К плаванию все готовились по-разному.

Кто копил денег, чтобы купить новую фуражку (самая модная у нас считалась так называемая «Бакина» – шикарная фуражка с лаковым кожаным козырьком. На втором месте была мичманка, или «мицуха» – фуражка попроще, с пластмассовым козырьком, но тоже хорошая. А вот «пидорки» не жаловал никто – у них были маленькие поля и их невозможно было загнуть по-морскому – в виде седла) или тельняшку. Кто-то клянчил у командира роты новые ботинки. В общем, всем хотелось прибыть на Круз при параде.

Я купил себе и Бакину и новый кожаный ремень и на этом вся моя подготовка закончилась…

Оставалось доделать два дела – продать икру и попрощаться с Бабочкой.

Кстати, об икре.

Астрахань тогда была рыбной столицей. Особом лакомством была прессованная черная икра. Ее делали так: замачивали в особом рассоле, а потом держали в кастрюле под грузом довольно долгое время.

Прессованная икра была вкуснее, чем обычная и считалась деликатесом. Стоила она, надо сказать, безумно дорого. Кругляш диаметром с небольшую тарелку толщиной сантиметра в три стоил 200 рублей, а то и больше…

Так вот, у деда, у которого я снимал квартиру, сын жил в поселке в 50 километрах от Астрахани, в степи, в своем доме. Мужик он был веселый, мы с ним как-то очень быстро нашли общий язык. И вот однажды он предложил мне брать у него кругляши оптом и продавать на рынке (в Астрахани он тогда назывался «Татар-Базар»). С каждого проданного кругляша он предложил «червонец» и это враз убедило меня заняться коммерцией.

Правда, отпускная цена у дедова сына была ниже рыночной, что позволяло мне к законному червонцу добавить еще один.

А продавала кругляши бабушка Бабочки, которая и так торговала день деньской айвой и прочими фруктами со своего сада. С каждого кругляша Ба-бабочка (так я ее про себя называл) получала 5 рублей, чему была рада несказанно…

Вот такой был у меня «черный» заработок, помимо разгрузки вагонов…

В принципе, коммерцией различной я занимался без удовольствия – так, просто потому, что хотелось своих денег. Мне больше нравилось разгружать вагоны – там хоть, как я думал, по-честному: потаскал коробки с яблоками или с заморским пивом – получи деньги. А тут… Хотя, все равно ведь занимался, что кокетничать-то…

А если говорить об итогах первого курса…

Вспоминается, как сразу после приезда на учебу, нам выдали старые бушлаты и отправили на месяц в степь – собирать арбузы. Работали мы с раннего утра и до темноты – не скажу, что было очень трудно, но монотонность работы и постоянная жара выматывали.

Арбузы мы ели каждый день – брали самый спелый, разбивали его и ели только сердцевину…

А еще почему-то мне очень понарвилось, что жили мы в шатком бараке, собранном из связок тростника, сквозь который продувал холодный ночной ветер, с земляным полом.

Кровати на железных ножках постоянно проваливались в песок и приходилось подкладывать под них доски или камни…

Тогда-то я и обнаружил, что достаточно комфортно, оказывается, могу чувствовать себя в любых условиях – лишь бы без крайностей. Удивился даже. Все вокруг ныли и стонали, что кровати продавленные, что сквозняки, что днем жара а ночью холодно, что умываться приходилось из оцинкованных умывальников с «пипкой», подвешенных на перекладине за нашим бараком. А мне все это нравилось.

Мы собирали арбузы, постепенно все перезнакомились и в целом, было весело. Там с первым я подружился с Парамоном.

