Роджер не стал ей выговаривать за невежливость.

– Это Роджер. Передайте хозяйке, что я еду в Оксфорд, нужно кое-что выяснить. Останусь там на ночь.

– Мммфм, – неразборчиво пробормотала она и повесила трубку.

Брианне хотелось ударить Роджера по голове каким-нибудь тяжелым предметом. Возможно, чем-то вроде бутылки шампанского.

– Куда-куда он поехал? – переспросила Бри, хотя прекрасно услышала Энни Макдональд.

Та высоко, до самых ушей, подняла узкие плечи, показывая, что понимает риторический характер вопроса.

– В Оксфорд, – повторила она. – В Англию!

Тон ее голоса подчеркивал чрезвычайную возмутительность поступка Роджера. Он не просто уехал, чтобы поискать что-то в старых книгах – одно это уже было бы странно (хотя ученые чего только себе не позволяют!), – а без предупреждения бросил жену и детей и укатил в другую страну.

– Сказал, что приедет завтра, – добавила Энни с большим сомнением.

Она достала из бумажного пакета бутылку шампанского очень осторожно, как будто та вот-вот взорвется.

– Как вы думаете, поставить это на лед?

– Поставить на… нет, только не в морозильную камеру. Поставьте в холодильник. Спасибо, Энни.

Энни скрылась на кухне, а Бри на какое-то время осталась в продуваемом насквозь холле, стараясь взять себя в руки перед тем, как найти Джема и Мэнди. Дети есть дети, они – самый чувствительный радар во всем, что касается родителей. Они уже знают, что между ней и Роджером пробежала кошка, и неожиданное исчезновение отца вряд ли поможет им чувствовать себя уютно и безопасно. Он хотя бы попрощался с ними? Сказал, что скоро вернется? Наверняка нет.

– Чертов эгоист, самодовольный… – пробормотала она.

Бри безуспешно попыталась найти подходящее определение, чтобы закончить фразу, но на ум пришло только «ублюдочный крысюк», и она невольно фыркнула от смеха. Не только из-за дурацкого оскорбления, но и от мрачного осознания, что она добилась чего хотела. В обоих случаях.

Конечно, Роджер не смог бы запретить ей выйти на работу, подумала Брианна, да и вообще, пройдет немного времени, неурядицы утрясутся, он все поймет и смирится с ее решением.

«Мужчины ненавидят перемены, – как-то между делом сказала ей мать. – Конечно, если не сами их затеяли. Но иногда можно заставить их поверить, что это их рук дело».

Возможно, нужно было быть не столь прямолинейной. Если уж не убеждать Роджера в том, что идея с выходом на работу принадлежит ему, то как минимум попытаться дать понять, что ее, Брианну, интересует его мнение. Это бы его подтолкнуло. Но Брианне не хотелось хитрить. Или применять дипломатию.

А что до того, как она поступила с Роджером… что ж, она слишком долго мирилась с его бездействием и только сейчас, устав терпеть, столкнула его со скалы. Сознательно.

– И мне ни капельки не стыдно! – сказала она вешалке.

Брианна медленно повесила пальто, еще немного потянула время, вытаскивая из карманов одежды использованные салфетки и смятые квитанции.

И все же, почему Роджер уехал? Назло ей, чтобы отомстить за то, что она решила выйти на работу? Или рассердился из-за того, что она назвала его трусом? Роджеру это очень не понравилось: глаза у него потемнели, и он едва не лишился голоса. Сильные эмоции душили Роджера в буквальном смысле – гортань немела, и он не мог говорить. Но Брианна обозвала его намеренно. Она знала его слабые места, а он знал о ее слабостях.

При мысли об этом Брианна невольно сжала губы, и тут же ее пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Старая, потертая ракушка, выпуклая и гладкая, побелевшая от солнца и воды. Роджер подобрал ее на галечном берегу озера Лох-Несс и отдал Брианне.

– Чтобы ты в ней пряталась, – с улыбкой сказал он, но хриплый после травмы голос предательски дрогнул. – Когда тебе понадобится укромное место.

