Так ведь? И я радовался за них и смеялся с ними, потому что нет ничего честнее и благороднее, чем смех над самим собой. Пусть даже он куплен ценою кривого зеркала. Совсем недавно я понял, что дело мое заглохло. Никто сейчас не хочет смеяться в отведенных для того местах. Тем более перед кривым зеркалом.
Я старый человек, но мне нужно было прожить долгие годы, чтобы понять, почему в этом павильоне смеялись прежде и не смеются теперь. А все, оказывается, очень просто - не то время! Самое большое веселье бывает тогда, когда мы смеемся над собой, но не знаем этого. Нынче мы стали осторожней, не позволяем себе даже насмехаться над собой. Еще бы! Ведь для этого нужны смелость, мужество, ум... Мы оглядываемся друг на друга, подстраиваемся под обстоятельства, путаемся в сетях условностей и... теряем свое лицо.
А без этого не то что зеркало - душа пуста. Но человек обязательно должен думать о себе. Что он, какой он, знать себя, постоянно глядеть на себя со стороны, Чтобы не стать хуже. Я внезапно понял, что это гораздо важней, чем просто смеяться над собой. Ведь такой смех может оказаться и фальшивым. И я повесил это зеркало, чтобы человек, глядя в него, начал думать о себе. Ведь в человеке не все потеряно, нужно только разбудить его от обыденности и покоя. Каким угодно путем...
Монк с восторгом слушал Лобито. То, что бродило в нем самом, еще не отлитое в оболочку слов, старик Выложил сейчас как на блюдечке. Ах, как хорошо!
Монк разгорячился, стал увлеченно говорить Лобито, что это очень хорошо - будить человека от тупости, сытости, самодовольства и покоя. И что нельзя сделать людей и жизнь лучше, если не будет недовольных.
Хоть чем-то, хоть в какой-то мере, но недовольство Должно быть, иначе сплошное прозябание, покой и сон...
Монк торопился сказать все, что нахлынуло сейчас на него, слова не поспевали за мыслями.
- Неуспокоенность - хорошо, но нужно действие, - горячился он. Фалифан думает, бунтует внутри, но пассивен. Он не поддается, но и не борется Он чужой среди людей... Я сам не знал, как быть, пока не вступил в Общество Совершенствования Человека. Это - Дело. Вы, Лобито, тоже делаете Дело, хотя вроде бы только сидите на табурете...
Лобито радостно слушал юношу. Он прекрасно понимал его и радовался, что такие, как Монк, постигли Истину раньше, чем он. Значит, они пойдут дальше, сильные и молодые, неустрашимые и верные себе. Какое это счастье - встретить родственную душу!
Монк говорил, говорил и не мог остановиться. На него будто нашло озарение, и он с неожиданной для себя уверенностью говорил то, о чем вчера лишь смутно догадывался. Монк утверждал, что человек не может быть счастливым, когда только спит, ест, работает, растит детей, развлекается, дружит и любит. Нужно быть еще и неуспокоенным и желать всеобщего совершенства и гармонии.
Лобито с мокрыми от счастья глазами кивал Моику, потом мягко положил ему руку на плечо.
- Хорошо, мой мальчик, хорошо... Ты не обижайся, что я поначалу... за эти минуты ты стал для меня родным. Пойдем, я покажу тебе свое зеркало...
Монк вздрогнул. Увлекшись разговором, он совсем вабыл о зеркале. Но теперь почему-то не боялся встречи с ним. Возбужденный и счастливый, Монк пошел вслед за Лобито. Перед заветной дверью старик жестом остановил его и, переступив порог, засветил в комнате лампу. В полумраке Монк увидел глянцевый блеск зеркала. Оно тревожно мерцало в черной пустоте, я Монк с трепетом сделал шаг вперед. Лобито легонько подталкивал его в спину и волновался тоже.
Монк подошел к черной раме и застыл перед зеркалом, боясь даже дышать. Только теперь он понял, какой ответственный момент настал. Сейчас волшебное стекло откроет ему истину о нем самом. Такое бывает не каждый день. Монк ждал, напряженно вглядываясь в матовую поверхность зеркала, и не видел там ничего. Но вот металлический блеск стекла ожил.
Зеркало слабо засветилось. Голубоватые блики слегка мерцали, как свет на рябых волнах в пасмурный день. И больше ничего. Робкие вспышки света появлялись то в одной, то в другой части зеркала.
