю, — озорно хихикнул Онилин, — только вот кто тогда Деримовичем работал, не понимаю.

— Я ж для дела, дядь Борь, — возмутился неофит второй ступени, — чтобы меня перед Советом легче отстаивать было. Для вас же старался, господин протектор.

— Ну да, такого я не видел, чтоб полтора часа салют продолжался. Даже Старший расклад не поленился руку держать, хотя на Совете… — Платон вдруг осекся, поняв, что слово «совет» уже произнес его подопечный, — а откуда тебе про Суд да Совет известно?

— Про суд я не говорил, Платон Азарович, а Совет… — Деримович на мгновение задумался, — ну, везде же кандидата совет принимает: совет директоров, совет членов, Высший, как его Совет…

— Высший! — перебил его Онилин. — Совет, братец… — опять леший за язык тянет, возмутился Платон непослушным органом и в отместку больно прикусил его. «Так тебе, так тебе», — причитал он, покачиваясь от боли… — Верховным бывает, а вот Высшим и по Уставу, и в Предании Суд величают. Да-да, Суд, тот самый, о котором недососкам всяким и знать не положено…

— Я… — начал было Роман, но патрон перебил его.

— Откуда, я спрашиваю? — не на шутку забеспокоился Онилин.

— Да вы что, Платон Азарович, это же всем известно, кому интересно… Вы же сами и говорили.

— Я? — ужаснулся Платон. — Где?

— По телефону, — улыбнулся Ромка, — так и сказали, — «его будут судить не судом человеческим, а Высшим Судом, судом ве…» — на «ве» Роман замолчал.

— Что «ве»? — вскинул голову Онилин. — Договаривай.

— А дальше неразборчиво, «нрзбр.» — это же неразборчиво, ведь так?

— Ну, так… А дальше что за фигня? — спросил Платон, чувствуя спиной, как расправляет за ней кожистые складки его мини-лоховище.

— Я тоже не поверил. Смотрю, звуковой файл имеется. Сам несколько раз прослушал — и действительно, нрзбр., — не соврали. Грамотно работают.

— И где все это прячется? — неприятно улыбнувшись, спросил Онилин.

— А нигде, — Деримович оставался невозмутим, и Платон подумал, что это шутка. Гадкая, но все же — шутка.

— Лежит это в открытом доступе на compromat.ru, — с тем же спокойствием продолжал Ромка.

— И все? — улыбнулся Платон неожиданно открывшейся в ученике способности тонко и расчетливо шутить.

— Почему же все? — Ромка промокнул ни с того ни с сего повлажневшее сосало рукавом и продолжил, — там и ваши переговоры с Мор де Шировым имеются, и с уркаинским Нищенко[139].

— Да-да-да, — перебил его Платон, — а еще, еще кто?

— Ну, я не упомню всех, там целый раздел на вас ведется, — больше, кажись, ни у кого нет, — с искренней завистью в голосе признался Деримович, — навскидку если…

— Давай навскидку, только быстрее!

— Смрадно помню, с ним, кажись, о том, как от мокриц избавляться, потом Абрапаску, помнится, отчитывали за порочащие связи… — Роман наморщил лоб, — и находящийся в странном состоянии сознания Платон вдруг увидел, как через кожистые валики Ромкиного лба прорастает лес пиноцитов…

— Еще, еще, — словно клиент секса по телефону приговаривал он.

— Ну что еще? Да много там всего, Платон Азарович, на собрание уже третий звонок был, опоздаем.

— Без меня не начнут, — отрезал Онилин, — вспоминай давай, быстро! — попросил он с вежливостью полевого командира, склонившегося над зинданом[140].

Деримович вздрогнул — и теперь по-настоящему, без сервильного эксгибиционизма.

— Недочинку досталось, помню, — быстро перечислял он, — об Шохова подошвы вытирали. Так, дальше… Гусвинский неоднократно, потом Юм Аушев какой-то, философ вроде. — Роман почмокал губами, — с телками, само собой: Натой, Томкой, Уркаинской Юлечкой. Даже чурка, помню, препирался долго-долго, Нагюз вроде, хотя по-русски без акцента трет. Ну и коротких раскидок хватало… всех не упомню, и нераспознанные «погонялы» отметились: Мутант с животными — Сусликом, Барсуком, Уткой да Леблядью… — ну и эти, из пятого колеса, Ротор, Троцкий, басистая Клава, Штапель, Кабан, Оладик, дрова всякие: Береза, Дуб, Тополь, Бук, кажется.

— С Буком ты хватил, недососль, с прошлой аватарой общаться — это как? Через машину времени? — спросил Платон и задумался, представляя, что бы он сказал сам себе с разрывом в десять лет.

— Ну, может, перегнул с деревьями, — начал оправдываться Деримович.

— Все? — перебивая мычание недососка, коротко спросил Платон, но так, что сразу хотелось ответить.

— Не помню, Платон Азарыч. Может, и остался кто, я же не дом советов.

— Дому советов завтра представляться будешь. — Платон смотрел в окно на красную зарю за шагающей Воительницей. Он, казалось, раздумывал, стоит ли задавать недососку этот вопрос. — А Сурика с Нетупом в списках не было? — спросил он…

— Да вроде не… — замямлил Ромка, понимая, что шутить сейчас не время…

Оказалось — время… Онилин громко, от души хохотал, над собою хохотал, хотя мгновение назад ему хотелось охать… До чего туп этот его вопрос про Нетупа. Кто может слить его «терки[141]» с Буратино? Правильно. Только сам Буратино. А Буратины молчать, как известно, с детства приучены, — молчаливое детство у них, деревянное.