Повторюсь, это было уже после практики на Крузе.

Так, просто к слову пришлось…

– Так тоже дома сиди, если сумеешь – Скорик перестал трогать разбитый нос и улегся на песок – Ты вот только базарить горазд, а Профессор и домашний режим себе пробил и деньги сам зарабатывает и от страшаков отмазывается так, что не прикопаешься.

– Старшаки Профессора Королем Отмазки называют – с какой-то странной гордостью сказал Чича – сам слышал. Вадим, а правда, что тебя специально ловят, чтоб ты отмазался?

Я кивнул головой. Было и такое.

– Да и старшаки никогда Профессора в магаз не гоняют и полы мыть не заставляют – Парамон задумался – И чаем иногда угощают.

–Это потому что он рисует – Печенег явно злился.

–Это потому что он не шестерит – заметил Чича – Помнишь, как его ухайдакали, когда он тельняшки стирать отказался? А ты вот стираешь!

–Да ну на фиг – Печенег поморщился, потому что разговор ушел не туда, куда ему хотелось – Вадимастый потом неделю кровью ссал. Мне здоровье дороже.

– Зато он неделю поссал и его больше не трогают. А ты по ночам тельняшки стираешь – Парамон прикрыл глаза – Поэтому хрен тебе, а не молодых шугать на втором курсе!

Я молчал. Про тельняшки – это правда. В самом начале учебы пьяные третьекурсники подняли меня ночью, отвели в умывальник и сказали постирать тельняшки. И ушли в себе в кубрик, старательно изображая разболтанную морскую походку.

Я тогда дико хотел спать. Постоял минут пять, покосился на гору тельняшек, сваленных кучей в раковине и ушел к себе в кубрик…

На языке нашего училища, или «бурсы» это называлось «забить».

Через час меня подняли и снова притащили в умывальник…

Били меня долго, ногами, руками, единственное, что я мог сделать, это закрывать лицо руками – почему-то очень не хотелось, чтобы лицо было расквашено.

А насчет неделю кровью, это неправда.

Так, для красного словца прибавили.

Три дня всего…

Но после этого действительно на такие унизительные работы меня не поднимали. Мало что ли, других было, которые соглашались?

Тот же Печенег, например…

– Вадим, ты чего молчаливый сегодня? – Чича ерзал на песке, маясь от безделья. – Рассказал бы хоть что-нибудь, а?

– У Профессора свидание сегодня – выдохнул Скорик – Некогда ему рассказы рассказывать.

– Да какое на фиг свидание – я поморщился – Губа в клочья, руки вон все разбиты. Форма как у чушкана грязная вся! Не пойду никуда сегодня. Темнеть начнет – на кондитерку сходим.

При упоминании кондитерки Чича оживился и повеселел окончательно.

– Вадим – опять начал он – Как ты умудряешься с девками знакомиться такими взрослыми?

Парамон хохотнул и полез в карман за сигаретой – Ага, сейчас он тебе все прям и рассказал! Сами со Скориком сколько раз спрашивали. Не говорит.

– Подумаешь! – Печенег презрительно фыркнул – Тоже мне наука, девок снимать! Да я дома как перчатки их менял!

– Ага, сначала с Дунькой Леваковой, потом с Манькой Правокулаковой – Скорик широко улыбнулся – А то и с двумя сразу!

Мы все заржали. Печенег окрысился, но смолчал.

Вообще, парни были правы. Пока сверстники тяжело переживали пубертатный период, я умудрился познакомиться с двадцатидвухлетней Бабочкой. Бабочка – это я ее так называл. Почему, не знаю, наверное, романтика из себя строил. Вообще-то, звали ее Настя, работала она учетчицей в Торгмортрансе, где я разгружал вагоны по ночам.

Настя была тоненькой, бледной и красивой – с пшеничными волосами и большими черными глазами. Сначала мы просто с ней коротали время между прибытиями под разгрузку вагонами, сидя у нее в вагончике – я рассказывал ей всякие истории, благо книг разных прочитал великое множество, а она слушала внимательно, приоткрыв свои пухлые розовые губы.

Потом мы стали уходить вместе с работы – я провожал ее до дома, помогая донести пакеты с импортными деликатесами из разгруженных вагонов.

