Но портрет моего будущего уже не выглядел так привлекательно. Ее некогда первозданная совершенная красота превратилась в ужасающее зрелище обвисшей кожи. Ее некогда потрясающе красивое лицо теперь превратилось в расслабленную маску слюны и бледной плоти. Розово-красные губы теперь стали пепельно-серыми. Блестящие темные волосы превратились в пучок ниток. Я ужасно скучал по маме, но я не могла смотреть на нее больше, чем это было абсолютно необходимо.

Мы с Келли много разговаривали, и с Ребеккой тоже. У подруг Картера было намного больше свободного времени, поскольку Картер не требовал их внимания. Было достаточно сложно убедить его поесть, не говоря уже о сексе.

Я довольно часто находила утешение в объятиях Келли, иногда переходя в неконтролируемые рыдания через тридцать секунд после того, как она съедала меня до высвобождающего разум оргазма. Однажды мы сделали то же самое и с Ребеккой. Никто из них никогда не осуждал меня и даже не жалел меня. Они были просто ЗДЕСЬ для меня, утешая меня, как могли, тем более что Картер не подпускал никого из них к себе.

Отстраненность Картера давалась девочкам тяжелее всего. Хотя его мать в вегетативном состоянии внизу нервировала, они не были с ней очень тесно связаны и не ощущали нашего чувства потери. Самым трудным было потерять парня из-за ЕГО чувства потери, неспособности общаться. Он отталкивал их при каждой попытке утешить его. Прошла неделя, а он едва ли сказал по одному слову каждой из них. Насколько я могла судить, их романтические отношения с ним никогда не были основаны на любви. Он был богат, красив, обаятелен и устраивал действительно отличные вечеринки. Они обе любили хорошо проводить время, заниматься сексом, накуриваться и получать дорогие подарки. Правда, за последние пару месяцев мы все начали немного сближаться, но даже в этом случае Картер никогда не был тем парнем, который эмоционально раскрывался перед кем-либо из них.

Некоторые девушки в их ситуации могли уйти или, возможно, просто выжидать, пока социальный протокол не позволил им вырваться из отношений с парнем, который переживал такую ​​потерю. Но, возможно, эти две девочки влюбились в моего брата немного сильнее, чем они первоначально показывали, потому что они обе, казалось, искренне заботились о его благополучии. Это больно глубоко внутри, что он не пускал их, и это беспокоило их больше, чем отсутствие вечеринок, подарков, хорошего времени или секса. И через неделю Келли решила, что ключом к тому, чтобы добраться до него… была я.

Он мог сказать ИМ уйти, но не мог сказать этого мне. Черт возьми, несколько раз, когда я заходила к ним в комнату, он умолял меня остаться и помочь вернуть маму.

«Ты должна помочь нам. Ты ДОЛЖНА заставить его продолжать свою жизнь», — настаивала Келли. «Он не может провести следующий год в этой маленькой комнатке, разговаривая со своей практически находящейся в коме матери! Он сойдет с ума».

Часть меня хотела оставить его в покое. Моему младшему брату явно было больно, и он все еще горевал даже после целой недели. Разве я не должна оставить его наедине с горем? Мама не умерла, но врачи предупредили нас, что чем дольше сохраняется ее вегетативное состояние, тем больше вероятность, что оно будет постоянным. Тогда вопрос будет не в том, когда она очнётся, а в том, когда она в конце концов умрет. Мама была здесь, но не здесь, и в какой-то момент мы должны будем понять, что во всех смыслах она ушла от нас и никогда не вернется.

Я понимала, что Келли просила меня сделать, но пока не могла этого сделать. Нет, я не проводила все свое время в спальне мамы, пытаясь уговорить ее проснуться и улыбнуться мне, как раньше, но это не означало, что я была готова ее отпустить.

Еще нет.

Не сегодня.

Но когда-нибудь… да… я бы смогла.

* * *

«Привет, Картер», — тихо сказала я, стоя в дверном проеме, стараясь не смотреть на фигуру на кровати.

«Хэй…» — устало ответил он, глядя прямо вперед, не отрывая взгляд от фигуры на кровати.

«Я могу с тобой поговорить?»

