Пройдя через небольшой вытоптаный сквер, где пахло мочой, я свернул на Ф стрит, по которой направился на восток среди высоких зданий из бетона и стекла.

Впереди меня шел чернокожий парень. Мы приближались к белой девушке, стоявшей на улице в красной майке с плакатом в руках. После того, как чернокожий парень прошел мимо неё, она сделала шаг навстречу мне и громко спросила:

– Важна ли для тебя демократия?

Я шарахнулся от неожиданности. Парень, шедший впереди услышал вопрос, внезапно развернулся, подскочил к девушке и стал кричать, довольно агрессивно жестикулируя в непосредственной близости от лица девушки:

– Почему ты спрашиваешь его и не спрашиваешь меня? Или ты думаешь, что мне не важна демократия? Это потому, что я черный? Так ты думаешь?

Девушка смутилась и бубнила что-то невнятное в свое оправдание. Я мгновенно потерял интерес к демократии, и поспешил улизнуть, оставив их спорить наедине.

По девятой улице я прошел несколько кварталов на север. На улицах было на удивление много бездомных, многие из которых спали прямо на решетках вентиляции метро даже днем. Из-за белого пара, поднимавшегося из решеток, свернувшийся на решетке человек напоминал мне медленно зажариваемую котлету для бургера.

Пройдя пару блоков, я увидел на перекрестке абсолютно голую чернокожую женщину, которая ползала на четвереньках по тротуару выделывая замысловатые жесты руками. Я подумал, что сегодня довольно прохладно, но не стал выяснять причину, по которой она была обнаженной на свежем воздухе. По всей видимости такая картина не была чем-то из ряда вон выходящим, посколько люди вокруг спокойно шли по своим делам, не обращая никакого внимания на действия женщины.

Пройдя через Чайна таун, грязный, людный и шумный, я пошел на юг по шестой улице, но в скорости почувствовал непреодолимую усталость. Издали посмотрев на Капитолий, я не обнаружил в себе никакого желания разглядывать его вблизи.

Вечерело. Нужно было возвращаться домой и обязательно зайти по дороге в магазин купить еды на ужин. Людей на улицах заметно прибавилось – они шли с работы. Также стало больше бездомных, которые теперь сидели возле входов в рестораны, судя по дизайну которых и одежде их посетителей, более дорогие чем тот, в котором работал я.

Ожидая разрешающего сигнала светофора, я огляделся. Мое внимание привлекла женщина средних лет в дорогой одежде. Она вышла из ресторана в двумя упаковками еды в красочных биоразлагаемых контейнерах. Один контейнер она забрала с собой, второй – отдала бездомному, сидевшему возле входа в ресторан, тем самым позаботившись об окружающей среде.

Быстро стемнело. Решив съэкономить на общественном транспорте, я отправился домой пешком. Маршрут пролегал по седьмой улице, Ю стрит, и уже знакомой мне четырнадцатой улице.

По дороге минуя отделение красножелтого банка с большим стеклянным фойе, где находились банкоматы, я невзначай заглянул внутрь. Возле терминала на полу лежал предположительно бездомный человек на боку, подложив правую руку под голову. Левой рукой он аккуратно двумя пальцами держал пластиковую бутылку, которая наполнялась мочой через растегнутую шеринку.

На улицах было много чернокожих, которые собирались группами и громко разговаривали. У многих были спущены штаны, порой ниже ягодиц, отчего они едва могли переставлять ноги и двигались крайне неуклюже.

Я шел и смотрел вперед, возможно слишком высоко задрав голову, что было истрактовано тройкой черных парней как нечно совершенно неприемлимое. Они стали махать руками, кричали мне что-то неразборчиво. Один из них бросил мне пустую пивную банку под ноги. Я решил все же не уточнять причины столь агресивного поведения по отношению ко мне,и поступил так, как на мой взгляд поступил бы белый американец в этом городе: опустил голову и пошел прочь.

Передо мной две девушки шли навстречу друг другу. Одна из них была белой и невысокой, вторая – черной и крупной. Они уперлись друг в друга, что привело большую из них в бешенство.

– Убирайся с моей дороги!

– Я иду с правой стороны тротуара. В Америке правостороннее движение. Сделай шаг влево и обойди.

