– Надеюсь, нас, наконец, освободят из заключения, – всё ещё ворчал Серж, как старый дед, когда я открыл глаза. – Безобразие, какое! У меня уже все лапы одеревенели от неподвижности, скоро начнётся полный паралич.

– Да, замолчи, ты, – не выдержал Жорж. – Это у нас скоро паралич мозгов наступит от твоего ворчания. Что с тобой сегодня? Не с той ноги встал?

В конце концов, после выгрузки многочисленного багажа, тётя Роза вспомнила, что мы до сих пор сидим взаперти, и, громко ругая себя, прибежала и отпустила нас на волю. Мы сразу рассыпались, как горох по всему двору, причём Серж на своих «парализованных» конечностях удирал быстрее всех.

Видимо, он так истомился в неволе, бедняга, что сейчас спешил наверстать всё упущенное и набегаться всласть. То тут, то там, среди различных зарослей, периодически мелькал его хвост, а потом и вовсе пропал. Тётя Роза попыталась, было, призвать нас к порядку, и кричала, чтобы мы не уходили далеко, но, видя всю бесплодность этой затеи, махнула рукой и ушла в дом.

***

Я между тем решил осмотреть местность, где нам предстояло провести каникулы. Деревенский домик тёти Розы, очень удобно расположился на небольшом пригорке, с которого открывался прекрасный вид. Сам домик выглядел очень мило: опрятный и чистенький, он был выкрашен в жизнеутверждающий зелёный цвет. По периметру были разбиты аккуратные клумбы, поражавшие изобилием яркой декоративной растительности.

Были здесь фиалки разных цветов и оттенков, от белых и нежно-розовых, до красновато-бурых и бархатисто-фиолетовых. Цвели умело подобранные по высоте и окраске группы флоксов, и радужные ирисы, собранные в ветвистые соцветия. Неподалёку была сооружена небольшая беседка для отдыха, сплошь задрапированная зелёным вьюнком с нежными розоватыми цветочками, которые имели удивительное свойство закрываться на ночь.

С пригорка, как я уже упоминал, открывалась чудесная панорама, вполне достойная кисти художника. В низине, переливаясь и сверкая на солнце, лежало живописное озерцо овальной формы. В прозрачных водах его отражалось голубое небо, и облака, спешившие куда-то наверху, совершенно симметрично повторяли своё движение в зеркальной озёрной глади. Берега обрамляла полоса песка, а дальше шли заливные луга, с травами такого сочного цвета, которого в городе ни за что не встретишь.

Полевые цветы источали непередаваемый словами аромат, который в сочетании с трелями птиц и стрекотанием кузнечиков, создавал совершенно особую, почти первозданную атмосферу. Весь этот пейзаж дополняли мирно пасущиеся коровы, чёрно-белыми и рыжими пятнами рассеянные по всему лугу. Эти милые создания, что-то непрерывно жевали в сосредоточенной задумчивости, одновременно отмахиваясь хвостами от назойливых мух.

Довершали пейзаж широко раскинувшиеся вслед за лугами леса, уходившие вдаль, насколько хватало взгляда, как бесчисленная армия зелёных великанов.

***

Вдоволь налюбовавшись местной красотой, я направился к дому в надежде, что друзья мои уже вернулись, и можно будет поделиться впечатлениями. И, действительно, все, за исключением Сержа, были уже в сборе и с аппетитом уписывали из мисок что-то вкусное. Я с удовольствием присоединился к ним.

После трапезы начался обмен первыми впечатлениями. Я выразил восхищение местной природой. Жорж, который успел побывать на берегу озера, с упоением рассказывал о своей давней мечте заняться изучением морских наук. А Брунгильда с Клотильдой поведали о том, что встретили самую настоящую мышку.

– Она такая хорошенькая! – восторгалась Клотильда. – Только, почему-то увидев нас, очень испугалась и убежала.

– А я тебе скажу, почему она испугалась, – решил прояснить ситуацию Жорж. – Всё оттого, что некоторые кошки и коты употребляют этих самых мышек в качестве пищи.