- Видишь! - торжественно объявил Лобито. - Это свет твоей души! Как неверен еще он, как слаб. Но все-таки это - свет. Ты только начинаешь жить. Это прекрасное время, Монк...
За короткую встречу они стали друзьями. Лобито вышел проводить юношу до ворот парка. Они, увлеченно разговаривая, не спеша шли по парку, не обращая внимания на поздние парочки и невнятный говор на скамьях. Прощаясь, Монк опять вспомнил чудесное веркало. Откуда оно взялось?
- Его сделал твой сосед, Чиварис, - сказал старик. - Мы с ним очень хорошие друзья. Узнай его поближе, и тебе станет радостней жить.
Они расстались. Монк с легкостью необычайной шел к дому, будто не было этого длинного трудного дня. Шелковый ветер дул с моря, раскачивая фонари звезд над головой. В распахнутом пальто, не разбирая дороги, Монк шел по Ройстону и знал, что долго не заснет в эту ночь...
XVIII
Во сне Икинека горько плакала. Она крепко спала, но слезы хрустальными ручейками стекали на подушку. Когда девушка проснулась с мокрыми щеками, необъяснимое чувство тревоги наполняло все ее существо. Сегодня должно что-то случиться. Но что, с кем? Недоброе предчувствие не покидало Икинеку. Она открыла форточку и с облегчением вдохнула свежий ветер весны, прищурилась на раннее солнце и потянулась. Под просторной холщовой рубашкой она ощутила свое молодое горячее тело, ей хотелось жить в полную силу: работать, радоваться, любить, родить мальчика и не спать ночами возле его колыбельки. "Ну это же так просто, - рассуждала она. - Господи, пошли Икинеке немного счастья. Совсем чуть-чуть, ведь мне так мало надо... Фу, как глупо, - осудила себя девушка. - Нет никакого бога, и никто не поможет. Нужно сегодня вот просто пойти и окончательно сказать Монку все. Именно сегодня, и никогда больше!" Монк сладко спал на своем диване, когда почувствовал волну холодного воздуха и услышал, как хлопнула дверь. Но ему очень хотелось спать, и он только ваерзал под одеялом. Сквозь дрему послышался голос Икинеки:
- Разве можно спать в такое утро, Монк, проснись!
- Оставь меня, я хочу спать, - разозлился Монк, но сон уже пропал. Он открыл глаза и сел в постели, недовольно бурча; - Я очень хочу спать, Икинека. Приходи днем...
- Какой ты злой, Монк. Я пришла к тебе, а ты гонишь меня... - Девушка уже не улыбалась. - Ты всегда меня гонишь от себя. Я к тебе прихожу, прихожу... и никак не приду.
- Ты чего это заговариваешься! - Монк насторожился. Он понял, что на этот раз Икинека собирается ему сказать что-то важное, и Монк смутно начал догадываться, о чем пойдет речь. Он попросил девушку отвернуться, быстро оделся и в растерянности сел опять на диван, не зная, что делать и говорить.
- Ты чего испугался? - рассмеялась Икинека. - Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я пришла, разбудила тебя, что за дело такое срочное, да? И если я сделаю вид, что ничего особенного, просто так, ты ведь не поверишь? И правильно, не верь. Но и не делай вид, что не замечаешь и что тебе все равно.
- Нет, ничего, что ты...
Икинека решительно подошла к Монку и опустилась рядом с ним на диван.
- Я устала, Монк. Мне никого не надо, кроме тебя. Ну неужели тебе все равно, есть я или нет? Монк...
Икинека затаила дыхание и с испугом заглянула Монку в глаза, ожидая свой приговор. Монк молчал.
Сложное чувство переживал сейчас он. Ему нравилась Икинека, но не настолько, чтобы сказать сейчас "да".
И в то же время он понимал, что после этого разговора Икинека или придет к нему насовсем, или не появится в его доме больше никогда. Он хотел, чтобы Икинека приходила к нему, чтобы звучал ее голос...
Это нужно было, чтобы не чувствовать себя совсем одиноким. Но как же все это объяснить!
- Понимаешь, Икинека... Ты мне как сестра, даже дороже, чем сестра, но я... не смогу принадлежать только тебе...
- Мне ничего не надо...
- ...я не смогу принадлежать только тебе. Мне слишком многое надо успеть...