В ответ чернокожая девушка рьяно матерясь схватила оппонентку за волосы, швырнула в стену и прошла дальше там, где хотела. Несколько прохожих подошли к упавшей, кто-то спросил:

– Все окей?

Потеряв всякий интерес к американцам и происходящему вокруг, я направился домой внимательно смотря под ноги. Запах марихуаны следовал за мной по пятам на протяжении остатка пути.

Зайдя в магазин и купив хлеба, сыра, авокадо, сока с протеином и вчерашние пончики с пятидесяти процентной скидкой, я вернулся домой. Закрывшись в своей комнате, я поел сидя на кровати. Меня клонило в сон, я снова ощутил сильную усталость.

– Что я здесь делаю? – подумал я засыпая, и дрожь пробежала по моей спине.

После выходного я чувствовал себя менее уставшим физически. Я проснулся раньше будильника, встал с кровати довольно легко, перекусил куплеными вчера позавчерашними пончиками.

Ровно в десять я был на работе, Cтаруха по привычке сверила мое время прибытия с настенными часами. На кухне опять был новый человек – парень с круглым лицом и, как мне показалось, испуганным взглядом, которому Руби все объяснял на языке, который на кухне понимали лишь они двое. В обеденном зале были как минимум две новые официантки, которых усиленно тренировала Джой.

Я расфасовал по пакетам макароны и куриные полуфабрикаты, нарезал кубиками и расфасовал вареную курицу, принес из холодильника глубокой заморозки коробку котлет для бургеров, разделил их, упаковал в пакеты поштучно и стопками сложил в холодильник возле станции шеф-повара.

Старуха сегодня была не в духе потому, что вчерашний фудраннер-грек не постирал тряпки после того, как кухня была намыта, а сегодня не пришел на работу, хотя должен был. Желая найти виновного в своем плохом настроении, она постоянно посматривала через открытую дверь из кухни в обеденный зал. В конце концов она бросила нож на стол и направилась наводить порядок. На кухне послышался отголосок гневного скрипучего старушачего голоса. Вернувшись, старуха ещё долго бубнела себе что-то под нос.

Когда в ресторане появилась Энджела, Cтаруха поспешила пожаловаться на официанток. После чего, всем было объявлено новое правило ресторана – работники под страхом увольнения должны сдавать мобильные телефоны, приходя на работу, и забирать, уходя. Руби был очень не доволен новым правилом, однако, подчинился как все. В итоге, телефоны были собраны в пластиковую корзину и спрятаны Энджелой где-то в подвале. Но как только Старуха ушла из ресторана в три часа дня, бармен победоносно пришел на кухню и продемонстрировал мне свой телефон:

– Взял у Энджелы. Мне можно, – горделиво выдал Руби.

В обеденный перерыв в ресторане практически не было посетителей. У меня было достаточно времени принести из подвала сливок и сделать себе пасту без чеснока, который по непонытной мне прихоти Старухи отравлял каждый соус на кухне.

На работу пришел Майнор. Он внимательно осмотрел плиту и свое рабочее место после того, как я закончил готовить. По выражению его лица я понял, что он не против если я иногда буду заходить на его станцию и что-то делать для себя.

На кухню пришла Энджела в сопровождении невысокой латиноамериканки средних лет и молодой симпатичной девушки – её дочери. Женщина работала в этом ресторане несколько лет назад. На очень плохом английском вперемешку с испанскими словами она упрашивала Энджелу трудоустроить её дочь. Энджела ответила, что позвонит Исмаэлю, чтобы тот сегодня не приходил. Этим вечером его место было предложено другому работнику.

Майнор очень обрадовался такой внезапной перемене. Он стал живо говорить на испанском и показывать все девушке. Однако, работа, казавшаяся матери лучшей в мире, у дочери не вызавала ничего, кроме отвращения. Особенно брезгливо она смотрела на черную чадящую жижу кипевшую во фритюре. В течении вечера девушка делала все меньше и меньше, отчего альтруистический настрой Майнора заметно поубавился. К моменту закрытия кухни, он уже не помогал ей. Коротко объяснив что и как нужно убирать на станции салатов, он сфокусировался на уборке своего рабочего места.