Мы как-то держались отдельно – не знаю, почему так получилось…

Одногруппники мои мне как-то особо не понравились с самого начала…

Не знаю, почему…

Они тогда называли меня «художник», а иногда, с подачи Печенега – Вадимастый. На художника я не обижался, а вот Вадимастый меня раздражал…

А вообще, итогов набиралось немного – курс я закончил хорошо, преподаватели мне пророчили блестящую карьеру, намекали, что если так буду учиться дальше, то распределение может оказаться очень даже ничего…

За год еще успел полюбить город – часто бродил по древнему астраханскому кремлю, который имел немного запущенный вид, чем мне и нравился безумно – не вылизанный сахарный, а как бы тронутый временем, с кое-где торчащими из-под облупившейся побелками древними кирпичами, проросшей травой между зубцами стен… Я бродил по кремлю и представлял, как очень давно за этими толстенными стенами укрывались защитники города (кто они были, я толком не знал) от осаждавших полчищ (про полчища тоже было все туманно) неприятеля, поливая их (полчища) время от времени через специальные желоба кипящим маслом и расплавленным свинцом.

В кремле была еще одна достопримечательность – могила дочери какого-то древнего хана – Астры, в честь которой и был назван город. Могила находилась под стенами кремля, в страшном совершенно полутемном подземелье с мокрыми стенами.

Я очень любил туда ходить.

Еще нравилось на речном трамвайчике плавать (хоть и не говорят моряки «плавать» – только «ходить») на остров Оранжерейный, где в душной жаркой влаге огромных теплиц цвели самые красивые цветы на земле – лотосы…

Лотосы я иногда рисовал, но постепенно оставил это занятие – невозможно было передать красоту этих розоватых полупрозрачных лепестков карандашными штрихами. Ну, или это у меня просто толку не хватало.

Про квартиру я уже говорил. И хоть была она ну очень неблагоустроенной, очень она мне нравилась. Дом был «камышитовым» – в Астрахани старинные дома многие такими были – построоен из обмазанных глиной пучков камыша, обшитый с двух сторон досками. Зимой в таком доме было тепло, летом – прохладно. Единственное, что досаждало – это различные животные, жившие в стенах – хомяки, мыши и прочие представители мелкого зверья. По ночам они беспрестанно шуршали, пищали, занимались какими-то своими делами. Поначалу это раздражало, но скоро я привык, как привыкают к песням сверчка.

В квартире было три комнаты и огромная кухня, обои, поклеенные еще до революции, выцвели, но оставались красивыми – мне очень нравился их сливочно-ванильный цвет.

Но самое главное – это мебель. Она была не просто старинной – она была очень старинной. Например, трельяж с толстенной мраморной крышкой и резными дубовыми ножками. Или комод, сплошь покрытый резьбой…

Все это было обтертым, кое-где поломанным, но мне очень нравилась эта мебель… Даже посуда вся была очень старинной.

Возможно, именно поэтому я потом так полюбил винтажный стиль…

Хотя, в далеких восьмидесятых, даже слова такого никто не знал.

Говорили – антикварный…

А винтаж – это уже потом появилось… Вообще, с тех времен очень много слов всяких появилось… Многие, честно скажу, до сих пор не понимаю, для чего нужны!

Квартиру я постепенно привел в уютное и жилое состояние. В одном из сундуков обнаружилась целая куча дореволюционных фотографий – на твердом, как металл, картоне, с красивыми узорами по периметру, с завитушечными именами фотографов еще с «ять». На фотографиях были очень серьезные дамы и господа, в красивых одеждах. Фотографии мне безумно понравились и я повесил их все на стену над кроватью, рядом с чугунным литым завитком ночника с желтым стеклянным абажуром с отбитым краем.

Еще с чердака притащил три чемодана с какими-то фарфоровыми статуэтками, непонятного назначения посудинами из фарфора и металла, несколько керосиновых ламп и самовар – зеленый от патины, огромный и восхитительно – древний.

Все эти вещи я расставил по полкам комода и серванта, на подоконниках и других поверхностях.

Самовар водрузил на полку над столом на кухне.

Кроме всего прочего, повесил на стены несколько своих рисунков – в основном это были корабли и девушки.

Корабли все были парусниками, девушки все были обнаженные, с длинными волосами.

Нравился мне и дом и двор, в котором я жил.

Дом был одноэтажным, длинным, с множеством входов, с постоянно темным двором, обложенный покосившимися сараями. Перед дверями – обязательные скамеечки. Я попадал в «свою» квартиру, пройдя от трамвайной остановки метров 50, по узенькой тропинке, пролезая в дырку в заборе – чтобы не обходить вокруг.