Брианна бережно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер никогда не был мелочным. Он бы не уехал в Оксфорд – Брианна вспомнила, с каким возмущением Энни произнесла: «В Англию!» – и невольно улыбнулась, – только для того, чтобы ее позлить. Значит, у него была причина. Наверняка что-то произошло, когда они ссорились, и это немного беспокоило Брианну.

Ему пришлось преодолеть немало трудностей с тех пор, как они вернулись. Ей, конечно, тоже: болезнь Мэнди, решение о том, где жить, все детали перемещения семьи во времени и пространстве – этим они занимались вместе. Но кое с чем Роджеру пришлось бороться в одиночку.

Брианна росла единственным ребенком, так же как и Роджер, и прекрасно знала, каково это – замыкаться в себе. Но, черт возьми, что бы ни творилось у него в душе, оно буквально съедало его у нее на глазах. И если Роджер ничего ей не говорил, значит, он либо считал свои переживания слишком личными, чтобы поделиться (что раздражало Брианну, но она смирилась), либо думал о чем-то слишком тревожном и опасном, чтобы рассказать жене. А вот с этим, черт побери, она мириться не собиралась.

Пальцы стиснули ракушку, и Брианна заставила себя ослабить хватку, пытаясь успокоиться.

Она слышала голоса детей наверху, доносящиеся из комнаты Джема. Он что-то читал Мэнди… похоже, «Пряничного человечка». Брианна не слышала слов, но узнала сказку по ритму, в который врывались возбужденные возгласы Мэнди: «Убежав! Убежав!»

Не стоит им мешать. Она еще успеет сообщить, что папочка не придет ночевать. Может, если она невзначай скажет об этом, дети не расстроятся. Роджер никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но пока они жили в Ридже, он часто уходил на охоту с Джейми или Йеном. Мэнди, конечно, не помнит, но Джем…

Брианна собиралась пойти в свой кабинет, но поймала себя на том, что шагает через коридор к открытой двери в кабинет Роджера. Это была старая «переговорная» комната: оттуда дядя Йен годами управлял делами поместья, а до него – отец, правда, очень недолго, а до отца – дед Брианны.

А теперь здесь был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она занять эту комнату, но Брианна отказалась. Ей понравилась маленькая гостиная через коридор, с окном, полным солнца, и тенью от очень старой вьющейся желтой розы, которая украшала ту сторону дома цветами и ароматом. А еще Брианна просто чувствовала, что кабинет с чистым истертым деревянным полом и удобными, но обшарпанными полками должен принадлежать мужчине.

Роджеру удалось отыскать старинную, 1776 года, хозяйственную книгу; она лежала на верхней полке, и под потрепанным матерчатым переплетом хранились все, до последней мелочи, подробности жизни на шотландской ферме: одна четверть фунта пихтовых семян, племенной козел, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля… Неужели это писал ее дядя? Брианна не знала, она никогда не видела его почерка.

Ей до дрожи хотелось узнать, вернулись ли ее родители в Шотландию – сюда, в Лаллиброх. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли отец – будет ли сидеть? – вот в этом кабинете, вновь у себя дома, обсуждая дела поместья с Йеном? А мама? Из оброненных Клэр слов следовало, что они с Дженни были не в лучших отношениях, когда расстались, и Брианна знала, что мать сильно переживала из-за этого, ведь когда-то они крепко дружили. Возможно, все было поправимо, и, может, им и вправду удалось все наладить.

Брианна взглянула на деревянную шкатулку, которая стояла на верхней полке рядом с той самой хозяйственной книгой, и свернувшуюся рядом маленькую змейку из вишневого дерева. Поддавшись порыву, Брианна взяла змейку, находя какое-то утешение в гладких изгибах ее тельца и забавном выражении мордочки, оглядывающейся через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась.

– Спасибо, дядя Вилли, – негромко произнесла она и почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь. Не от страха или холода, а от чего-то вроде сдержанного восторга.

Она часто видела эту змейку – в Ридже, а теперь и здесь, где вырезали фигурку, – но никогда не думала о ее создателе, старшем брате отца, умершем в одиннадцать лет. Он тоже был здесь, в вещах, созданных его руками, в комнатах, которые его знали. Когда Брианна попала в Лаллиброх в восемнадцатом веке, на верхней лестничной площадке висел его портрет – невысокий крепыш с рыжими волосами стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и серьезного.