– Не может быть! – возмутилась Брунгильда. – Варварство, какое! Им, что сухого корма и консервов не хватает? Поедать таких прелестных существ – это, по меньшей мере, аморально!

– Мало того, – продолжал подливать масла в огонь Жорж, – некоторые ещё и птичек едят.

Этому заявлению Брунгильда и Клотильда, вскормленные в своём Котомирье целебным нектаром, отказались верить наотрез, заявив, что такого просто не может быть.

– Успокойтесь, девочки, – решил утешить их я. – Мы, к счастью, к таким экземплярам не относимся. Хотя, те, которые прибегают к подобным методам пропитания, делают это не от хорошей жизни, и их тоже можно понять.

В этот момент появился, наконец, Серж, в сопровождении весьма своеобразной личности. Это был кот Диоген, который внёс абсолютно неподражаемый местный колорит в нашу городскую компанию.

Вообще-то, как мы позднее узнали, изначально у него было более прозаическое имя, назвать которое Диоген категорически отказался, мотивируя тем, что это не имеет никакого значения. Своё же нынешнее имя он торжественно присвоил себе сам, в честь Диогена Синопского, который жил ещё до нашей эры и практиковал крайний аскетизм, проживая, по преданию, в бочке.

Наш новый знакомый, подобно древнегреческому тёзке, добровольно отказался от домашнего уюта и прочих благ цивилизации и тоже поселился в старой дырявой бочке, брошенной кем-то на окраине деревни. Диоген гордо именовал себя гражданином мира, или «космополитом», правда, слово это он произносил на разные лады, то «космосполитом», а то «комсополитом», вариаций было множество.

Однако некоторые слабости не были чужды и ему, поэтому, проголодавшись, он шёл перекусить домой, а, насытившись, снова гордо удалялся в бочку, демонстрируя тем самым свою полную независимость.

Внешний вид у Диогена был, мягко говоря, не очень презентабельный. Было заметно, что он не слишком заботится о своей внешности, считая это пережитком прошлого. Шерсть на нём висела клочками, а кое-где и вовсе свалялась в колтуны, но всё это были сущие пустяки по сравнению с широтой его души.

Наружная оболочка, по мнению Диогена, не представляла никакого интереса и служила лишь для защиты от холода. Главным же являлось то, что находилось внутри. Всё духовное он ценил гораздо выше материального. Спустя некоторое время, я понял, что только в таких безмятежных просторах и способен зародиться столь широкий душевный размах.

***

Диоген был готов в любую минуту дня или ночи прийти на помощь, причём ему было совершенно неважно, нуждался кто-нибудь в этой помощи или нет. Он просто помогал и всё, без лишних вопросов. Бывало, он будил нас по нескольку раз за ночь, и с выражением тревожной озабоченности спрашивал, не требуется ли его помощь.

Такое излишнее рвение поначалу несколько утомляло нас, но понемногу мы привыкли и перестали так нервно реагировать. В конце концов, выспаться можно было и в любое другое время. Долго сердиться на Диогена было совершенно невозможно, настолько он был непосредственный и открытый. А все излишества происходили, несомненно, от широты его души.

Ещё одной отличительной чертой Диогена являлась особая витиеватость его речи, обогащённая множеством ярких образных выражений. Мысли свои он формулировал довольно сумбурно, и на первых порах нам с большим трудом удавалось понять его. Казалось, что некоторые части предложений куда-то исчезали загадочным образом, а их место занимали слова и фразы, заимствованные совсем из другого текста.

Помню, как-то мы отдыхали в беседке, и Брунгильда попросила меня что-то принести. Мне было лень идти, и я сказал, что схожу позднее. Диоген решил сделать мне замечание, и произнёс незабываемую фразу, которую мы ещё долго вспоминали потом и при каждом удобном случае вставляли её в свою речь.

– Ты тут не прав, – сказал он серьёзно. – Ты в этой просьбе ей никак отказать не моги… или не можи? – добавил он после некоторого размышления. – Как правильно-то будет?

Мы все прыснули от смеха, а Клотильда, всегда очень тактичная, решила аккуратно намекнуть ему на ошибку.