А однажды я набрался смелости и поцеловал тоненькую бледную Настю в ее пухлые розовые губы – неумело, неуклюже и слюняво.

Настя отпрянула. Я был уверен, что сейчас она как в кино влепит мне пощечину и нашей дружбе конец.

А она вздохнула, приблизила свое лицо так близко, что у меня зашумело в ушах и тихонько выдохнула – Не так… Вот так надо…

Потом я еще не раз слышал этот ее шепот на выдохе – Не так… Вот так надо…

А потом я стал звать ее Бабочкой и мы стали с ней встречаться у меня на квартире. Я познавал науку плотских отношений. По законам того времени, Бабочке светила статья и срок за совращение малолетних, но так как официально секса в лучшей в мире стране не было, мы занимались этим несуществующим с упоением и полной самоотдачей…

Когда однажды Печенег встретил меня с Бабочкой, он первым делом растрепал об этом всей группе. Он увидел, как мы целовались, сидя на черных бревнах старой пристани, а уже через час вся группа знала, что Острогов опять всех обошел и у него роман со взрослой красавицей. Меня не стали уважать больше – наоборот, некоторые перестали со мной даже разговаривать.

Но мне было до лампочки…

– Не пойдешь, значит, к Бабочке? – уточнил Парамон.

– Не пойду. Стремно. Завтра вот постираюсь, отглажусь и фигня эта на губе пройдет может.

– Блин, да какая разница – Печенег опять имел свое мнение – Все равно голые будете – он противно захихикал.

– Придурок – лениво протянул Парамон – Девки чушканов вроде тебя не любят. Они любят чистых и умных. А ты грязный и тупой. И носки у тебя вечно воняют. Конечно, твоим мозолистым рукам все равно, воняешь ты или нет. А Бабочка – она красавица. Ей вонючие носки не нужны. Ей нужны стихи всякие и чистый и умный Профессор. А ты даже в школе стихи не учил, Пися. Так что заткнись.

Печенег надулся и умолк…

Мы все в то время пытались быть крутыми. У каждого в группе была легенда, чем он занимался дома. Кто-то был сынком богатых родителей и кормил нас байками о машинах, импортных тряпках и магнитофонах и о том, что привозил папа из-за границы. Кто-то был чуть ли крестным отцом преступной шайки. Кто-то неотразимым Казановой… В общем, у кого на что хватало фантазии…

А вот Скорик, Чича и Парамон никого из себя не корчили. Этим мне они очень нравились. Чича жил в деревне и отец его был трактористом. Сам он с 10 лет пас коров и нисколько этого не стыдился. Скорик жил в Киргизии, в каком-то поселке. Родители его работали на каком-то комбинате, сам Олег с детства гонял на лошадях с киргизскими детьми, с 12 лет покуривал травку и ему было начхать на свой имидж. Парамон… Ну, с тем вообще все понятно. Мне тоже было противно гнуть из себя неведому зверушку – во-первых, я и так знал, что кое-что мог в этой жизни без папы с мамой, во-вторых… Ну, если честно, остальных одногруппников я считал за детей и кривляться перед ними как-то не хотелось.

Печенег прибился к нашей компании как-то незаметно и хоть и лепил он из себя москвича, мы его почему-то терпели. Наверное, для контраста и для того, чтоб всегда под рукой был объект для приколов.

…Солнце тем временем садилось куда-то за город, стало прохладно и сумрачно. Мы поднялись с песка и пошли к трамвайной остановке.

Впереди был поход на кондитерку.

А через три дня мы отбывали в порт Клайпеда, чтобы взойти на борт самого большого парусника в мире.

Но сейчас, в этот вечерний час, нам важнее было удачно пробраться к заветному конвейеру и набрать побольше печенья…

В 16 лет мир выглядит простым и понятным.

Только черное и белое…

И будущее в этом мире – то, что случится в следующую минуту, а не через несколько дней…

…Вообще, плавание на Крузе подводило итог первого курса. Ходила байка, что это был экзамен – что, мол, кто не сможет управляться с парусами, будет отчислен. Но верил в нее мало кто – разве что странный Костя да парочка парней из какой-то кавказской республики, которые и по-русски-то говорили плохо…