«Конечно. Мама тоже хотела бы услышать твой голос».

Я сделал глубокий вдох. «На самом деле, я хотела поговорить с тобой наедине. Я бы не хотела, чтобы мама слышала такие вещи».

Только тогда Картер взглянул на меня. Он не спорил и не пытался сказать, что мама была овощем и все равно нас не слышала. -Я- так думала, но Картер определенно был иного мнения. По его мнению, она слышала каждое слово и однажды она проснётся и поговорит с нами о них.

«Это не займет много времени», — пообещала я. «Но есть вещи, которые мне нужно сказать, и они предназначены только для нас с тобой».

Ему потребовалось некоторое время, чтобы ответить. Он спал в кресле только три или четыре ночи в неделю и выходил из комнаты, чтобы принять душ, переодеться и иногда поесть. Картер был практически привязан к своему месту рядом с кроватью мамы. Я видела это раньше, его нерешительность оставить ее на случай, если она проснется и окажется совсем одна. Но хотя раньше мне приходилось убеждать его, что электронные мониторы поднимут тревогу, если это когда-нибудь случится, ему больше не нужны были подобные объяснения, и это был просто вопрос его действий, чтобы встать и уйти. И именно принятия этого решения замедлило его ответ.

Все движения Картера были жесткими. Его мускулы отвыкли так много двигаться, потому что он буквально часами сидел и разговаривал. Несколько раз за последние пару дней я заглядывала и обнаруживала, что он бессвязно произносит слова, которые даже не образуют осмысленных предложений. Мой младший брат впадал в бред, и опасения Келли насчет того, что он сойдет с ума, стали казаться менее надуманными.

Я решила разыграть страницу из его пьесы. Не раз за последний год я обнаруживала, что Картер просто ведет меня куда-то за руку и снимает с меня одежду. Обычно я была пьяна или возбуждена, или и то, и другое, восприимчива к внушениям и достаточно возбуждена, чтобы пойти вместе с ним. Очевидно, это была не такая ситуация, но он не сопротивлялся мне, когда я взяла его за руку и вытащила из кресла.

Картер в последний раз взглянул на маму, прежде чем я вытащила его из комнаты через холл в его спальню. Он позволил мне расположить его в кресле, но не взглянул на меня, когда я села напротив него. Поэтому мне пришлось наклониться и потереть его колено, чтобы привлечь его внимание. И, наконец, он посмотрел на меня.

Впервые за долгое время Картер стал моим «младшим» братом. Он заботился о маме лучше, чем о себе, и его растрепанные волосы, трехдневная щетина и выцветшая футболка делали его похожим на очередного неряшливого студента колледжа. Под глазами были темные мешки от бессонных ночей, и он сутулился, угрюмо глядя на меня. И, сделав глубокий вдох, я потерла его колено и сказала: «Мы должны учитывать возможность того, что мама никогда не очнётся».

«Не смей так говорить», — прохрипел он немного рваным голосом. Мой тоже был бы таким, если бы я продолжала разговаривать с мамой почти шестнадцать часов в день.

«Картер, пожалуйста». Я глубоко вздохнула и немного сильнее сжала его колено. «Я знаю, что это тяжело. Я знаю, что ты все еще горюешь. Я знаю, как ты был напуган, когда мама и папа развелись, как ты боялся потерять ее. И я знаю, что ты боишься еще больше прямо сейчас. Но ты должен хотя бы рассмотреть возможность того, что она никогда больше не будет с нами».

Покрасневшими глазами он на мгновение взглянул на меня, а затем снова стал смотреть куда-то в район моего живота. Он не ответил устно.

«Мне тоже страшно», — продолжила я. «Мама была для меня всем, идеальным воплощением всего, чем я хотела стать, когда выросту. Она была моей лучшей подругой и единственным человеком в этом мире, которому я могла доверять больше, чем кому-либо, и это так больно глубоко внутри, что она больше не может по-настоящему БЫТЬ с нами. Я БЫ ХОТЕЛА, чтобы все было по-другому. Я бы хотела, чтобы она могла вернуться к нам. Но я должна подумать, что, возможно, врачи правы. Может быть, все уже кончено».